Но помни, что тебе говорил Наб. Только не лгать. Говори правду и только правду.
— Быстрее. Она ждет, — перебил его излияния Наб.
Девушка вышла из операторской и направилась по коридору к двери. Тихонько постучалась.
***
— Заходи, — мягко произнесла Мать. — Заходи.
Девочка была очень миленькой, ее рыжие волосы были нежными и длинными, она смешно стеснялась и прятала глаза.
— Подойди сюда, малышка. Как тебя зовут?
— Ханна.
Так завязался разговор. Странный был разговор, в особенности для Ханны, которая всю свою жизнь провела среди детей высшего общества Капитолия. Женщина делилась с ней воспоминаниями, а Ханна не знала, что сказать. Однако довольно быстро она поняла, что говорить, собствен но, ничего и не надо. Надо только слушать и временами поддакивать.
А спустя какое-то время интерес стал непритворным.
Мать представляла собой реликт давно ушедших дней, того необычного времени, когда на Капитолии еще росли деревья, а сама планета называлась Кроув.
— Ты девственница? — поинтересовалась Мать.
Только не лги, вспомнила Ханна.
— Нет.
— Кому ты отдалась?
Какая разница? Все равно она его не знает.
— Одному художнику. Его зовут Фриц.
— Ну и как он?
— Все, что он делает, прекрасно. Его картины продаются…
— Я имею в виду, как он в постели?
Ханна залилась краской:
— Это было всего один раз. Я проявила себя не с лучшей стороны. Он был добр со мной.
— Добр! — презрительно фыркнула Мать. — Добр… В мужчине главное не доброта.
— Не правда, — вспыхнула Ханна.
— Моя дорогая, если мужчина добр, это означает, что он пребывает в плену у собственных чувств. Ты упустила отличную возможность. Я отдала свою девственность Селвоку. Для тебя, девочка, это уже история, но мне кажется, что это случилось вчера. Уже тогда я была расчетливой маленькой стервочкой. Я твердо знала, что тот, кому я отдамся, будет у меня в неоплатном долгу. И когда я увидела Селвока Грэя, то сразу поняла, что именно этому мужчине я хочу принадлежать.
Я заманила его на конную прогулку. Ты никогда не видела лошадей, на Капитолии их больше не осталось, а жаль.
Проехав несколько километров, я попросила его расседлать лошадей. Спустя еще несколько километров я заставила его раздеться и разделась сама. Это ощущение ни с чем не сравнится — мчишься на лошади, а твои обнаженные груди овевает ветер… А потом, до сих пор не могу поверить в это, я пустила лошадь рысью. Мужчины терпеть не могут ездить рысью, даже когда под ними седло, а без седла и без одежды бедный Селвок весь измучился. Тряска чуть не кастрировала его. Но он был слишком горд, чтобы жаловаться.
Лишь крепче вцепился в поводья. Лицо его было белее мела.
Наконец я пожалела его и пустила лошадь во весь опор.
Я словно летела. Мускулы лошади, сокращающиеся у тебя между ногами, похожи на нежные пальцы любовника.
Когда мы наконец остановились, и он, и я были с головы до ног покрыты лошадиным потом, но он так возбудился, что не мог ждать ни секунды. Он взял меня прямо на камне утеса. Тогда на Кроуве еще встречались утесы. Нельзя сказать, что я была шикарна, ведь для меня все было в новинку, но я знала, что делаю. Я так возбудила его, что он даже не заметил моей беспомощности. А своей кровью я залила все вокруг. Он был невероятно нежен со мной. Обратно мы возвращались не торопясь, я не могла оседлать лошадь нормально. Мы отыскали одежду и перед самым домом еще раз занялись любовью. После этого он не мог меня бросить. У него была уйма женщин, но каждый раз он возвращался ко мне.
Этот мир был невероятно далек от Ханны. Она не представляла себе, как это можно оседлать животное, проскакать на нем многие километры по безлюдной равнине, а затем заняться любовью на утесе.
— По-моему, это должно быть очень больно, заниматься любовью на голом камне? Он, наверное, впивается в тело?…
— Чертовски больно. После этого я несколько дней подряд выковыривала крошку из спины, — рассмеялась Мать. — Ты слишком легко отдалась. Могла бы приберечь себя для большего.
Ханна с тоской посмотрела на нее:
— Теперь таких мужчин уже не осталось.
— Ханна, девочка моя, ты сама себя обманываешь. Да таких мужчин вокруг сколько угодно.
Они проговорили еще час, но потом Мать вдруг вспомнила, что у нее еще есть дела, и отослала девочку.
***
— Молодец, Ханна. Ты настоящая актриса.
— Все оказалось не так страшно, как я думала, — ответила девушка. — Она мне даже понравилась.
— Ага, очень милая дамочка, — расхохотался Дент.
— Это действительно так, — начала оправдываться Ханна.
Наб пристально посмотрел ей в глаза:
— Своими собственными руками она убила несколько десятков человек. И приговорила к смерти еще сотни и сотни. Это не считая войн.
— Значит, они заслуживали смерти! — рассердилась Ханна.
Наб улыбнулся.
— Да, старая паучиха не разучилась ткать сети. Ловко она тебя поймала. Ладно, не важно. Теперь ты имеешь право пользоваться сомеком, на три года раньше положенного.
Наслаждайся жизнью. Только одной девушке раз в пять лет выпадает возможность встретиться с Матерью. Но рассказывать об этом ты не имеешь права.
— Знаю, — сказала она. И неожиданно расплакалась.
Может быть, потому, что за время разговора успела полюбить Мать. А может, потому, что лошадей на Капитолии больше не осталось, и в первый раз она узнала, что такое любовь, в родительской спальне, когда ее предки ушли к кому-то в гости. У нее словно что-то украли, она не могла отдаться по собственной воле на камнях утеса, омываемая солнечными лучами. Она нарисовала в уме картину утеса.
Представила себя, стоящую на вершине и смотрящую вниз.
Под ней раскинулась глубокая пропасть. Бесконечные метры скалы скрывались в туманной дымке. Она встряхнула головой, прогоняя видение. Утесы остались в далеком прошлом.
***
— Значит, вы и есть Абнер Дун.
Он кивнул. Рука его не дрожала. Он твердо смотрел на нее. Глаза, казалось, видели ее насквозь. Она начала испытывать некоторое неудобство. Мать не привыкла к тому, чтобы ее эдак беспардонно рассматривали. Она попыталась внушить себе, что взгляд его полон дружелюбия.
— Насколько я поняла, это именно вы придумали колонизировать планеты прямо у врага за спиной.
— Мне это показалось разумным выходом из положения. Мы положили конец ненужным смертям.
— Враг отступает перед количеством колонизированных планет. Должна сказать, это весьма оригинальная мысль. — Она подперла голову рукой и подумала, почему же ей так не хочется нападать на этого человека. Может быть, потому, что он ей понравился. Но она прекрасно изучила себя, чтобы обмануться этим заманчивым предположением — она не нападала, потому что не была уверена, куда именно ей следует нанести удар. — Скажите мне, Абнер, насколько широко распространилось влияние врага.
— Примерно на одну треть населенных планет, — ответил Дун.
***
Дент задохнулся от изумления, затем в бешенстве развернулся к Набу:
— Он сказал ей! Взял и сказал! Лорд-канцлер голову ему оторвет.
— Никто ему ничего отрывать не будет. Не знаю, как ему это удалось, но он и эта девчонка, Ханна, — они сумели понять ее. Правило одно: будь точен, даже когда лжешь.
— Но он все испортит!
— Нет, Дент. Испортили все другие министры. Зачем же ему тонуть вместе с ними? Этот тип оказался изворотливее, чем я думал.
***
Она продержала Дуна целых пятнадцать минут — неслыханно, даже настоящие министры, и те редко когда удостаивались столь длительной беседы. За дверью лорд-канцлер сходил с ума от беспокойства.
— Мистер Дун, вы невероятно маленького роста, вас это не беспокоит?
Наконец-то этот Дун был захвачен врасплох, и она порадовалась своей маленькой победе.
— Маленького роста? — переспросил он. — Да, вообще-то я невысок. Но эта область мне неподвластна, поэтому я даже не думаю об этом.
— А что вам подвластно?
— Одна из секций министерства колонизации, отвечающая за пункт приписки колонистов, — отрапортовался он.
— Но это же далеко не полный перечень ваших возможностей, мистер Дун, я не ошиблась? — рассмеялась она.
Он по-птичьи склонил голову набок:
— Вы действительно хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— О да, мистер Дун. И я с нетерпением жду ответа.
— Только я не отвечу, Мать. Во всяком случае, не буду отвечать здесь, в этой зале.
— Почему же?
— Потому, что в специальной комнатке сидят двое человек, которые прослушивают весь наш разговор и записывают на камеру все наши действия. Я смогу говорить откровенно, только когда мы останемся наедине.
— Я запрещу им подслушивать.
Дун улыбнулся.
— А, понимаю. Может, я и правлю Империей, но не всегда моим приказам следуют, это вы хотите сказать? Ладно, посмотрим. Покажите-ка мне эту комнатку.
Дун поднялся и вышел, она последовала за ним.
***
— Наб, Наб! Он ведет ее прямо сюда! Что нам делать?
— Веди себя естественно, Дент. И постарайся не наблевать на петлекамеру.
Дверь распахнулась, и Дун, отступив в сторону, пропустил Мать в комнату.
— День добрый, джентльмены, — кивнула она.
— Добрый день, Мать. Меня зовут Наб, а эта перетрусившая тварь в углу — мой помощник, Дент.
— Так вот, значит, кто меня слушает и исполняет каждое мое пожелание.
— Стараемся. — Наб был сама уверенность.
— Мониторы. Телевидение! Надо же, как необычно!
— Мы решили, что петлекамеры здесь несколько неуместны.
— Дерьмо собачье, Наб, — мило проворковала Мать. — Вон одна из петлекамер.
— Это специально для записи исторических моментов.
Никто не просматривает эти петли.
— Что ж, я рада, что наконец узнала, насколько внимательно за мной следят. Впредь во время утреннего туалета постараюсь быть поосторожнее. — Она повернулась к Дуну. — Что вы можете предложить? У меня такое впечатление, что, очутись мы сейчас в лесу, за нами будут следить птицы и шпионить деревья.
— Ну, на самом деле, — произнес Дун, — есть у меня одно местечко. Самый настоящий лес с живыми птицами и настоящими деревьями. Единственный на всем Кроуве.
— Что, птицы и вправду живые? — поразилась она.
— Живехонькие, так что, когда будете там, остерегайтесь сюрпризов сверху. И смотрите под ноги.
— Ну так что же вы?! Отведите меня туда! — срывающимся от нетерпения голосом проговорила она. И повернулась к Набу с Дентом. — А вы двое пока демонтируйте эту петлекамеру. Можете подслушивать, подсматривайте на здоровье, но никакой записи. Поняли меня?
— К вашему возвращению все будет исполнено, — вытянулся в струнку Наб.
— Наб, вы ж даже пальцем не шевельнете, — фыркнула она. — Вы что, думаете, я дура?
И вышла в услужливо распахнутую Дуном дверь.
Когда дверь захлопнулась, Дент опрометью бросился к корзине для мусора и склонился над нею в три погибели.
Наб бесстрастно наблюдал за ним.
— Эх, Дент, ничему-то ты не научился. Нашел, понимаешь, кого бояться.
Дент только покачал головой и вытер губы. Желудочная кислота огнем ела рот и горло.
— Пойди, позови технарей. Мы должны перенести камеру в другое место. Да, и высверлите пару дырок в стенах, пускай ими займутся рабочие. Надо создать впечатление, будто лазеры все убраны. И побыстрее, мальчик мой!
У двери Дент остановился.
— А что будет с этим Дуном?
— Ничего. Он понравился Матери. Мы будем использовать его каждый раз, когда потребуется привести ее в хорошее настроение. Этот человек пустое место.
***
Мать замечала, как поднимается настроение Дуна, когда, окруженные толпой телохранителей, они следовали по коридорам, которые загодя специально расчистили для них.
Наконец они остановились у какой-то двери, и Дун приказал Маменькиным Сынкам пойти пока где-нибудь погулять.
— Это должно быть здорово, Дун, — сказала Мать. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как это здорово.
— Да, идти стоило. Хотя, наверное, в детстве вы забредали куда дальше, — ответил он.
— О, я убегала за многие километры от дома, — мечтательно улыбнулась она. — Какое чудесное слово. Услышав его, словно наяву вспоминаешь, как когда-то носилась по холмам вверх-вниз. Слово, которое таит в себе путешествие.
Километры. Покажите мне наконец это место, где птицы поют на деревьях.
И Дун открыл дверь.
Она быстро вошла, затем шаг ее замедлился, и вот она остановилась. Помедлив в нерешительности, она медленно пошла между деревьев, скинула туфли и зарылась пальцами ног в траву и влажную почву. Мимо порхнула птичка. Ветерок играл ее волосами. Она расхохоталась.
Продолжая смеяться, она прислонилась к дереву, провела руками по коре, сползла по стволу и уселась прямо на траву. Над ее головой ярко светило солнце.
— Как вам это удалось? Где вы откопали этот клочок земли? Последний раз я ходила босиком по земле, когда мне было двадцать, и было это в одном из последних парков Капитолия.
— Это все ненастоящее, — ответил Дун. — Вернее, не все. Деревья, птицы, трава — они настоящие, но небо — это купол, а солнце — всего лишь иллюзия. Хотя вы можете обгореть.
— На солнце я покрывалась веснушками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Быстрее. Она ждет, — перебил его излияния Наб.
Девушка вышла из операторской и направилась по коридору к двери. Тихонько постучалась.
***
— Заходи, — мягко произнесла Мать. — Заходи.
Девочка была очень миленькой, ее рыжие волосы были нежными и длинными, она смешно стеснялась и прятала глаза.
— Подойди сюда, малышка. Как тебя зовут?
— Ханна.
Так завязался разговор. Странный был разговор, в особенности для Ханны, которая всю свою жизнь провела среди детей высшего общества Капитолия. Женщина делилась с ней воспоминаниями, а Ханна не знала, что сказать. Однако довольно быстро она поняла, что говорить, собствен но, ничего и не надо. Надо только слушать и временами поддакивать.
А спустя какое-то время интерес стал непритворным.
Мать представляла собой реликт давно ушедших дней, того необычного времени, когда на Капитолии еще росли деревья, а сама планета называлась Кроув.
— Ты девственница? — поинтересовалась Мать.
Только не лги, вспомнила Ханна.
— Нет.
— Кому ты отдалась?
Какая разница? Все равно она его не знает.
— Одному художнику. Его зовут Фриц.
— Ну и как он?
— Все, что он делает, прекрасно. Его картины продаются…
— Я имею в виду, как он в постели?
Ханна залилась краской:
— Это было всего один раз. Я проявила себя не с лучшей стороны. Он был добр со мной.
— Добр! — презрительно фыркнула Мать. — Добр… В мужчине главное не доброта.
— Не правда, — вспыхнула Ханна.
— Моя дорогая, если мужчина добр, это означает, что он пребывает в плену у собственных чувств. Ты упустила отличную возможность. Я отдала свою девственность Селвоку. Для тебя, девочка, это уже история, но мне кажется, что это случилось вчера. Уже тогда я была расчетливой маленькой стервочкой. Я твердо знала, что тот, кому я отдамся, будет у меня в неоплатном долгу. И когда я увидела Селвока Грэя, то сразу поняла, что именно этому мужчине я хочу принадлежать.
Я заманила его на конную прогулку. Ты никогда не видела лошадей, на Капитолии их больше не осталось, а жаль.
Проехав несколько километров, я попросила его расседлать лошадей. Спустя еще несколько километров я заставила его раздеться и разделась сама. Это ощущение ни с чем не сравнится — мчишься на лошади, а твои обнаженные груди овевает ветер… А потом, до сих пор не могу поверить в это, я пустила лошадь рысью. Мужчины терпеть не могут ездить рысью, даже когда под ними седло, а без седла и без одежды бедный Селвок весь измучился. Тряска чуть не кастрировала его. Но он был слишком горд, чтобы жаловаться.
Лишь крепче вцепился в поводья. Лицо его было белее мела.
Наконец я пожалела его и пустила лошадь во весь опор.
Я словно летела. Мускулы лошади, сокращающиеся у тебя между ногами, похожи на нежные пальцы любовника.
Когда мы наконец остановились, и он, и я были с головы до ног покрыты лошадиным потом, но он так возбудился, что не мог ждать ни секунды. Он взял меня прямо на камне утеса. Тогда на Кроуве еще встречались утесы. Нельзя сказать, что я была шикарна, ведь для меня все было в новинку, но я знала, что делаю. Я так возбудила его, что он даже не заметил моей беспомощности. А своей кровью я залила все вокруг. Он был невероятно нежен со мной. Обратно мы возвращались не торопясь, я не могла оседлать лошадь нормально. Мы отыскали одежду и перед самым домом еще раз занялись любовью. После этого он не мог меня бросить. У него была уйма женщин, но каждый раз он возвращался ко мне.
Этот мир был невероятно далек от Ханны. Она не представляла себе, как это можно оседлать животное, проскакать на нем многие километры по безлюдной равнине, а затем заняться любовью на утесе.
— По-моему, это должно быть очень больно, заниматься любовью на голом камне? Он, наверное, впивается в тело?…
— Чертовски больно. После этого я несколько дней подряд выковыривала крошку из спины, — рассмеялась Мать. — Ты слишком легко отдалась. Могла бы приберечь себя для большего.
Ханна с тоской посмотрела на нее:
— Теперь таких мужчин уже не осталось.
— Ханна, девочка моя, ты сама себя обманываешь. Да таких мужчин вокруг сколько угодно.
Они проговорили еще час, но потом Мать вдруг вспомнила, что у нее еще есть дела, и отослала девочку.
***
— Молодец, Ханна. Ты настоящая актриса.
— Все оказалось не так страшно, как я думала, — ответила девушка. — Она мне даже понравилась.
— Ага, очень милая дамочка, — расхохотался Дент.
— Это действительно так, — начала оправдываться Ханна.
Наб пристально посмотрел ей в глаза:
— Своими собственными руками она убила несколько десятков человек. И приговорила к смерти еще сотни и сотни. Это не считая войн.
— Значит, они заслуживали смерти! — рассердилась Ханна.
Наб улыбнулся.
— Да, старая паучиха не разучилась ткать сети. Ловко она тебя поймала. Ладно, не важно. Теперь ты имеешь право пользоваться сомеком, на три года раньше положенного.
Наслаждайся жизнью. Только одной девушке раз в пять лет выпадает возможность встретиться с Матерью. Но рассказывать об этом ты не имеешь права.
— Знаю, — сказала она. И неожиданно расплакалась.
Может быть, потому, что за время разговора успела полюбить Мать. А может, потому, что лошадей на Капитолии больше не осталось, и в первый раз она узнала, что такое любовь, в родительской спальне, когда ее предки ушли к кому-то в гости. У нее словно что-то украли, она не могла отдаться по собственной воле на камнях утеса, омываемая солнечными лучами. Она нарисовала в уме картину утеса.
Представила себя, стоящую на вершине и смотрящую вниз.
Под ней раскинулась глубокая пропасть. Бесконечные метры скалы скрывались в туманной дымке. Она встряхнула головой, прогоняя видение. Утесы остались в далеком прошлом.
***
— Значит, вы и есть Абнер Дун.
Он кивнул. Рука его не дрожала. Он твердо смотрел на нее. Глаза, казалось, видели ее насквозь. Она начала испытывать некоторое неудобство. Мать не привыкла к тому, чтобы ее эдак беспардонно рассматривали. Она попыталась внушить себе, что взгляд его полон дружелюбия.
— Насколько я поняла, это именно вы придумали колонизировать планеты прямо у врага за спиной.
— Мне это показалось разумным выходом из положения. Мы положили конец ненужным смертям.
— Враг отступает перед количеством колонизированных планет. Должна сказать, это весьма оригинальная мысль. — Она подперла голову рукой и подумала, почему же ей так не хочется нападать на этого человека. Может быть, потому, что он ей понравился. Но она прекрасно изучила себя, чтобы обмануться этим заманчивым предположением — она не нападала, потому что не была уверена, куда именно ей следует нанести удар. — Скажите мне, Абнер, насколько широко распространилось влияние врага.
— Примерно на одну треть населенных планет, — ответил Дун.
***
Дент задохнулся от изумления, затем в бешенстве развернулся к Набу:
— Он сказал ей! Взял и сказал! Лорд-канцлер голову ему оторвет.
— Никто ему ничего отрывать не будет. Не знаю, как ему это удалось, но он и эта девчонка, Ханна, — они сумели понять ее. Правило одно: будь точен, даже когда лжешь.
— Но он все испортит!
— Нет, Дент. Испортили все другие министры. Зачем же ему тонуть вместе с ними? Этот тип оказался изворотливее, чем я думал.
***
Она продержала Дуна целых пятнадцать минут — неслыханно, даже настоящие министры, и те редко когда удостаивались столь длительной беседы. За дверью лорд-канцлер сходил с ума от беспокойства.
— Мистер Дун, вы невероятно маленького роста, вас это не беспокоит?
Наконец-то этот Дун был захвачен врасплох, и она порадовалась своей маленькой победе.
— Маленького роста? — переспросил он. — Да, вообще-то я невысок. Но эта область мне неподвластна, поэтому я даже не думаю об этом.
— А что вам подвластно?
— Одна из секций министерства колонизации, отвечающая за пункт приписки колонистов, — отрапортовался он.
— Но это же далеко не полный перечень ваших возможностей, мистер Дун, я не ошиблась? — рассмеялась она.
Он по-птичьи склонил голову набок:
— Вы действительно хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— О да, мистер Дун. И я с нетерпением жду ответа.
— Только я не отвечу, Мать. Во всяком случае, не буду отвечать здесь, в этой зале.
— Почему же?
— Потому, что в специальной комнатке сидят двое человек, которые прослушивают весь наш разговор и записывают на камеру все наши действия. Я смогу говорить откровенно, только когда мы останемся наедине.
— Я запрещу им подслушивать.
Дун улыбнулся.
— А, понимаю. Может, я и правлю Империей, но не всегда моим приказам следуют, это вы хотите сказать? Ладно, посмотрим. Покажите-ка мне эту комнатку.
Дун поднялся и вышел, она последовала за ним.
***
— Наб, Наб! Он ведет ее прямо сюда! Что нам делать?
— Веди себя естественно, Дент. И постарайся не наблевать на петлекамеру.
Дверь распахнулась, и Дун, отступив в сторону, пропустил Мать в комнату.
— День добрый, джентльмены, — кивнула она.
— Добрый день, Мать. Меня зовут Наб, а эта перетрусившая тварь в углу — мой помощник, Дент.
— Так вот, значит, кто меня слушает и исполняет каждое мое пожелание.
— Стараемся. — Наб был сама уверенность.
— Мониторы. Телевидение! Надо же, как необычно!
— Мы решили, что петлекамеры здесь несколько неуместны.
— Дерьмо собачье, Наб, — мило проворковала Мать. — Вон одна из петлекамер.
— Это специально для записи исторических моментов.
Никто не просматривает эти петли.
— Что ж, я рада, что наконец узнала, насколько внимательно за мной следят. Впредь во время утреннего туалета постараюсь быть поосторожнее. — Она повернулась к Дуну. — Что вы можете предложить? У меня такое впечатление, что, очутись мы сейчас в лесу, за нами будут следить птицы и шпионить деревья.
— Ну, на самом деле, — произнес Дун, — есть у меня одно местечко. Самый настоящий лес с живыми птицами и настоящими деревьями. Единственный на всем Кроуве.
— Что, птицы и вправду живые? — поразилась она.
— Живехонькие, так что, когда будете там, остерегайтесь сюрпризов сверху. И смотрите под ноги.
— Ну так что же вы?! Отведите меня туда! — срывающимся от нетерпения голосом проговорила она. И повернулась к Набу с Дентом. — А вы двое пока демонтируйте эту петлекамеру. Можете подслушивать, подсматривайте на здоровье, но никакой записи. Поняли меня?
— К вашему возвращению все будет исполнено, — вытянулся в струнку Наб.
— Наб, вы ж даже пальцем не шевельнете, — фыркнула она. — Вы что, думаете, я дура?
И вышла в услужливо распахнутую Дуном дверь.
Когда дверь захлопнулась, Дент опрометью бросился к корзине для мусора и склонился над нею в три погибели.
Наб бесстрастно наблюдал за ним.
— Эх, Дент, ничему-то ты не научился. Нашел, понимаешь, кого бояться.
Дент только покачал головой и вытер губы. Желудочная кислота огнем ела рот и горло.
— Пойди, позови технарей. Мы должны перенести камеру в другое место. Да, и высверлите пару дырок в стенах, пускай ими займутся рабочие. Надо создать впечатление, будто лазеры все убраны. И побыстрее, мальчик мой!
У двери Дент остановился.
— А что будет с этим Дуном?
— Ничего. Он понравился Матери. Мы будем использовать его каждый раз, когда потребуется привести ее в хорошее настроение. Этот человек пустое место.
***
Мать замечала, как поднимается настроение Дуна, когда, окруженные толпой телохранителей, они следовали по коридорам, которые загодя специально расчистили для них.
Наконец они остановились у какой-то двери, и Дун приказал Маменькиным Сынкам пойти пока где-нибудь погулять.
— Это должно быть здорово, Дун, — сказала Мать. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как это здорово.
— Да, идти стоило. Хотя, наверное, в детстве вы забредали куда дальше, — ответил он.
— О, я убегала за многие километры от дома, — мечтательно улыбнулась она. — Какое чудесное слово. Услышав его, словно наяву вспоминаешь, как когда-то носилась по холмам вверх-вниз. Слово, которое таит в себе путешествие.
Километры. Покажите мне наконец это место, где птицы поют на деревьях.
И Дун открыл дверь.
Она быстро вошла, затем шаг ее замедлился, и вот она остановилась. Помедлив в нерешительности, она медленно пошла между деревьев, скинула туфли и зарылась пальцами ног в траву и влажную почву. Мимо порхнула птичка. Ветерок играл ее волосами. Она расхохоталась.
Продолжая смеяться, она прислонилась к дереву, провела руками по коре, сползла по стволу и уселась прямо на траву. Над ее головой ярко светило солнце.
— Как вам это удалось? Где вы откопали этот клочок земли? Последний раз я ходила босиком по земле, когда мне было двадцать, и было это в одном из последних парков Капитолия.
— Это все ненастоящее, — ответил Дун. — Вернее, не все. Деревья, птицы, трава — они настоящие, но небо — это купол, а солнце — всего лишь иллюзия. Хотя вы можете обгореть.
— На солнце я покрывалась веснушками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22