И заставила его замереть на месте, послав воспоминание о дяде Мэттью, возвышающемся на пороге. Этого образа он боялся больше всего на свете — то был человек, который мог легко расправиться с ним, свернуть ему шею, как бельчонку, который хоть и быстр, но немощен. И тогда она проникла в его воспоминания и начала изменять их.
Что-то можно было сделать, что-то — нельзя. К примеру, она не смогла изменить его жажду власти и страх падения, постоянно терзавший его, — они находились глубже, чем память, они были частью его существа. Но она смогла заставить его вспомнить, как самому управлять запросами и страхами, как не давать им править собой. Теперь ему казалось, что он никогда никого не убивал, хотя был искушаем этим желанием; он никого не соблазнял, не предавал, не пытал, хотя имел для этого множество возможностей. А когда кровь убитых слишком глубоко въедалась в память Адама, Вера подсказывала ему причины, почему он вынужден был так поступить, объясняла, что он делал это вовсе не для того, чтобы просто доказать свое могущество. Этими причинами объяснялась справедливость каждого из его поступков — все делалось только на благо народа.
А когда она закончила, он перестал быть грозным тираном, который совершил столько преступлений, что даже перестал замечать их и продолжал убивать просто по привычке. Теперь он стал правителем, который не боялся ничего, кроме собственных желаний, и который страшился своей жестокости не меньше, чем ныне навсегда сгинувшего воспоминания о дяде Мэттью.
Впрочем, нет, воспоминание это не исчезло. Ведь самые яркие из его воспоминаний продолжали жить в памяти Веры. Камень отпустил ее, но теперь ничто не могло изгнать из нее прошлого Адама.
Их окружали люди, придворные и дворцовые крючкотворы, которые пришли подивиться на голубоглазого тирана и стоящую перед ним девочку. Час за часом они стояли так, не отводя друг от друга взоров, почти не дыша. Что за властью обладала она над Сыном Язона? Чьей смертью окончится этот поединок? Кто пострадает?
Но когда все закончилось, Адам лишь улыбнулся ей и произнес:
— Иди с миром, кузина.
Она повернулась и ушла, и никто ее больше не видел, а Адам запретил ее искать.
Работа была выполнена неумело — в следующие годы в памяти Адама нередко возникали провалы, а временами он восставал против того затворнического существования, которое, как ему казалось, он вел. Но в целом он был исцелен, и мир Вортинга постепенно понял это. Монстр, живущий в Сыне Язона, был обуздан; теперь мир спокойно сносил его правление.
Вернувшись в Хакс, Вера обнаружила, что там ее с нетерпением ждут. Амос встретил ее у городских ворот, и вместе они направились в сады, которые ровными рядами покрывали холм.
— Отличная работа, — похвалил он.
— Я боялась, — сказала она, — что вы остановите меня. Он покачал головой:
— Мы надеялись на тебя, малышка. Из всех нас только ты могла понять его, чтобы потом исцелить. Если бы тебе это не удалось, нам бы ничего не оставалось делать, кроме как убить его, а это несмываемым клеймом отпечаталось бы на нашей памяти.
— Значит, все это вы спланировали?
— Конечно, — кивнул Амос. — В мире больше нет места случайностям.
Вера обдумала его слова, пытаясь понять, почему ей так грустно от того, что со случайностями и страданиями покончено. "Видимо, это говорит во мне частичка Адамам, — наконец решила она и позабыла о своих терзаниях. Воссоединившись с родными, она стала нести исцеление Вортинга людям, и постепенно оно распространилось по всей планете. «Я исцелю мир и изгоню из него случайности».
— Дальше неинтересно, Лэрд. Рассказы о том, как хорошие люди исполняют доброе дело, как правило, скучны и занудны. Многие сотни лет потомки Адама использовали свою силу только для того, чтобы узнать истинные нужды и желания подданных и обеспечить народам хорошее и справедливое правление. Тем временем, втайне от семьи Адама, дети Мэттью и Амоса следили за разрастающимся миром, избавляя людей от боли, освобождая их память от печали, исцеляя больных, успокаивая разгневанных, возвращая тело увечным и зрение — слепым. Затем, в эпоху Великого Пробуждения, они открылись потомкам Адама, объединились вместе с ними и переженились друг на друге. К тому времени, как меня разбудили и подняли со дна морского, каждая живая душа на Вортинге происходила от меня. Мир был покорен свадьбами и венчаниями.
Когда же наконец на поверхность спустился первый корабль с других миров, они расценили это как вызов, брошенный их силе. И принялись следить за обжитыми людьми планетами. Корабли возвращались к себе домой и рассказывали, что нашли потерянную колонию, мир Вортинга, и что это означает конец страданиям. Вот откуда пошел ритуал огня и льда, Лэрд. И с тех самых пор в человеческой вселенной ничего, РОВНЫМ СЧЕТОМ НИЧЕГО не изменилось.
Лэрд сидел за письменным столом, и слезы капали на пергамент.
— И кончилось это лишь недавно, — пробормотал он. — Твои дети могли превратить людей в рабов, однако они отнеслись к нам с добротой — почему же они все разрушили? Почему перестали заботиться о нас? Чему ты так радуешься?
— Лэрд, — молвил Язон. — Ты не понял. Человечество и так превратилось в рабов. Просто эти рабы содержались в хороших условиях и были счастливы, чего раньше никогда не бывало.
— Мы не рабы. И у моего отца было две руки.
— Запиши эту часть истории, Лэрд Скоро нам придется заканчивать — зима уходит, снова нам понадобится помощь в лесу и на полях. Заканчивай начатое, я пока оставлю тебя в покое, как ты и хотел.
— А сколько еще осталось?
— Всего один сон, — успокоил его Язон. — История, повествующая о юноше по имени Милосердие и его сестре Юстиции. И о том, как они разрушили вселенский порядок. Может, узнав, чем все закончилось, ты перестанешь ненавидеть меня.
Глава 11
АКТ МИЛОСЕРДИЯ
Ветер дул с юго-востока, теплый и сухой. Лед на реке вскрылся за одну ночь; весь день вниз по течению плыли громадные льдины. Кое-где еще лежал белый снег с вкраплениями пепла, летевшего из кузни, но под ним Лэрд уже слышал журчание воды. Он швырнул по охапке сена в каждое стойло, разворошил его и проверил овец, у которых вскоре должны были родиться ягнята. Несколько коров также было на сносях. Хоть зима и выдалась суровой, сена, запасенного прошлым летом, хватит еще месяца на два. Хороший год для растений и животных. Но не для человека.
В передней уже стояли приготовленные к летней работе инструменты; вскоре наступит время рыть канавы и окапывать изгороди, люди потянутся на поля. Ничего не случится, сегодня тепло, решил Лэрд и выпустил гусей попастись во дворе. С прошлой осени столько изменилось, что теперь он даже не подумал спросить у отца разрешения.
Мать была беременна. Скоро у нее должен родиться малыш, и отец не сомневался, что ребенок от него. «Что ж, очень может быть, — думал Лэрд. — Интересно, кто же ее любовник?» Он вдруг подумал на медника — мать не раз строила тому глазки. Но нет, медник не мог, он все время находился на виду. А кто мог? В дом постоянно заходили женщины, отец никуда надолго не отлучался. Но и мать никуда не выходила, разве что шла за советом к какой-нибудь из соседок или носила зерно на мельницу… Мельник? Да ну, неужели мать предпочла бы его отцу? Нет, это невозможно.
— Не самые подходящие размышления для мальчика, — заметил Язон.
Лэрд повернулся к нему. Тот стоял на пороге сарая, темный силуэт в лучах солнечного света.
— Я иду метить изгороди, — сказал Лэрд. — Умеешь это делать, или ты еще нужен отцу в кузне?
— Ты должен работать над книгой, — возразил Язон. — Ты уже думаешь о весенних работах, а книга еще не завершена.
— Весенние работы выполняются весной. Поэтому они так и называются. Сейчас весна, и я занимаюсь тем, чем должен заниматься. Сколько бы ты ни заплатил отцу и матери, вряд ли это стоит того, чтобы на будущую зиму остаться без крошки хлеба. Сам знаешь, в нынешние деньки можно и умереть от голода.
— Я пойду с тобой.
Они взяли по пиле и пошли вдоль живой изгороди. Тающий снег влажно чавкал под ногами, и южная часть изгороди, у которой снег уже стаял, вообще превратилась в море грязи. Лэрд остановился у сломанного снегом куста, ветви которого перегораживали тропинку.
— Здесь метку оставлять не обязательно, — сказал Лэрд. — Но все равно куст надо пометить. Иногда рабочие добираются до твоей изгороди только под вечер, а к тому времени они так устают, что ненавидят любого землевладельца, поэтому смотрят только, стоит метка или нет, даже если точно знают, что этот куст следует спилить.
Он сделал надрез на самой большой ветке, и они двинулись дальше, отпиливая надломленные сучья и метя растения, которые надо будет выкорчевать или пересадить немножко дальше.
— Мать беременна, — сказал Лэрд. — Я знаю, что тебе это известно, но подумал, может, ты что-нибудь расска-жещь мне об отце будущего ребенка.
— Он тот же самый, что и у тебя.
— Правда?
— Да, — кивнул Язон. — Во всяком случае, так утверждает Юстиция. А она в этом разбирается. В былые времена она бы не дала ребенку родиться, будь он зачат на стороне. В этом смысле жить было несколько проще.
— А зачем ей вообще ребенок? У нее уже есть я и Сала.
— Раньше, до Дня, Когда Пришла Боль, смертности среди младенцев не было вообще. Как ты думаешь, что бы случилось с миром, если бы в каждой семье было больше двух детей? Все женщины, за исключением девственниц и древних старух, ходят сейчас беременными, Лэрд. Большая часть детей выживет. А стало быть, годика через два у тебя под ногами будет ползать добрая сотня малышей. Так что смотри, тебе придется заставить эту землю давать больше, иначе люди начнут умирать.
— Так уже было когда-то, — кивнул Лэрд. — Я теперь специалист по тому, как раньше жили люди. Благодаря твоему рассказу я прожил больше лет, чем на самом деле.
— Я понимаю. Это как-нибудь отразилось на тебе?
— Нет. — Лэрд остановился и огляделся по сторонам. — Нет, разве что в изгородях больше не таится загадка. Теперь я знаю, что за ними никого нет. Когда я был маленьким мальчиком, я часто думал: а что там, на другой стороне? Но теперь даже и не вспоминаю об этом.
— Ты вырос.
— Я старею. Этой зимой мне пришлось прожить множество жизней. Наша деревенька такая крошечная по сравнению с Небесным Градом.
— Ив этом ее достоинство.
— Как ты думаешь, Звездной Гавани пригодится деревенский писарь?
— Ты пишешь не хуже кого бы то ни было.
— Если я смогу подыскать отцу помощника в кузню или, может, найду какого-нибудь другого кузнеца/ который мог бы занять его место, предоставив ему управлять гостиницей, — то сразу уйду. Может быть, пойду в Звездную Гавань, может, нет. На свете много городов.
— И правильно поступишь. Только почему-то мне кажется, что ты будешь скучать по Плоскому Заливу больше, чем думаешь.
— А ты? Куда ты пойдешь? Ты тоже будешь скучать по здешним местам?
— Очень, — признался Язон. — Я полюбил эту деревеньку.
— Не сомневаюсь. Боли и страданий здесь хватает с избытком.
Язон ничего не ответил.
— Извини. Весна вот-вот наступит, а отец лишился руки, и пусть ты даже помогаешь ему в кузне, все стало не так, как раньше. Теперь забота о доме свалилась мне на плечи, а я не хочу этого. И знаешь, это ведь ты виноват. Будь на свете какая-то справедливость, ты бы остался и принял эту ношу на себя.
— Ты несколько ошибаешься, — возразил Язон. — Когда отец начинает сдавать, главой семьи становится сын, то же самое касается матерей и дочерей. Вот что естественно. Вот что справедливо. Раньше с вами обходились очень милосердно. Вы пальцем не пошевелили, чтобы заслужить это, поэтому не жалуйтесь теперь, что вы лишились расположения богов.
Лэрд отвернулся от него и направился дальше. Остальную работу они выполняли в полном молчании.
Вернувшись домой, они обнаружили, что отец сидит в огромном жестяном чане и принимает ванну. Лэрд сразу заметил сердитый взгляд, которым встретил его отец. И не мог понять причины его злости — с самого раннего детства Лэрд не раз видел отца голым. Мать лила в чан горячую воду, а отец всегда сердито орал: «Ты что, яйца мне хочешь сварить?» Заворочавшись в чане, отец принялся неловко прятать оставшийся от руки обрубок. Лэрд понял, что он, наверное, специально дожидался, когда Лэрд уйдет метить изгороди, чтобы принять ванну, но с помощью Язона мальчик справился быстрее обычного.
— Прошу прощения, — промолвил Лэрд, но из комнаты не ушел.
Если ему все время придется прятаться по углам, когда отец принимает ванну, то вскоре он вообще будет бояться заходить в дом, а отец станет мыться раз в год, не больше. Вместо этого Лэрд зашел на кухню, откопал там корку сухого хлеба и опустил ее в кашу, кипящую на огне.
Мать шутливо ударила его по руке.
— Когда ж ты бросишь свою привычку лазить в котел, когда каша еще не готова?
— И так вкусно, — прогудел Лэрд с набитым ртом. Отец тысячу раз лазил в котел подобным образом, и Лэрд знал, что мать ругаться не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46