Придет их срок, и они набросят на плечи черный плащ рыцаря Кадоша.
Максимов поднес чашку к губам. Рука не дрожала. Сделал глоток.
— Я, пожалуй, откажусь, — отчетливым шепотом произнес он.
Навигатор изогнул бровь. Пальцы его, лежащие на скатерти, не пошевелились.
Максимов поставил чашку. Закрыл пенал и передвинул его ближе к Навигатору.
— Я отказываюсь от дара.
Навигатор промолчал.
— Третий раз — нет. Пусть все остается на своих местах.
Навигатор с непроницаемым лицом взял пенал и сунул во внутренний карман. Он медленно поднял взгляд…
Максимову показалось, что два холодных голубых луча прошли сквозь зрачки и проникли в мозг.
Погасло утреннее солнце, исчезла улица, растворился в густых сумерках самый красивый город на земле, привычный мир, вместе с его обитателями, их маленькими радостями и большими надеждами, вечной любовью и бесконечными страданиями, с их богами, царями и цареубийцами, сводниками и святыми, пророками и лицедеями, мир, где все имеет причину и исток, срок и неизбежное следствие, этот мир рухнул в породившую его бездну. И началась магия.
— Слушай меня, Странник. — Голос шел из ниоткуда, но был повсюду. Он единственный существовал в умершей вселенной. — С тобой говорю я, Навигатор — Тот, кто указывает путь.
Мы никого не зовем, но нашедших нас не прогоняем прочь. Принимая присягу на верность, мы оставляем за вступившим в наш Орден право выбора. Право выбора — это Закон. Мы не боимся предательства, изменить нам — значит изменить самому себе. А это — смерть.
Так было и с тобой. Ты сам выбрал ремесло воина и заключенную в нем судьбу. И подтвердил, что достоин выбора. В Эфиопии ты прошел крещение огнем, вернувшись на родину, узнал, что такое предательство и навет. Тебя не сломал холод карцера, не разъела желчь отчаяния. Таким я и встретил тебя — достойным своей судьбы. И лишь помог тебе стать тем, кем ты был рожден, — странствующим воином.
Ты не раз проливал кровь. Свою и чужую. Свидетельствую перед всеми, не было пролито ни капли невинной крови. Ты сам выбирал себе противников. Свидетельствую перед всеми, ни разу твой выбор не пал на того, кто слабее себя. Ты способен на многое, но, свидетельствую, всякий раз пытался и совершал невозможное.
Ты вправе идти дальше путем воина. Но я, Навигатор, говорю, «работа в черном» окончена. Впереди у тебя время очищения. Его цвет — белый.
Через минуту ты вернешься в мир людей. И до поры наши дороги разойдутся. Я оставляю свои перчатки. Они белого цвета. Это знак, Странник.
Я, Навигатор, готов свидетельствовать перед всеми, что по доброй воле и свободный в выборе, передаю их тому, кого считаю достойным в положенный срок занять место за Столом Совета. И пусть все будет так!
Голос медленно затих, как удар колокола в ночи.
Непроглядная тьма бесконечно долго хранила его протяжное эхо. А потом взорвалась всеми красками мира…
Максимов зажмурился. Улица горела солнечным светом.
В слепящем мареве едва разглядел сухую высокую фигуру в черном, шагающую вверх по улице.
— Прощай, Странник! — услышал он внутри себя голос Навигатора.
— До встречи, — прошептал Максимов.
Наклонил голову, спасаясь от солнца, и увидел, что держит в левой руке аккуратно свернутые белые перчатки. Не рассматривая, сунул в карман плаща.
Постоял, ошарашенно озираясь. Увидел знакомую вывеску бистро и приветливо распахнутую дверь.
Вошел, сел за тот же столик. Заказал еще кофе. Закурил и отвернулся к темному стеклу. Сквозь него улица смотрелась вовсе чужой. Как на выцветшем снимке.
Идти было некуда. Время замерло. Перепутье.
А через полчаса в бистро влетела Карина…
* * *
Максимов, очнувшись, оторвал взгляд от нелепого офорта.
Повернулся лицом к Иванову.
Василий Васильевич терпеливо ждал ответа.
— Нет. Ясно, четко и недвусмысленно — нет.
— Ты хорошо подумал, Максим?
Максимов встал из-за стола.
— Третий раз говорю — нет.
Иванов помедлил. Потом приподнялся и протянул ему руку.
— Удачи тебе, парень. Буду нужен, дай знать.
— А потребуюсь я, вызывайте повесткой, — попробовал пошутить Максимов.
— Да иди ты на фиг! — беззлобно ругнулся Василий Васильевич.
Тяжко осел в кресло.
— Карина на террасе, — услышал его голос Максимов, перешагивая через порог. — Направо по коридору до конца. Дверь откроется автоматически.
Максимов оглянулся.
Василий Васильевич грузно и неподвижно сидел в кресле, сцепив в замок выложенные на стол руки. Во всем его облике вновь проступила крайняя, надсадная степень безнадеги. Максимову уже доводилось видеть такое. И таких.
Такие, как Василий Васильевич, обложенные со всех сторон, замыкаются в себе, наливаются странной и страшной тяжестью и прут вперед, без устали, бездумно и бесстрашно. Рухнет такой лицом в землю, подумаешь, усталость скосила. Перевернешь — мертв. Весь, до последней капли себя выработал. Как танк в бою. До последнего снаряда, до звенящих пустотой баков.
Глава четвертая. «Девчонки не плачут…»
Странник
По террасе гулял сырой сквозняк. В воздухе отчетливо чувствовался запах большой воды. Участок за домом полого спускался к водохранилищу, невидимому сейчас в густых сумерках. На лужайке мерцали матовые плафоны светильников, повторяя изгибы дорожек. Неяркий свет растекался по траве серебристыми лужами.
На самой террасе света не зажгли. Максимов увидел лишь очертания двух плетеных кресел у ступенек. Спинки были высокими, разглядеть, кто сидит в кресле, невозможно.
Плавным движением свесилась тонкая рука. В пальцах ярко горел огонек сигареты. Повиснув над баночкой, стоявшей между креслами, пальцы сбили в нее пепел.
«Манеры! — Максимов усмехнулся. — Хоть весь стол заставь пепельницами, а барышни будут стряхивать пепел в пустую банку. Непринужденно и элегантно, будто так и надо».
Максимов мог подойти абсолютно беззвучно, но решил, что лучше обойтись без сюрпризов. Намеренно громко заскрипел половицами.
Из-за спинки кресла появилась женская головка. Контур ее на фоне матовых светильников прорисовался четко, словно вырезанный из черного картона. Длинные волосы схвачены на затылке в плотный клубок.
«Не Карина».
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — удивленно протянула сидевшая в кресле.
Максимов вошел в полосу неяркого света.
— А! Вы — Максим.
Прозвучало как: «Ага, тот самый Максим».
— Разве мы знакомы? — спросил Максимов.
В ответ девушка протянула руку.
— Елизавета Данич. Можно просто Лиза.
Максимов пожал кончики холодных пальцев.
«Та самая Лиза, что „по жизни надо ехать с мигалкой по левой полосе“?»
Девушка оказалась той, что он видел на мониторе у Василия Васильевича. Вблизи она еще больше походила на Карину. Подстриги под мальчишку, легко можно спутать. А пока, с густыми локонами, пучком взбитыми на затылок, смотрелась тургеневской барышней. Только взгляд у барышни был эпохи миллениума: оценивающий и отмеривающий. Тихой романтики и сокровенной элегии в нем было не больше, чем в бизнес-плане.
— Присаживайтесь. — Лиза указала на свободное кресло. — Карина сейчас вернется.
— Где она?
— Недалеко. И, надеюсь, ненадолго.
Лиза махнула рукой в сторону лужайки.
— Понятно.
Максимов сел в кресло. Достал сигареты, чиркнул зажигалкой, с наслаждением затянулся.
Лиза внимательно следила за его движениями.
— Выпить хотите?
Максимов удивленно покосился на нее и отрицательно покачал головой.
Лиза достала из-за спины пузатую бутылку.
— Многое теряете.
— Что именно? — из вежливости поинтересовался Максимов.
— Что можно найти в бутылке. Истину, веселье, забвение. — В полумраке блеснула белозубая улыбка.
Максимов устало вздохнул.
— Девочка, не надо рекламы. Про похмелье я знаю все.
— При случае расскажете.
Лиза прижала губы к горлышку и высоко закинула голову.
«Бейлиз», — прочел Максимов на этикетке.
Пить яичный ликер «из горла» еще не доводилось. Но и попробовать желания не было. Он и в рюмке — гадость на любителя.
Лиза оторвалась от бутылки. Облизнула губы и глубоко затянулась сигаретой.
— Максим, можно вопрос? — Голос ее чуть охрип от выпитого.
— Да.
Максимов разглядывал прозрачное облачко табачного дыма.
— Вы любите Карину?
— Ошибка. — Максимов повернул голову. — Есть два вопроса, на которые я не даю ответов. Первый — верю ли я в Бога.
— Можете не продолжать.
Лиза откинулась в кресле, вытянула скрещенные ноги. Лицо ее спряталось в тень, Максимов видел лишь две искорки, мерцавшие в ее глазах.
— Могу подарить еще один вопрос, на который вы не сможете дать ответ, — произнесла после недолгой паузы.
— Интересно, какой? — нехотя включился в разговор Максимов.
— На что вы надеетесь?
— В смысле?
Она опустила руку и бросила окурок в банку.
Тихо зашуршал гравий на дорожке. В пятнах света мелькнула тень.
— Карина возвращается. А жаль, вы интересный собеседник.
Лиза встала. Поболтала бутылкой.
— Больше половины. Оставляю вам. Вдруг захочется.
Она легко нагнувшись поставила бутылку к ногам Максимова. Выпрямилась, провела ладонями по бедрам, поправляя узкую юбку.
По ступенькам заскрипели твердые подошвы. Карина так и осталась в полувоенном походном костюме: бутсы и штаны с накладными карманами. Октябрь в Москве, не бабье лето в Париже, поверх майки пришлось натянуть свитер грубой вязки.
— Лизка, уже уходишь? — спросила Карина, поднявшись на террасу.
— Пост сдал, — по-военному отдала честь Лиза. — Твой рыцарь прибыл.
— Максим?
Карина шагнула вперед. Всмотрелась и через секунду она уже сидела на коленях Максимова. Губы ее пахли ликером.
— Пока, люди! — Лиза сделала ручкой. — Созвонимся, Кариш.
Карина, уткнувшись носом в шею Максимову, невнятно промычала в ответ:
— Пока! Целую нежно, ваша рыбка.
Процокали и затихли, свернув за угол, каблучки. На террасе стало тихо, как бывает только осенним вечером. Тоскливо и неуютно.
Темнота, подступившая к ступеням террасы, жила настороженной, скрытой жизнью. То и дело слышались легкие шорохи, тихое похрустывание гравия.
Максимов, закрыв глаза, на слух попытался вычислить источники звуков. Насчитал шесть, по периметру лужайки.
«Василий Васильевич под каждый куст по охраннику посадил. Двое — с собаками. Неужели думает, что кто-то отработает номер на бис?»
— Ты где был? — спросила Карина.
— С дядей Васей общался.
— А-а! И как он тебе?
— Нормальный мужик. Одно плохо, спутал меня с Бобом Денаром.
— Диланом?
— Нет, песен он не пел. Хотя тоже личность известная. В узких кругах.
Имя Денара Максимов ввернул специально для Василия Васильевича. Карина, дитя со школьным образованием, имела право и не знать поименно знаменитых «диких гусей». А тот, кто подвизается в службе безопасности, специальную литературу обязан почитывать. Не знаешь сам, на худой конец, проконсультируйся у людей сведущих. В штанах с лампасами.
Максимов был уверен, что Василий Васильевич сейчас просматривал и прослушивал каждый уголок дома, где могли находиться гости. Иванов качал информацию, готовясь к своей войне.
«Бог в помощь!» — мысленно пожелал ему Максимов.
В чужой войне Странник не участвует. Даже за хорошие деньги.
— Ты как, малыш?
— Погано, если честно. — Карина тяжело вздохнула. — Внутри — как в темной комнате, в которой сдохла черная кошка. Не думала, что так плохо будет. Мы же практически чужие. Он весь в делах, вечно в разъездах. У меня — шило в заднице. Так и не нашли время, чтобы сойтись поближе. Как я понимаю, он выжидал, а мне этого не надо было. А теперь — уже никогда. Никогда… Страшное слово — «никогда». Правда?
Она оглянулась на поляну, всю в пятнах мертвого желтого света.
— Тебе дядя Вася рассказал..?
— Да.
Карина зябко передернула плечами.
— Я специально сейчас ходила на то место. Представляешь, ничего не почувствовала. Молчит все внутри. Отчего так?
— Не знаю, Карина. Только ты не раскисай, человечек!
— Это я так. — Карина шмыгнула носом. — Давит что-то на сердце, а что — еще не поняла.
Она свернулась калачиком на коленях Максимова, поворочалась, удобнее устраивая голову на его плече. Затихла. Только ровное дыхание щекотало щеку Максимова.
Максимов потрепал колючий ершик волос на ее затылке. Карина тихо заурчала.
Он провел ладонью по ее груди. Под свитером между двух упругих бугорков отчетливо прощупывался медальон. Максимов сжал в пальцах пластинку, впитавшую тепло тела Карины.
«Перекресток судеб. Куда ты пойдешь, мой маленький странник?»
Мягкие губы коснулись щеки Максимова, нежно прищипывая кожу, двинулись к губам. Неожиданно она отстранилась.
— Да, я же самое главное забыла!
— Что тебе пора спать?
— Идиот клинический, — проворчала Карина.
Потянулась к уху Максимова.
Слушая ее шепот, Максимов обмер.
«Только этого еще ей не хватало! — с тревогой подумал он. — Мог бы и сам, между прочим, догадаться. Со дня смерти прошло три дня, самое время вскрыть завещание».
— И что ты теперь будешь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Максимов поднес чашку к губам. Рука не дрожала. Сделал глоток.
— Я, пожалуй, откажусь, — отчетливым шепотом произнес он.
Навигатор изогнул бровь. Пальцы его, лежащие на скатерти, не пошевелились.
Максимов поставил чашку. Закрыл пенал и передвинул его ближе к Навигатору.
— Я отказываюсь от дара.
Навигатор промолчал.
— Третий раз — нет. Пусть все остается на своих местах.
Навигатор с непроницаемым лицом взял пенал и сунул во внутренний карман. Он медленно поднял взгляд…
Максимову показалось, что два холодных голубых луча прошли сквозь зрачки и проникли в мозг.
Погасло утреннее солнце, исчезла улица, растворился в густых сумерках самый красивый город на земле, привычный мир, вместе с его обитателями, их маленькими радостями и большими надеждами, вечной любовью и бесконечными страданиями, с их богами, царями и цареубийцами, сводниками и святыми, пророками и лицедеями, мир, где все имеет причину и исток, срок и неизбежное следствие, этот мир рухнул в породившую его бездну. И началась магия.
— Слушай меня, Странник. — Голос шел из ниоткуда, но был повсюду. Он единственный существовал в умершей вселенной. — С тобой говорю я, Навигатор — Тот, кто указывает путь.
Мы никого не зовем, но нашедших нас не прогоняем прочь. Принимая присягу на верность, мы оставляем за вступившим в наш Орден право выбора. Право выбора — это Закон. Мы не боимся предательства, изменить нам — значит изменить самому себе. А это — смерть.
Так было и с тобой. Ты сам выбрал ремесло воина и заключенную в нем судьбу. И подтвердил, что достоин выбора. В Эфиопии ты прошел крещение огнем, вернувшись на родину, узнал, что такое предательство и навет. Тебя не сломал холод карцера, не разъела желчь отчаяния. Таким я и встретил тебя — достойным своей судьбы. И лишь помог тебе стать тем, кем ты был рожден, — странствующим воином.
Ты не раз проливал кровь. Свою и чужую. Свидетельствую перед всеми, не было пролито ни капли невинной крови. Ты сам выбирал себе противников. Свидетельствую перед всеми, ни разу твой выбор не пал на того, кто слабее себя. Ты способен на многое, но, свидетельствую, всякий раз пытался и совершал невозможное.
Ты вправе идти дальше путем воина. Но я, Навигатор, говорю, «работа в черном» окончена. Впереди у тебя время очищения. Его цвет — белый.
Через минуту ты вернешься в мир людей. И до поры наши дороги разойдутся. Я оставляю свои перчатки. Они белого цвета. Это знак, Странник.
Я, Навигатор, готов свидетельствовать перед всеми, что по доброй воле и свободный в выборе, передаю их тому, кого считаю достойным в положенный срок занять место за Столом Совета. И пусть все будет так!
Голос медленно затих, как удар колокола в ночи.
Непроглядная тьма бесконечно долго хранила его протяжное эхо. А потом взорвалась всеми красками мира…
Максимов зажмурился. Улица горела солнечным светом.
В слепящем мареве едва разглядел сухую высокую фигуру в черном, шагающую вверх по улице.
— Прощай, Странник! — услышал он внутри себя голос Навигатора.
— До встречи, — прошептал Максимов.
Наклонил голову, спасаясь от солнца, и увидел, что держит в левой руке аккуратно свернутые белые перчатки. Не рассматривая, сунул в карман плаща.
Постоял, ошарашенно озираясь. Увидел знакомую вывеску бистро и приветливо распахнутую дверь.
Вошел, сел за тот же столик. Заказал еще кофе. Закурил и отвернулся к темному стеклу. Сквозь него улица смотрелась вовсе чужой. Как на выцветшем снимке.
Идти было некуда. Время замерло. Перепутье.
А через полчаса в бистро влетела Карина…
* * *
Максимов, очнувшись, оторвал взгляд от нелепого офорта.
Повернулся лицом к Иванову.
Василий Васильевич терпеливо ждал ответа.
— Нет. Ясно, четко и недвусмысленно — нет.
— Ты хорошо подумал, Максим?
Максимов встал из-за стола.
— Третий раз говорю — нет.
Иванов помедлил. Потом приподнялся и протянул ему руку.
— Удачи тебе, парень. Буду нужен, дай знать.
— А потребуюсь я, вызывайте повесткой, — попробовал пошутить Максимов.
— Да иди ты на фиг! — беззлобно ругнулся Василий Васильевич.
Тяжко осел в кресло.
— Карина на террасе, — услышал его голос Максимов, перешагивая через порог. — Направо по коридору до конца. Дверь откроется автоматически.
Максимов оглянулся.
Василий Васильевич грузно и неподвижно сидел в кресле, сцепив в замок выложенные на стол руки. Во всем его облике вновь проступила крайняя, надсадная степень безнадеги. Максимову уже доводилось видеть такое. И таких.
Такие, как Василий Васильевич, обложенные со всех сторон, замыкаются в себе, наливаются странной и страшной тяжестью и прут вперед, без устали, бездумно и бесстрашно. Рухнет такой лицом в землю, подумаешь, усталость скосила. Перевернешь — мертв. Весь, до последней капли себя выработал. Как танк в бою. До последнего снаряда, до звенящих пустотой баков.
Глава четвертая. «Девчонки не плачут…»
Странник
По террасе гулял сырой сквозняк. В воздухе отчетливо чувствовался запах большой воды. Участок за домом полого спускался к водохранилищу, невидимому сейчас в густых сумерках. На лужайке мерцали матовые плафоны светильников, повторяя изгибы дорожек. Неяркий свет растекался по траве серебристыми лужами.
На самой террасе света не зажгли. Максимов увидел лишь очертания двух плетеных кресел у ступенек. Спинки были высокими, разглядеть, кто сидит в кресле, невозможно.
Плавным движением свесилась тонкая рука. В пальцах ярко горел огонек сигареты. Повиснув над баночкой, стоявшей между креслами, пальцы сбили в нее пепел.
«Манеры! — Максимов усмехнулся. — Хоть весь стол заставь пепельницами, а барышни будут стряхивать пепел в пустую банку. Непринужденно и элегантно, будто так и надо».
Максимов мог подойти абсолютно беззвучно, но решил, что лучше обойтись без сюрпризов. Намеренно громко заскрипел половицами.
Из-за спинки кресла появилась женская головка. Контур ее на фоне матовых светильников прорисовался четко, словно вырезанный из черного картона. Длинные волосы схвачены на затылке в плотный клубок.
«Не Карина».
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — удивленно протянула сидевшая в кресле.
Максимов вошел в полосу неяркого света.
— А! Вы — Максим.
Прозвучало как: «Ага, тот самый Максим».
— Разве мы знакомы? — спросил Максимов.
В ответ девушка протянула руку.
— Елизавета Данич. Можно просто Лиза.
Максимов пожал кончики холодных пальцев.
«Та самая Лиза, что „по жизни надо ехать с мигалкой по левой полосе“?»
Девушка оказалась той, что он видел на мониторе у Василия Васильевича. Вблизи она еще больше походила на Карину. Подстриги под мальчишку, легко можно спутать. А пока, с густыми локонами, пучком взбитыми на затылок, смотрелась тургеневской барышней. Только взгляд у барышни был эпохи миллениума: оценивающий и отмеривающий. Тихой романтики и сокровенной элегии в нем было не больше, чем в бизнес-плане.
— Присаживайтесь. — Лиза указала на свободное кресло. — Карина сейчас вернется.
— Где она?
— Недалеко. И, надеюсь, ненадолго.
Лиза махнула рукой в сторону лужайки.
— Понятно.
Максимов сел в кресло. Достал сигареты, чиркнул зажигалкой, с наслаждением затянулся.
Лиза внимательно следила за его движениями.
— Выпить хотите?
Максимов удивленно покосился на нее и отрицательно покачал головой.
Лиза достала из-за спины пузатую бутылку.
— Многое теряете.
— Что именно? — из вежливости поинтересовался Максимов.
— Что можно найти в бутылке. Истину, веселье, забвение. — В полумраке блеснула белозубая улыбка.
Максимов устало вздохнул.
— Девочка, не надо рекламы. Про похмелье я знаю все.
— При случае расскажете.
Лиза прижала губы к горлышку и высоко закинула голову.
«Бейлиз», — прочел Максимов на этикетке.
Пить яичный ликер «из горла» еще не доводилось. Но и попробовать желания не было. Он и в рюмке — гадость на любителя.
Лиза оторвалась от бутылки. Облизнула губы и глубоко затянулась сигаретой.
— Максим, можно вопрос? — Голос ее чуть охрип от выпитого.
— Да.
Максимов разглядывал прозрачное облачко табачного дыма.
— Вы любите Карину?
— Ошибка. — Максимов повернул голову. — Есть два вопроса, на которые я не даю ответов. Первый — верю ли я в Бога.
— Можете не продолжать.
Лиза откинулась в кресле, вытянула скрещенные ноги. Лицо ее спряталось в тень, Максимов видел лишь две искорки, мерцавшие в ее глазах.
— Могу подарить еще один вопрос, на который вы не сможете дать ответ, — произнесла после недолгой паузы.
— Интересно, какой? — нехотя включился в разговор Максимов.
— На что вы надеетесь?
— В смысле?
Она опустила руку и бросила окурок в банку.
Тихо зашуршал гравий на дорожке. В пятнах света мелькнула тень.
— Карина возвращается. А жаль, вы интересный собеседник.
Лиза встала. Поболтала бутылкой.
— Больше половины. Оставляю вам. Вдруг захочется.
Она легко нагнувшись поставила бутылку к ногам Максимова. Выпрямилась, провела ладонями по бедрам, поправляя узкую юбку.
По ступенькам заскрипели твердые подошвы. Карина так и осталась в полувоенном походном костюме: бутсы и штаны с накладными карманами. Октябрь в Москве, не бабье лето в Париже, поверх майки пришлось натянуть свитер грубой вязки.
— Лизка, уже уходишь? — спросила Карина, поднявшись на террасу.
— Пост сдал, — по-военному отдала честь Лиза. — Твой рыцарь прибыл.
— Максим?
Карина шагнула вперед. Всмотрелась и через секунду она уже сидела на коленях Максимова. Губы ее пахли ликером.
— Пока, люди! — Лиза сделала ручкой. — Созвонимся, Кариш.
Карина, уткнувшись носом в шею Максимову, невнятно промычала в ответ:
— Пока! Целую нежно, ваша рыбка.
Процокали и затихли, свернув за угол, каблучки. На террасе стало тихо, как бывает только осенним вечером. Тоскливо и неуютно.
Темнота, подступившая к ступеням террасы, жила настороженной, скрытой жизнью. То и дело слышались легкие шорохи, тихое похрустывание гравия.
Максимов, закрыв глаза, на слух попытался вычислить источники звуков. Насчитал шесть, по периметру лужайки.
«Василий Васильевич под каждый куст по охраннику посадил. Двое — с собаками. Неужели думает, что кто-то отработает номер на бис?»
— Ты где был? — спросила Карина.
— С дядей Васей общался.
— А-а! И как он тебе?
— Нормальный мужик. Одно плохо, спутал меня с Бобом Денаром.
— Диланом?
— Нет, песен он не пел. Хотя тоже личность известная. В узких кругах.
Имя Денара Максимов ввернул специально для Василия Васильевича. Карина, дитя со школьным образованием, имела право и не знать поименно знаменитых «диких гусей». А тот, кто подвизается в службе безопасности, специальную литературу обязан почитывать. Не знаешь сам, на худой конец, проконсультируйся у людей сведущих. В штанах с лампасами.
Максимов был уверен, что Василий Васильевич сейчас просматривал и прослушивал каждый уголок дома, где могли находиться гости. Иванов качал информацию, готовясь к своей войне.
«Бог в помощь!» — мысленно пожелал ему Максимов.
В чужой войне Странник не участвует. Даже за хорошие деньги.
— Ты как, малыш?
— Погано, если честно. — Карина тяжело вздохнула. — Внутри — как в темной комнате, в которой сдохла черная кошка. Не думала, что так плохо будет. Мы же практически чужие. Он весь в делах, вечно в разъездах. У меня — шило в заднице. Так и не нашли время, чтобы сойтись поближе. Как я понимаю, он выжидал, а мне этого не надо было. А теперь — уже никогда. Никогда… Страшное слово — «никогда». Правда?
Она оглянулась на поляну, всю в пятнах мертвого желтого света.
— Тебе дядя Вася рассказал..?
— Да.
Карина зябко передернула плечами.
— Я специально сейчас ходила на то место. Представляешь, ничего не почувствовала. Молчит все внутри. Отчего так?
— Не знаю, Карина. Только ты не раскисай, человечек!
— Это я так. — Карина шмыгнула носом. — Давит что-то на сердце, а что — еще не поняла.
Она свернулась калачиком на коленях Максимова, поворочалась, удобнее устраивая голову на его плече. Затихла. Только ровное дыхание щекотало щеку Максимова.
Максимов потрепал колючий ершик волос на ее затылке. Карина тихо заурчала.
Он провел ладонью по ее груди. Под свитером между двух упругих бугорков отчетливо прощупывался медальон. Максимов сжал в пальцах пластинку, впитавшую тепло тела Карины.
«Перекресток судеб. Куда ты пойдешь, мой маленький странник?»
Мягкие губы коснулись щеки Максимова, нежно прищипывая кожу, двинулись к губам. Неожиданно она отстранилась.
— Да, я же самое главное забыла!
— Что тебе пора спать?
— Идиот клинический, — проворчала Карина.
Потянулась к уху Максимова.
Слушая ее шепот, Максимов обмер.
«Только этого еще ей не хватало! — с тревогой подумал он. — Мог бы и сам, между прочим, догадаться. Со дня смерти прошло три дня, самое время вскрыть завещание».
— И что ты теперь будешь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72