Овдовевшая жена старика собрала весь свой,скарб и переехала жить в гостиницу к сыну, где ей выделили постель у стены, неподалеку от очага. Рядом с ней на низенькой кроватке спал внук, а в противоположном углу комнаты — внучка. Она давно забыла о слезах, пролитых по умершему мужу, и успела сжиться с невесткой. Все вновь наладилось, и жизнь потекла своим чередом — о дедушке все еще вспоминали, но легкая печаль уже не могла омрачить этот день.
Еще Юстиция должна была заботиться о женщинах, cледя за тем, чтобы не было нежеланных или лишних де-гей. Так она помогла одной девушке, решившей, что пришла пора лишиться девственности. Юстиция внушила ей наслаждение, хотя ее парень явно перестарался. Наконец ночь спустилась на деревню, и Наблюдатели за Снами тихонько коснулись ее плеча, сказав, что работа выполнена. «Ты хорошо поработала», — похвалили они, и Юстиция вся вспыхнула от гордости, хоть ее мокрые щеки и тело обдувал прохладный ветерок. В Вортинге был полдень, и обожженная кожа на ее спине и бедрах приобрела ярко-красный оттенок. Она высушилась на ветру и, решив, что не стоит понапрасну отвлекать деливших с нею Озеро Наблюдателей, ушла не попрощавшись.
Только войдя в Сады, она позволила себе вздохнуть полной грудью. Воздух, словно снег, освежил горло. Она распустила волосы и встряхнула головой, рассыпая их по плечам. Еще пять дней Присмотра — и, если она не ошибется где-нибудь, ей позволять остричь локоны. Это будет означать, что она полностью прошла испытание и стала женщиной.
Отыскав одежду, она оделась. Сразу рядом с ней объявился ее старый дружок Грэйв и рассказал новости.
«Они нашли Бога, — сообщил он. — В космическом корабле, на дне моря. Он Спит, но мы можем разбудить его, если захотим. Но одно уже известно наверняка. Он самый обыкновенный человек».
«Естественно, человек, — рассмеялась Юстиция, — кто ж еще? Это мы и так знали, ведь мы его ДЕТИ».
«Нет, — ответил Грэйв. — Он просто ЧЕЛОВЕК».
И тут наконец до нее дошло, что Язон Вортинг, отец всей расы, почти не обладает их силой.
О нет, проникать в разум он умел, но он не мог ничего ВЛОЖИТЬ туда, не мог ничего ИЗМЕНИТЬ.
«Бедняга, — подумала Юстиция. — Иметь глаза, но не иметь рук, чтобы прикоснуться, не иметь губ, чтобы говорить. Быть бессильным и в то же самое время все видеть — о Боже, что за пытка. Уж лучше не будить его. Что он подумает о нас, о своих детях, когда поймет свою увечность?»
«Есть и такие, — молча продолжал Грэйв, — кто требует разбудить его. Они хотят, чтобы он судил нас».
«За что?»
«Как они утверждают, если у него хватит сил снести унижение при виде нашего могущества, нам стоит разбудить его. Он может нас многому научить — он единственный видел вселенную такой, какой она была до нашего Присмотра. Он способен сравнивать, и может сказать нам, правильно ли мы поступаем».
«Конечно, правильно. А если он окажется слишком слаб и не выдержит нашего превосходства, мы просто изменим его память и отошлем отсюда».
Грэйв покачал головой:
«Зачем будить его? Чтобы отнять память? Ради чего он тогда проспал все эти столетия?»
«Когда человек печалится, болеет или умирает, мы исцеляем его».
«Он обладает воспоминаниями, которые уже давно утеряны для нашего мира».
«Тогда впитайте его воспоминания и исцелите его».
«Юстиция, он наш отец».
Разговор перешел на частности, а это уже было несправедливо.
«Надо разбудить его, раз он жив, и исцелить, если он испытывает боль. Какой толк решать что-то загодя? Причиним мы ему вред, не причиним — все равно мы этого не узнаем, пока не погрузимся в камень…»
И только тогда она догадалась, что отчаянно пытался скрыть от нее Грэйв. Пока она Присматривала, было принято решение погрузиться в камень, и ее брат Милосердие вызвался добровольцем.
Юстиция не стала ждать советов Грэйва; со всех ног она бросилась в Залу Камня. Сейчас она могла думать только об одном — Милосердие приходил попрощаться с ней, он знал, что ему предстоит, и ничего не сказал. Не потому, что она была в Озере; он специально выждал, пока она не начала Присматривать, чтобы она не смогла остановить его. Но она обязана это сделать, ибо заглянуть в разум мертвого человека означало погибнуть или сойти с ума. Конечно, Милосердие сказал бы: «Уж лучше я, чем кто-нибудь другой. Вот он я, позвольте мне это исполнить», — и с радостью отдал бы свой разум и жизнь ради возможности побывать в разуме самого Бога.
Когда Юстиция добралась до Залы, было уже слишком поздно. Только ей, не считая тех, кто сейчас Присматривал, ничего не сказали. Все остальные уже собрались — здесь или в других Залах Камня — и ждали внутри разума Милосердия. Он лежал на спине на плоской каменной плите, с разведенными в стороны руками, чтобы можно было удержать его, когда камень начнет размягчаться, и не дать телу погрузиться чересчур глубоко, Милосердие изогнулся и начал откидывать голову назад, пока она вся не исчезла в плите.
И ей ничего не оставалось, кроме как присоединиться к остальным, как будто она добровольно согласилась на участие в этом действе — возможно ли было оказаться единственной, кто не присутствовал при его жертвоприношении.
Заглянув в камень, она почувствовала присутствие знакомого разума. Мама.
«Добро пожаловать, Юстиция», — произнесла она.
«Как ты могла позволить ему!» — в ярости закричала Юстиция.
«А что оставалось делать? Он так настаивал, а кто-то должен был пожертвовать собой».
«Это нечестно. Он отдает все, а я — ничего».
«Ах, — улыбнулась мать, — ты снова говоришь о справедливости. Ты хочешь посоревноваться с братом в испытании болью».
«Да».
«Ничего не получится. Даже очень захотев, ты бы все равно не смогла погрузиться в камень. Это требует такого сострадания, которого в тебе нет, — лишь нескольким из нас это доступно. Но ты еще можешь помочь. Ты знаешь Милосердие лучше всех. Когда разум Бога перейдет в него, ты сможешь точно определить, сколько осталось Милосердия и сколько занял Язон Вортинг. Ты обладаешь чувством меры, а следовательно, сможешь сказать нам, когда произойдет слияние, и мы решим, что делать дальше».
«Я не пойду на это».
«Если ты нам не поможешь, Милосердие может погибнуть».
Так из обычного наблюдателя Юстиция превратилась в вождя всего мира, заглядывающего в разум Милосердия.
Сейчас Милосердие находился на дне моря, где среди безмолвия и холода покоился разум Язона. Все воспоминания содержались на кассете, которая сейчас была недоступна, поэтому Милосердию пришлось проникнуть непосредственно в мозг, где эти воспоминания обретались, оставить там собственную память и память тех людей, которых он знал, и понаблюдать, как его разум обживется в пространстве, которое раньше занимал Язон. Если все пойдет хорошо, он перевоплотится в Язона, и от него люди узнают, как тот поведет себя, когда проснется, как будет реагировать на окружающее. Но ни один человек не был способен целиком и полностью освободиться от своих воспоминаний, оставив позади абсолютно пустой разум мертвеца. Всегда что-то задерживается, что-то мешает точному результату. Работа Юстиции состояла в том, чтобы замерить величину помехи и компенсировать ее.
Но помех не возникло. Никто не учел, как мало ценил Милосердие себя. Не было такого воспоминания, за которое он мог зацепиться, чтобы выжить. Не было такой частички души, которая цеплялась бы за жизнь, как бы он ни жаждал умереть. Поэтому, обыскав холодный, жидкий гранит, Юстиция не обнаружила ни следа Милосердия. Вместо него был какой-то незнакомец. Язон Вортинг, несчастный калека, который мог видеть, но не мог говорить.
Время тянулось долго, ужасно долго, но найти брата она так и не смогла.
«Где он? — крикнула ее мать. — Ты обязана найти его, ему больше не выдержать».
Наконец Юстиция в отчаянии расплакалась:
«Его там нет, он исчез!»
И, потрясенные совершенством Милосердия, Вортинги покинули разум юноши, разузнав о Язоне все, что нужно. Юстиция открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как застывает толща камня. Голова ее брата все еще находилась внутри плиты, спина была выгнута, а руки цеплялись за поверхность. На мгновение ей вдруг показалось, что он шевельнулся, ожил и, почувствовав близкую смерть, теперь пытается высвободиться. Но это была лишь иллюзия, навеянная той позой, в которой он принял смерть. Плоть его перестала быть плотью, превратившись в камень. Все было кончено.
Юстиция сосредоточилась на себе, пытаясь найти то совершенное равновесие, которое ей было присуще. Но оно пропало вместе со смертью брата.
Лэрд стоял у постели Юстиции. Девушка упорно притворялась спящей.
— Ты послала мне это сновидение, — сказал он. — Значит, ты не спишь.
Она медленно покачала головой, и в неясном свете свечи, зажатой у него в руке, он увидел две слезинки, проступившие в уголках ее глаз.
Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, на плечо его опустилась рука. Он обернулся. Позади стоял Язон.
— Она Присматривала за нашей деревней, Язон.
— Только один раз, — ответил он. — После того как ее брат превратился в камень, она больше никогда не Присматривала.
— Но я помню тот день. Я увидел себя в ее воспоминаниях, увидел, как она входит в меня, и впервые ощутил себя… целостным, что ли? Из того, что ты мне показывал раньше, ничто не было…
— Другие обладают лишь бледным подобием ее силы. А она понимает все, что открывается перед ней.
— Она жила рядом с нами долгие месяцы, а я совсем не знал ее, даже не догадывался… Это она Бог, а не ты.
— Коли речь зашла о богах, то она была самым незначительным из всех божеств. А в конце выяснилось, что она самая великая. Видишь ли, ей удалось понять меня. Она настояла, чтобы именно она заботилась обо мне, когда меня поднимут из моря. Я помню момент пробуждения. Корабельный компьютер, бедняга, с ума сошел, выкрикивая всевозможные предупреждения, — думаю, он никогда не сталкивался с той силой, которая двигала судном Когда мы всплыли на поверхность, я открыл шлюз и увидел Юстицию, Она стояла на воде, и глаза ее были такие же голубые, как и у меня. Она смотрела на меня, и я подумал: «Моя дочь». Ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как я покинул Дождь и детей в Лесу Вод. И вот кем они стали. Разумеется, она ненавидела меня.
— За что? Ты-то в чем виноват?
— Действительно, меня не в чем было винить, и она это знала. Поэтому-то она и стала одним из наиболее беспристрастных судей, когда речь зашла о том, чему я могу научить народ Вортинга. Если у кого была причина не доверять мне и сомневаться в каждом моем слове, так это у Юстиции. Она все мне показала; мне разрешили даже взглянуть, как они осуществляют Присмотр, чтобы я увидел их глазами то, что они делают во вселенной. Это было прекрасно, они проявили безмерную доброту, и мир был полон людей, посвятивших себя служению человечеству. Я же проклял их и сказал, что лучше бы меня кастрировали в детстве — мол, тогда бы я не породил таких тварей. Насколько я помню, я страшно расстроился. Они, как ты понимаешь, тоже. Они не могли поверить, что я начисто отверг то, чем они занимаются. Они никак не могли понять — хотя и заглядывали ко мне в разум, — почему я так рассердился. И тогда я все показал им на деле. Я сказал, Юстиция, позволь я сотру у тебя воспоминание о смерти брата. И она ответила…
— Нет! — выкрикнула Юстиция.
Слово было произнесено не на языке Лэрда, но он все понял и без перевода.
— Лицемеры, сказал я им, — продолжал Язон. — Да как вы посмели отнять у человечества всю его боль, в то время как за собственные переживания цепляетесь так упорно? Но кто Присматривает за вами?
— Кто Присматривает за вами? — закричал Язон.
«Никто, — ответили они. — Если мы забудем собственную боль, то как тогда сможем переживать за этих людей, защищать их от страданий?»
— А вы никогда не задумывались, что, как бы они ни проклинали вселенную, судьбу, Господа Бога и прочее, и прочее, они вряд ли поблагодарят вас, когда узнают, что вы лишили их всего, что делает человека человеком?
И они наконец увидели в разуме Язона то, что он ценил больше всего на свете, открыли для себя воспоминания, которые сильнее всего впечатались в его сознание, — все они касались страха и голода, боли и печали. Они заглянули в собственные сердца и увидели, что сохранились только воспоминания о борьбе и достижениях, о жертвоприношениях, подобных тому, что совершил Милосердие, погрузившись в камень и исполнив свой долг, о страданиях, которые пережил Илия Вортинг, когда его жена бросилась в пылающий костер. В их памяти сохранился даже злой Адам Вортинг, страшащийся, что его дядя когда-нибудь найдет его и снова накажет — все эти воспоминания сохранились, — а ведь память о мимолетном удовольствии, как правило, не переживала и поколения. Они поняли, что именно делает их такими, какие они есть, а поскольку они не оставили человечеству возможностей преодолевать зло, то лишили его, таким образом, надежд на величие, на возможность радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46