Ты становишься неуправляемым. Оставь обиды, ведь тот злополучный рейд планировала не мать Т-17, она его лишь возглавляла, и погибла вместе с основным отрядом. Скажи спасибо судьбе, что выжил!
— Не води меня за нос. Своей судьбе я спасибо не скажу, но и остальные поплатятся. Не быть ублюдку оператором. Сдохнет, как обычное мясо.
— Твой цинизм меня поражает, Крил, твои слова достойны доноса Комиссии, какое неверие! Еретические слова произнесены! Все подчиняются одной высокой цели, а кто собственный интерес выгадывает, тому зась!
— Хороший интерес — яйца отстрелили! Могли бы операцию оплатить, регенерацию сделать.
— За эту операцию головы свои могли бы положить многие, а за твои новые яйца ухватилась бы контрразведка корпорации, и за них на солнышко всех нас бы вытянула.
За дверью наступила тишина, разбавленная только нервным стуком чьих-то пальцев по столу.
— Предлагаю разговор закончить на следующем: ты оставляешь мальчишку в покое, и даешь команду группе не трогать его. За Т-17 я спокоен — он свой авторитет самостоятельно наберет, и уважение в группе ему будет. А я твои эмоциональные измышления оставлю на твоей совести, и в Комиссию они не пойдут. До поры, до времени. Только дай мне повод. В противном случае будешь ждать в карцере до следующего прилета челнока. Забываешь, с кем связался. Хоть от меня и половина прежнего осталась, но я и оставшейся половиной тебя сотру. Помни. А теперь освободи меня от своего присутствия, что-то тут стало плохо пахнуть.
Я едва успел отскочить на несколько шагов от двери комнаты Варилы, и сделать вид, что подхожу к ней издалека. Дверь открылась, и вышедший из помещения учитель Крил остановил на мне тяжелый взгляд, пытаясь понять, подслушивал ли я у двери и слышал все, о чем они говорили, или действительно только что подошел. Поколебавшись, он принял сторону последней версии, и, ничего не сказав, отправился восвояси. Я зашел к отцу Вариле, но в тот раз он был не в настроении, и дело ограничилось только изучением четвертой части Естествознания, без каких-либо комментариев от отца, устало сидевшего в своем инвалидном кресле, и смотревшего на меня из тени, отбрасываемой лампой. Я ничем не выдал того, что стал невольным свидетелем только что состоявшегося разговора. Наконец, когда время, обычно отведенное на чтение и обсуждение исчерпалось, Варила зашевелился, и тихо сказал:
— Не знаю, насколько тебе интересно это услышать, но я знаю одного человека, почему-то заинтересованного в твоей судьбе, и обещал ему проследить за тобой. Поначалу ты не вызвал во мне желания тобой заниматься, но теперь я вижу в тебе все то, что так необходимо нашему общему Делу. Свободный, творческий мозг — это такая редкость в наше время. Обещаю тебе, что сделаю все возможное для того, чтобы раскрыть весь твой потенциал, и направить его в правильное русло. Держись, мой маленький друг, и не бойся ничего. Я не вечен, но к тому моменту, когда мой дух отойдет в помощь к мессии, ты будешь готов. Клянусь. А теперь можешь идти.
Тихо затворив за собой дверь, я двинулся в спальные блоки. Ни в тот день, ни в последующие за ним ни один из лидеров группы не посмел тронуть меня пальцем. Дни сменялись днями, и в скорости прозвище Клирик прочно устоялось за мной, равно как и определенное уважение товарищей. Благодаря Вариле я смог поддерживать нормальную физическую форму и получал хорошие результаты по силовым дисциплинам. А уж на занятиях, где изучалась, то есть вдалбливалась в голову, диверсионная военная премудрость, мне равных не было. Я думаю, что если бы тот разговор не состоялся, то мой жизненный путь подошел бы к концу гораздо быстрее, чем сейчас.
Что же случилось с Крилом? Не очень тщательно скрываемую ненависть, доставшуюся мне как часть отцовского наследства авансом, учитель показывал в особо тщательном надзоре за моими действиями. Соблюдая договоренность с отцом Варилой, Крил не смел натравить на меня моих одногруппников, да и те не горели желанием лупцевать своего хорошего товарища и друга. Однако, Крил умело использовал весь тот арсенал наказаний, который он имел полное право применять, как учитель. И не реже раза, двух в месяц меня волокли в «холодную», где, содрав куртку и спустив штаны, надзиратель ставил свою роспись на моей спине и ребрах с помощью порядком излохмаченной о туловища таких как я учеников полосы упаковочной ленты. Большой радости я от этого не испытывал, и лопнувшая кожа на спине не всегда успевала заживать до следующей экзекуции. Но мое положение можно было бы назвать положением отдыхающего, по сравнению с одним учеником, которого Крил сильно невзлюбил. Тот каждую неделю валялся окровавленный на койке — ободранный, с торчащими ребрами, невысокий щуплый мальчишка часто падал в обморок среди занятий, за что получал еще порку. Так все и продолжалось, пока как-то раз я не очутился, не помню по какой надобности, в коридорах катакомб, на достаточном отдалении от жилых помещений. Наверное, ноги меня повели к гидропонной ферме, конструкцией которой я вдруг увлекся. Подгоняемый холодом, я быстрым шагом приближался к цели, по памяти сворачивая в хитросплетениях подземелья. Неожиданно навстречу послышались звуки — кто-то приближался. За следующим поворотом я наткнулся на того самого ученика. Он еле переставлял ноги, отрешенно глядя перед собой. Увидев меня, он попытался спрятать правую руку за спиной, но это ему не очень удалось, потому что я успел заметить зажатую в его ладони часть крепежной конструкции — металлический уголок, который обычно использовали для мелкого ремонта свода. Уголок был весь густо измазан в темной жидкости. Сложить в уме один да один — с этим я всегда справлялся моментально. Я резко остановился, и заговорил с этим учеником, хотя не знал его номер и мы до этого момента никогда не общались.
— Подожди, стой на месте. Не наделай глупостей, вот тебе тряпка, вытри руку.
Как будто в полусне, тот ученик остановился, взял так кстати оказавшийся в моем кармане кусок ветоши, и, выронив уголок, громко звякнувший о камень пола, стал медленно стирать кровь. Убедившись, что руки этого несчастного очистились от всех следов, я отобрал у него тряпку, и аккуратно, стараясь самому не запачкаться, через нее двумя пальцами поднял орудие убийства.
— Где он лежит? Ты понимаешь, о ком я говорю?
Свежеиспеченный убийца вяло махнул рукой в сторону и заговорил:
— Ближе к коридорам наверх, далеко отсюда. Ты меня сдашь?
При этих словах он напрягся, задрожав — силы его были явно на исходе.
— Выкрутишься только со мной. Пошли. И как твой номер, а то не знаю, как обращаться?
— S-7.
— Ну и ладно. А мой Т-17.
Ободряюще кивнув ему, я повел S-7 к входу в теплицу. На наше счастье, там никто не ошивался, а смотритель, видимо, шакалил на хозблоке, вечно голодный. Залезть на верхний ярус сооружения по хрупким лесам было для меня делом привычным. Окровавленная ветошь отправилась в почвенный слой под корни, где от нее не должно было не остаться и следа через пару дней, а металлический уголок пришлось пристроить в месте, где почва периодически окроплялась кислотными соединениями, капающими из прохудившегося соединения шланга. Все материальные следы преступления я счел уничтоженными. Теперь предстояло разыграть оставшуюся часть.
— Мы подождем, пока не подойдет смотритель, а до этого вот тебе культиватор, иди на второй ярус, и давай рыхли со всей дури — к его приходу надо сделать вид, что работа кипит уже часа два.
Иногда смотритель за оказанную помощь мог выдать пару ломтей жмыха — ноль калорий, но жевать, обманывая организм, можно долго.
Все прошло успешно — смотритель оценил нашу помощь, причем сделал вид, что давно за нами наблюдает, наградил каждого жмыхом, и отправил восвояси. По приходу в жилые сектора мы спокойно легли спать, а тело Крила, с раскроенной пополам головой, обнаружили только следующим утром, когда забеспокоившиеся надзиратели, прождав Крила до самого начала уроков, и видя, что никто не приходит, сами отправились на его поиски «на поверхность». Я оказался среди толпы учеников, молча сгрудившихся в коридоре. Постепенно все стали шуметь, и общий настрой зрителей поднялся до бодро-веселого. Наконец, труп Крила потащили к приемнику катализатора, но до этого я успел, не особо скрываясь, отрезать шар с его запястья, на память о мерзком скопце. Руководство пыталось провести что-то вроде расследования, но дело затихло. Вскоре я встретился случайно с S-7 — его было не узнать. Веселый и жизнерадостный, он оживленно трепался с какими-то своими товарищами. Увидев друг друга, мы незаметно для окружающих обменялись многозначительными взглядами, и продолжили, как ни в чем не бывало, заниматься каждый своими делами. Подружиться нам не довелось, но соучастие в таком деле, как убийство учителя, объединило нас в заговор. А в детстве это сильно поднимает настроение и самооценку. Ну уж про себя я так могу сказать со всей определенностью. До приезда нового учителя три группы — R, S, и Т — стал вести отец Варила. Так и видится он мне, с бодрым видом раскатывающий в своем инвалидном кресле среди скачущих по залу боевой подготовки учеников. Пороть стали поменьше.
К десяти годам каждый из нас, боевиков Ордена, уже вплотную приблизился к тому моменту, когда стремительный межзвездный транспорт унесет нас для выполнения важного задания на благо общей высокой цели. Обычно смертность личного состава на первом задании не превышает пятидесяти процентов. Но об этом нам не сообщали. Зачем создавать ненужный ажиотаж? К тому же с младых ногтей идея смерти во имя главной цели должна была прочно улечься в головах боевиков. Проповедовалось отношение к смерти, как к неизбежному концу, и наступление ее могло произойти раньше, или позже, но уж точно не по естественным причинам. Для товарищей и будущих моих соратников, в силу определенной их ограниченности такой подход оправдывался полностью — безболезненный мгновенный конец, от самоподрыва — это даже почетно, к этому необходимо стремиться, а инстинкт самосохранения работает только на то, чтобы выполнить задание до конца. Но со мной все прошло не так гладко. Открыв для себя, пусть среди страниц книг и информационных программ, живой мир, так отличающийся от каменного мешка, в котором прошло все мое детство, я стал все больше и чаще ощущать неудобство жить так, как я живу. Границы, в которых я существовал, оказались тесны. С тем большим нетерпением я ожидал, когда же наша группа получит задание на подготовку, и вслед за этим отправится на космическом корабле — а одна перспектива оказаться на борту такого корабля дорогого стоила, просто завораживала — на боевой рейд! Мир, состоящий из скудной пищи, узких коридоров и нередких порок, должен был рухнуть, развалившись, как карточный домик, и я бы вылез из его недр, как новорожденный.
Действительность всегда вносит свои коррективы. Все произошло, но не так, как мне думалось, а совершенно по-другому. Страшно и кроваво.
Неожиданно я попал в карцер, причем на десять суток. Причиной этого послужил мой спор со старшим учеником. На свою голову, я неосторожно прислушался к его разговору, и встрял со своими замечаниями по поводу какой-то ерунды. Результатом явилась безобразная драка, в ходе которой здоровенные кулаки этого урода и его таких же одногруппников превратили меня в один большой кусок мяса. В довершение, после медблока руководство школой меня, за грубое нарушение дисциплины, и как зачинщика драки, определило в карцер по полной, для охлаждения мозгов. Варила помочь на этот раз не смог.
Карцером называли большой каземат, неизвестно для чего вырубленный в массиве породы на уровень ниже «сиротской», как называли наш уровень работники базы. Для того чтобы попасть в каземат, необходимо было пройти воздушный шлюз, так как на одном с карцером уровне располагался пост термоядерной станции, и пост коммуникаций. Короче, погружение в ад. Холод от стен плюс постоянный, пусть и чуть теплый сквозняк от принудительной вентиляции системы фильтрации заставлял непрерывно приплясывать от холода. Десять дней в карцере — по-моему, это слишком. Через трое суток, ни разу толком не поспав, я представлял собой абсолютные руины. Лихорадочное состояние, горячая кожа, красные слезящиеся глаза — бредовые картины возникали перед моими глазами, иногда меня разбирал идиотский смех, и я начинал грызть сосульки, свисающие с подволока каземата. Надзиратель, появлявшийся раз в день, и приносивший мне крохотный кусочек брикета питания, с явным удовлетворением наблюдал за происходившими со мной переменами.
— Это хорошо, это дурь из тебя выходит. К концу срока или сдохнешь, или очухаешься.
Ободряемый подобным образом при каждом его появлении, я постепенно начинал думать так же. Персонал постов, проходящий каждый раз во время пересменки мимо решетки карцера, обращал на меня внимание не больше, чем на обрезки ногтей, и моя однократная попытка попросить у них помощи, и дать мне чего-нибудь поесть, не вызвала у них никакого отклика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53