Вновь по ее щекам потекли слезы.
– Нет, – ответила она.
Он протянул руки и стер слезы с ее щек, а потом провел мокрыми от слез пальцами по своим щекам.
– Я никогда никого не полюблю, кроме тебя, – сказал он.
– Это ты сейчас так говоришь, – промолвила Дико. – Но я освобождаю тебя от этого обещания и заранее прощаю тебе то, что ты полюбишь кого-нибудь и женишься, и если мы когда-нибудь встретимся там, мы будем друзьями, и будем рады увидеться, и ни на мгновение не пожалеем, что не поступаем неразумно сейчас.
– Мы пожалеем об этом. Дико. По крайней мере, я. Я жалею об этом уже сейчас и буду жалеть потом и всегда. Потому что ни один человек, которого мы встретим в прошлом, не поймет, кто и что мы на самом деле, во всяком случае так, как мы теперь понимаем друг друга. Ни с кем в прошлом мы не сможем разделить стоящие перед нами задачи, и никто не будет так упорно трудиться, чтобы помочь нам, как мы это делаем сейчас друг для друга, чтобы добиться общей цели. Никто не узнает тебя, как я, и не будет любить так, как я. И пусть ты права, у нас с тобой нет будущего, но я скорее предпочел бы встретить любое будущее, помня о том, что хоть недолго, но мы были вместе.
– Тогда ты – глупый романтик, как всегда говорит мама.
– Она так говорит?
– Мама никогда не ошибается, – ответила Дико. – Она также сказала, что у меня никогда не будет лучшего друга, чем ты.
– Она права.
– Будь моим верным другом, Хунакпу, – сказала Дико. – И никогда больше не заводи опять этот разговор. Работай вместе со мной и, когда придет время отправиться в прошлое, будь рядом. Пусть работа, которую мы делаем вместе, будет нашим супружеством, а будущее, которое мы построим, нашими детьми. Позволь мне прийти к моему неведомому мужу, кем бы он ни был, так, чтобы память о другом муже или другом возлюбленном не тяготила меня. Позволь мне встретить мое будущее с верой в нашу дружбу, а не с чувством вины за то, что я отвергла тебя, или за то, что приняла твою любовь. Ты сделаешь это для меня?
Нет, молча кричал Хунакпу. В этом нет необходимости, нам не нужно этого делать. Мы можем быть счастливы сейчас и ничто не помешает нам быть счастливыми в будущем. И ты не права, совершенно не права, требуя от меня этого.
Но если она считает, что замужество или любовная связь сделают ее несчастной, то тогда она действительно будет несчастной, а значит, она права в отношении себя, и любовь к нему не принесет ей радости. Так что же… любит он ее или просто хочет обладать ею? Что ему дороже – ее счастье или удовлетворение своего желания?
– Да, – сказал Хунакпу. – Я сделаю это для тебя.
И тогда она единственный раз поцеловала его. Наклонилась к нему и поцеловала в губы – не мимолетным поцелуем, но и не страстным. С любовью, просто с любовью, одним-единственным поцелуем, а затем ушла, оставив его одного, покинутого и несчастного.
Глава 8
Темное будущее
Отец Талавера выслушал все красноречивые, методичные, временами страстные доводы, но он с самого начала знал, что окончательное решение по делу Копана придется принимать ему. Сколько уже лет они внимали Колону – и сами тоже выступали с речами, – так что теперь все были измучены бесконечным повторением одного и того же. За все эти годы, с тех пор как королева попросила его возглавить комиссию по проверке утверждений Колона, не изменилось решительно ничего. Мальдонадо, похоже, по-прежнему считал само существование Колона оскорблением для себя, в то время как Деса был почти очарован генуэзцем. Остальные поддерживали то одного, то другого, либо, подобно самому Талавере, оставались нейтральными. Они просто колебались, как трава, стараясь держать нос по ветру. Сколько раз каждый из них приходил к нему для приватной беседы и проводил долгие минуты, а иногда и часы, объясняя свою позицию, которая всегда сводилась к одному и тому же: он согласен со всеми.
Только я по-настоящему нейтрален, подумал Талавера. Только меня одного не могут поколебать никакие аргументы. Только я один могу слушать, как Мальдонадо приводит длинные цитаты из древних, давно забытых рукописей, на языках столь редких, что, весьма вероятно, никто никогда и не говорил на них, кроме самого автора. Только я, слушая его, слышу голос человека, преисполненного решимости не позволить какой-то мелкой новой идее разрушить его собственное идеальное представление об устройстве мира. Один я могу слушать, как Деса восхваляет проницательность Колона, открывшего истины, которые так долго не замечали другие ученые, и слышу при этом голос человека, мечтавшего, начитавшись когда-то рыцарских романов, стать рыцарем без страха и упрека и защищать дело благородное только потому, что он его защищает.
Только я один нейтрален, думал Талавера, потому что я один понимаю беспредельную глупость всех этих выступлений. Кто из тех древних, которых все они цитируют с такой уверенностью, был поднят рукой Бога так высоко, что охватил взглядом всю землю? Кому из них рука Бога вручила инструмент, чтобы точно измерить диаметр Земли? Никто ничего не знал. Результаты единственной серьезной попытки такого измерения, выполненного более тысячи лет тому назад, могли быть сильно искажены самым незначительным расхождением данных исходных измерений. Все доводы в мире не могут изменить того факта, что если вы строите основание ваших логических рассуждений на предположении, то и ваши выводы будут тоже предположением.
Само собой разумеется, Талавера не мог поделиться своими мыслями ни с кем. Он занял столь высокий пост вовсе не потому, что скептически относился к мудрости древних. Напротив, все, кто знал его, были уверены, что он крайний ортодокс. Он изрядно потрудился, чтобы за ним закрепилось такое мнение. В известном смысле окружавшие его люди были правы: просто его определение ортодоксальности в корне отличалось от их определения.
Талавера не верил ни Аристотелю, ни Птолемею. Он уже понял, что экзамен, устроенный Колону, продемонстрировал, по крайней мере, одну удивительную особенность: на каждого древнего мудреца приходится один опровергающий его мудрец, столь же древний и (как он подозревал) столь же невежественный. Пусть другие ученые утверждают, что Бог шептал на ухо Платону, когда тот писал свой “Пир”. Талавера так не думал. Аристотель был умен, но его мудрые высказывания вряд ли ближе к истине, чем мнение других мудрецов.
Талавера верил только Иисусу Христу. Только Его слова имели для него значение, только дело Христово волновало его душу. Всякое другое дело, всякую другую идею, всякий другой план, партию или секту, или отдельного человека следовало судить в свете того, помогут они или помешают делу Христову. В самом начале своей церковной карьеры Талавера понял, что монархи Кастилии и Арагона полезны делу Христа, и поэтому примкнул к их лагерю. Они, в свою очередь, нашли его ценным слугой, поскольку он умело использовал в их поддержку те возможности, которыми располагает церковь.
Его техника отличалась простотой. Понять, чего хотят монархи и что нужно, дабы поддержать их усилия, чтобы превратить Испанию в христианское королевство, лишить иноверцев всяческой власти и влияния, а затем интерпретировать все подходящие для данного случая тексты из Священного писания, чтобы показать, как оно, традиции церкви и все древние писатели едины в поддержке того курса, который избрали монархи. Ему казалось забавным когда он был не в настроении или чем-то опечален, что никто никогда не мог разобраться в его методе. Всякий раз, когда он приводил цитаты из древних авторов в поддержку дела Христова и монархов Испании, все убеждались, насколько правилен курс, избранный монархами. И никому не приходило в голову, что Талавера просто искусно манипулирует текстами. Похоже, они даже не догадывались, что текстами можно манипулировать.
И тем не менее все они манипулировали древними текстами, переделывали их и интерпретировали в своих интересах. Так, Мальдонадо прибегал к этому, чтобы защитить свои сложные и спорные умозаключения, тогда как Деса пользовался тем же приемом, чтобы нападать на них. Но ни один из них, похоже, и не подозревал, чем они в действительности занимаются. Им казалось, что они открывают истину.
Талавере не раз хотелось высказать им с презрением все, что он о них думает. Его так и подмывало сказать, что сейчас имеет значение лишь одна истина! Испания воюет за освобождение Иберии от иноверцев. Король ведет войну умело и терпеливо, и он победит и выгонит последних мавров из Иберии. Королева сейчас приступила к тому, что Англия предусмотрительно сделала еще год назад: она изгоняет евреев из своего королевства, и дело не в том, что евреи опасны своей злонамеренностью – Талавера отнюдь не разделял фанатическую убежденность Торквемады в существование еврейских заговоров. Нет, евреев следует выслать потому, что менее стойкие христиане никогда не укрепятся в своей вере, пока будут видеть, как живущие рядом с ними иноверцы процветают, женятся, заводят детей и живут нормальной и достойной жизнью. До тех пор они не укрепятся в своей вере и не поймут, что счастье – только во Христе. Евреи должны уйти, точно так же, как и мавры.
А какое отношение имеет Колон ко всему этому? Путешествие на Запад. Ну и что из того? Если даже он прав, то что это даст Испании? Окрестить язычников в далекой стране, когда сама Испания еще не объединилась целиком под знаменем Христа? Это было бы прекрасно и вполне оправдало бы затраченные усилия, если бы это не мешало, так или иначе, войне с маврами. Поэтому, пока остальные спорили о размерах Земли и возможности пройти под парусами через Океан, Талавера все время размышлял над гораздо более важными вопросами. Как скажутся на престиже короны известия об этой экспедиции? Во что она обойдется, и как повлияет на ход войны затрата таких больших средств? Приведет ли поддержка Колона Арагоном и Кастилией к их более тесному сближению или еще больше разделит их? Что в действительности хотят король и королева? Если Колону ответить отказом, то куда он отправится после этого та. что предпримет?
До сегодняшнего дня ответы на все эти вопросы были достаточно ясны. Король не собирался тратить ни одного песо ни на что, кроме войны с маврами, тогда как королева была весьма настроена поддержать экспедицию Колона. Это означало, что ни одно решение по этому вопросу не будет единодушным. При таком неустойчивом равновесии между королем и королевой, между Арагоном и Кастилией, какое бы решение относительно экспедиции Колона не было принято, один из них сочтет, что власть другого опасно усилилась, и вместе с этим усилятся подозрительность и зависть.
Поэтому Талавера решил, что, независимо от исхода всех споров, окончательное решение будет вынесено лишь после того, как ситуация изменится. Поначалу проводить такую политику не составляло труда, однако шли годы, и когда стало ясно, что Колон не может предложить ничего нового, оттягивать решение становилось все труднее и труднее. К счастью, Колон был единственным участником процесса, кто, по-видимому, понимал это. А если и не понимал, то, по крайней мере, невольно подыгрывал Талавере: он продолжал намекать, что знает больше, чем говорит. Туманные ссылки на сведения, которые он получил в Лиссабоне или на Мадейре, упоминания о доказательствах, пока еще не предъявленных, – все это позволяло Талавере не прекращать проверку.
Когда Мальдонадо (и Деса, но по причинам противоположного характера) требовал, чтобы он заставил Колона выложить на стол эти великие тайны, дабы раз и навсегда решить спор, Талавера всегда соглашался, что и в самом деле было бы весьма полезно, если бы Колон уступил этому требованию; однако необходимо учитывать, что он, наверняка, дал нерушимую клятву не разглашать то, что узнал в Португалии. Если речь идет просто о страхе мести со стороны португальцев, то Колон, несомненно, расскажет им все, что знает, поскольку он смелый человек и не боится никаких козней со стороны короля Жуана. Но если это дело чести, то как они могут требовать от него нарушить клятву? Это было бы все равно, что потребовать от Колона обречь себя на вечные адские муки лишь для того, чтобы удовлетворить их любопытство. Поэтому они должны внимательно слушать все, что говорит Колон, надеясь, что такие мудрые ученые, как они, смогут понять, что именно он не может им сказать в открытую.
И, милостью Божией, сам Колон поддерживал его игру. Уж, конечно, каждый из них время от времени отводил Колона в сторонку и пытался выведать у него, что он так упорно скрывает. И за все эти долгие годы Колон ни разу не намекнул, что таких сведений не существует.
Уже долгое время Талаверу доводы не интересовали – он с самого начала понял их суть, а за прошедшие годы ничего важного к ним не прибавилось. Вместо этого Талавера изучал самого Колона. Поначалу он предположил, что Колон – просто еще один придворный, пытающийся укрепить свое положение при дворе, но это впечатление быстро рассеялось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58