Широкая лестница спускалась в холл, превращенный в зимний сад.
«Здорово», — невольно восхитился Злобин.
Но вслух ничего не сказал. Подумал, что не раз выезжал «на труп», но впервые оказался в таких интерьерах. Оказалось, разница не принципиальная. То же тягостное ощущение беды и безысходности. Не только несчастные семьи похожи, но и осиротевшие дома уравнивает беда.
Иванов подвел его к мощной входной двери. Остановился.
— Я жду ответной любезности, Андрей Ильич, — сказал он.
Злобин отметил, что Иванов успел взять себя в руки. Лицо от этого веселее не стало, но больше не каменело от едва сдерживаемых эмоций.
— Какой?
— Не сочтите за труд письменно уведомить о результатах. Если будет принято решение опротестовать решение местного ГОВД, дайте знать незамедлительно.
— Конечно. У меня есть ваш телефон.
— А у меня в памяти — ваш. — Иванов похлопал себя по поясу, где висел мобильный.
— Вот и прекрасно. Стоит ли говорить человеку, служившему в органах…
— Да тыщу раз сам говорил! — Иванов поморщился. — Конечно же, позвоню, если что-нибудь всплывет.
Злобин протянул руку. Иванов пожал ее, как показалось Злобину, несколько торопливо. Чувствовалось, что Иванову все уже в тягость, доигрывает роль на пределе.
Мощная дверь открылась на удивление легко.
В лицо ударил влажный ветер.
Злобин запахнул плащ и быстро сбежал по лестнице.
Мокрая крошка захрустела под подошвами.
Он оглянулся.
На пороге дома, набитого сигнализацией и тайнами, стоял пожилой мужчина в мешковатом костюме и смотрел ему вслед.
Злобин помахал на прощанье рукой. Мужчина захлопнул дверь.
Активные мероприятия
Иванов медленно растер лицо. Старательно выровнял дыхание. Лишь после этого достал из кармана бумажку.
«Я был здесь десять минут назад. Догадайся, как попал в дом?»
Почерк уверенного в себе человека, буковка к буковке, строчки не пляшут.
Иванов скомкал записку, тихо застонав.
На вялых ногах прошел через оранжерею, поднялся по лестнице, тяжко ступая на каждую ступеньку. Наверху перевел дух.
Вошел в свой кабинет. Он был обставлен богаче, чем тот, в котором принимал Максимова.
Иванов подошел к большому письменному столу, уперся руками в столешницу. Сипло откашлялся. Взял рацию.
— Я — первый. Доклад.
— Седьмой на связи. Объект отъехал. Движется в сторону лесничества.
— Второй. Без происшествий.
— Третий. Без происшествий.
— База. Без происшествий.
Иванов выслушал доклады постов, прошептал ругательство и громко сказал в рацию:
— Усилить наблюдение.
Ткнул пальцем в клавиши компьютера. На мониторе появилась картинка, разделенная на четыре части. В каждой, как на черно-белом фото, застыло изображение дома и его помещений.
Иванов набрал команду, и кадры стали мелькать, отматывая изображение назад. Иванов нажал клавишу, и на экране в ускоренном режиме промелькнуло все, что происходило в доме и вокруг него за истекший час.
— Сучий потрох, — процедил Иванов.
Он задумался, покусывая нижнюю губу.
Резко потянулся через стол, выдвинул верхний ящик. Достал пистолет. Сунул в карман.
Вышел в коридор. У дверей кабинета Матоянца опустился на колени. Стал рассматривать темный ворс ковра, едва не прижимаясь щекой к полу. Сипло задышал от натуги.
— Ага! — выдохнул он.
Потер пальцем ковер. Поднес палец к глазам. На пальце остался налет мокрых песчинок.
Иванов, кряхтя, поднялся с колен. Отдышался.
Подошел к бра в виде грозди винограда, нажал бронзовую бусинку.
В стене тихо щелкнуло. Беззвучно открылась потайная дверь.
Иванов, присев, осмотрел запирающее устройство, провел пальцем по косяку. Втянул носом воздух, поднимающийся из шахты. Пахло прелостью и мокрым бетоном.
Он прикрыл за собой дверь. Гидравлика плавно и бесшумно вернула ее на место, до щелчка запирающего устройства. Изнутри дверь не декорировали плотной обойной тканью, монолитная сталь с выпуклыми ребрами жесткости выглядела внушительно и надежно.
Иванов стал спускаться по винтовой лестнице вниз. Как ни старался гасить звук шагов, от движения грузного тела лестница тихо завибрировала, и вскоре тоннель внизу наполнился отчетливо слышимым гулом.
Иванов спустился на нижнюю площадку: с нее начинался вход в тоннель. Узкий, но достаточно высокий, чтобы один человек прошел, не нагибаясь. Или след в след пробежала группа. Тоннель освещала цепочка тусклых лампочек. Пахло подземельем, сыростью, но стены и пол были сухими.
Иванов достал пистолет, передернул затвор и двинулся вперед, держа руку на отлете.
Тоннель с ощутимым уклоном уходил вниз, идти было легко, но все равно Иванов надсадно, с сипом, втягивал в себя воздух. Чтобы немного успокоиться, он стал считать шаги.
На сто девяностом тоннель уперся в стальную дверь. Она была приоткрыта. На черной масляной краске белел небольшой прямоугольник.
Иванов отлепил бумажку. Слюна, на которой она держалась, была свежей.
«Ты просто гениален, мой друг!» — Тот же бисерный уверенный почерк.
— Поставь ствол на предохранитель и входи! — раздался из-за двери голос, твердый и уверенный, как и почерк этого человека.
Иванов невольно отшатнулся от двери. Рука с пистолетом судорожно дернулась вверх.
— Василий, я жду! — Голос человека, не привыкшего к возражениям.
Иванов смазал большим пальцем по предохранителю.
— Я вхожу! — твердо произнес он.
И потянул дверь на себя. Она с металлическим скрипом провернулась на петлях.
Иванов шагнул через высокий порог. Глаза не успели привыкнуть к полумраку. Он не разглядел протянувшуюся руку. Только висок обожгло холодным прикосновением металла.
— Стой и не дергайся! — прошептал тот же голос.
Следом жесткие пальцы вырвали из руки Иванова пистолет.
В отличие от Иванова, человек умел передвигаться бесшумно. Голос его вновь раздался с расстояния пяти шагов.
— Все, Василий. Включай свет.
Иванов заторможенно поднял руку, нащупал выключатель.
Под потолком зажегся фонарь в толстом стекле, забранный решеткой.
Помещение напоминало убежище. Ряд двухъярусных нар по периметру, стол с двумя скамьями по бокам.
Мужчина лет пятидесяти на вид, но по-спортивному поджарый и широкоплечий, сидел на углу стола, поигрывая пистолетом Иванова. На нем был черный комбинезон с накладными карманами и разгрузочный жилет.
Иванов встретился взглядом с его глазами, холодными и бесстрастными, как стальные шарики, не выдержал и отвел взгляд.
— Кто в гости приезжал? — спросил мужчина.
— Злобин.
— Злобин? Из Генеральной?
Иванов кивнул.
— Повезло тебе. В надежные руки попал. — Мужчина отложил пистолет. — Надеюсь, ты ему не сказал, что в ту ночь в доме был посторонний?
— Нет.
— Хоть в этом не оплошал. А во всем прочем — полный бэмс! И все потому, что ты всю жизнь расхитителей соцсобственности ловил. Ты, Василий, на хорьков и прочих грызунов охотился. Твари они вредные, злобные и жадные. Но трусливые. А тут волк действовал. Смелый и умный хищник. Совершенно другая психология. Вот ты его и не просчитал.
В мужчине в полном боевом снаряжении действительно было что-то от волка, аура жестокой, бескомпромиссной и умной силы, исходящая от него, ощущалась на расстоянии.
Мужчина обвел пистолетом вокруг.
— Идея хорошая. Можно тайно из дома уйти, или скрытно усилить оборону, подогнав группу с автоматами. Но почему ты не просчитал, что кто-то чужой может этой норой воспользоваться? Мне хватило двух дней, чтобы узнать про ход от эллинга к дому. И полтора часа работы, чтобы обойти вашу сигнализацию.
Мужчина сунул руку под разгрузочный жилет. Достал лазерный диск.
Зайчики света больно ткнули в глаза Иванову.
— Знаешь, что это?
— Лазерный диск.
Мужчина поцокал языком, покачав головой.
— Это, друг мой, файлы с жесткого диска ноутбука Матоянца. Стоит на столе в его кабинете, если помнишь. Самое смешное, что до меня в ноутбук кто-то лазил.
Мужчина не улыбнулся. Что бы ни говорил, лицо у него оставалось замершим и бесстрастным.
— И еще смешнее, что последняя операция — копирование. И произведена в то время, пока вы на лужайке вокруг трупа гарцевали. Смеяться будешь?
Иванов поморщился, навалился плечом на косяк.
— Тут плакать надо…
— Тогда плачь! — равнодушно бросил мужчина. — «Пальчиков» гость не оставил. Но кое-что я насобирал.
Он завел руку за спину и выдвинул стопку пластиковых пакетиков.
— Для трассологической экспертизы хватит. Жаль, что к делу не приобщить.
— Сколько их было? — спросил Иванов.
— О, начинаешь просыпаться! — Мужчина показал указательный палец. — Один. Работал без страховки, без обеспечения, без огневого прикрытия. Сам подъехал, сам через эллинг проник в этот бункер. Дальше — догадываешься. Среди твоих знакомых нет такого «солиста»?
— Нет.
— Значит, будем искать. — Он стал раскладывать по карманам разгрузочного жилета пакетики. — Куда, кстати, Злобин поехал?
— К егерю.
— Откуда информашка? — Мужчина на секунду поднял голову.
— У меня зам по следствию на прикорме. Отзвонил вовремя.
— Ну, поздравляю! Агентурист ты опытный. А в убийствах — полный лох.
— Тебе и карты в руки, — проворчал Иванов.
Мужчина легко спрыгнул на пол.
— Не грусти, Василий Васильевич. Жизнь продолжается. — Он подошел вплотную, протянул Иванову пистолет. — Злобин к егерю поехал. А мы, догадываешься, к кому поедем?
Иванов опустил взгляд на пистолет в руке мужчины. Выдерживать взгляд его глаз, выстуженных до стального отблеска, сил не было.
— Через полчаса жду у поворота к пионерлагерю «Горнист». Мужчина сунул в непослушные пальцы Иванова пистолет и пружинистой, волчьей походкой прошел в дальний конец бункера. Скрипнула стальная дверь. В помещение вплыл запах реки. Дверь захлопнулась.
Тихо загудела лестница под осторожными шагами. Потом все стихло.
В вязкой, гнетущей тишине подземелья Иванов не выдержал.
Вскинул ко рту руку с пистолетом, до скрипа закусил кожу на запястье и сдавленно завыл раненым зверем.

Глава девятая. Ловцы человеков
Неправда, что воруют только сейчас и только в России. Воровали везде и всегда. Уверен, даже в каменном веке друг у друга топоры тырили. Потому что такова природа хомо сапиенса. Разумный человек понимает, что легче взять чужое, что плохо лежит, чем потеть самому.
Как точно выразился один небесталанный поэт: «Чем завидовать и страдать, лучше сп…ть и пропить». По точности, сочности и конечной стадии формулировки легко догадаться, что фраза принадлежит русскоязычному автору.
Законы, мораль, идеология и религия пытались исправить человеческую натуру или хотя бы загнать ее в рамки приличий. Безуспешно. Универсальность и неистребимость стяжательства и упорная закостенелость человека в тяге к чужому привела к парадоксальному выводу: если человек не поддается перевоспитанию, надо изменить общество, в котором он обитает. Авось хоть это поможет.
Внук великого раввина и друг английского фабриканта, а по совместительству борец за счастье пролетариата Карл Маркс посвятил этому вопросу целый талмуд под названием «Капитал».
В фундаментальном, прежде всего по весу, труде Маркс обосновал гениальную мысль: следует упразднить как класс капиталистов, захвативших рычаги управления экономикой и нагло присваивающих себе в качестве зарплаты «прибавочную стоимость», а на их место поставить руководителей-коммунистов, которым в силу высокого духовного развития ничего не надо, — и на пролетариат просыплется золотой дождь в виде процентов с общенародного капитала. Молочные реки, кисельные берега, по бабе каждому и полное удовлетворение потребностей гарантируются государством победившего пролетариата.
Странно, но в Европе, где забродил призрак этой идеи, не нашлось желающих воплотить его в жизнь. Выручили русские марксисты, читавшие Маркса в переводе. Хотя «пятая графа» у большинства большевиков несколько хромала, по духу они все же были глубоко русскими людьми. Русский же он как: прочтет случайно найденную книжку без обложки, поскребет в затылке, оглянется окрест, и душа его скорбью полна станет. А от полноты чувств народ-богоносец такое учудить может, небесам тошно станет!
Творчески переосмыслив наследие раввинского внука, симбирский дворянчик добавил к ним десяток томов собственных комментариев, в которых критиковал других комментаторов, и, дождавшись полного бардака, научно называемого «революционной ситуацией», прокартавил: «Революция, о которой так долго говорили большевики, свершилась!»
Верные соратники в президиуме дружно прокартавили: «Ур-ра!».
«Ур-р-ра!» — подхватили набившиеся в Смольный дезертиры, матросы со стоявших на приколе кораблей Балтфлота и пролетарии с бастующих заводов, высыпали на улицу и рванули делать эту самую революцию.
За какой-то десяток лет, что для сонной России — не время, теорию Маркса воплотили в жизнь. Всех собственников законопатили в землю, землю отдали крестьянам, а остановившиеся без фабрикантов и капиталов заводы достались рабочим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72