Простая, человеческая смерть. Так же, как и для нас. Но в этом наш долг. Мы воины и мы знаем, на что идем…..
С секретом оказалось украшение, найденное нгангой. Не было нужды его носителю запоминать дорогу к храму своего повелителя. Стоило только взять его в ладонь и начать поворачиваться вокруг себя, как паучий шорох становился то тише, то громче. И громче всего он был слышен, когда Карим-Те повернулся лицом на восход.
Вновь горели зыбким колдовским огнем глиняные плошки, вновь творил свою волшбу Бронеслав, и кровь ведьмака окрашивала птичьи перья, даруя крылья и глаза степного беркута сотнику дружины Черного Леса. С гортанным клекотом обрушился к кругу колдовских огней беркут, через миг вновь взмывший в предутреннее небо. Не укрылись от его взгляда повозки, окруженные сворами псов. Не укрылись их хозяева в засаленных шкурах, с руками, покрытыми ритуальной, геометрической татуировкой, с грязными, длинными волосами.
Племя Крысы вновь кочевало по степи, и вокруг основного табора, на день конного пути, сновали своры колдовских псов, понимающих лающую речь своих хозяев. Пять — семь псов и хозяин-добытчик, две дюжины таких стай — вот кто хранил Крыс в дороге. Мягкой рысью стелились по земле сильные тела, порождения капищ шаманов, псы, созданные колдовством и оплаченные детскими черепами. И не отставали от них их хозяева со своими метательными ножами, щедро напоенными трупным ядом.
Ближе к полудню три своры неожиданно резко бросились навстречу друг другу, окружая, загоняя в западню странного, оборванного человека. Но когда «мешок» затянулся и своры сошлись, то добычи для них не оказалось. Неведомый степной путник словно испарился.
К этому времени чары Бронеслава ослабли, и ведьмак дал беркуту волю. Ведьмак успел еще увидеть окончание охоты, прежде чем птица повернула назад. Неизвестный весьма заинтересовал Бронеслава, но, когда его глазами стал ворон, стало ясно, что человек и впрямь исчез без следа.
Почти все своры Крыс уже рыскали в степи, но единственным успехом оказалась стычка своры их псов со степным волком. Зверь порвал в клочья двоих тварей, а подоспевший добытчик отозвал поредевшую стаю, не желая терять еще одного или двух псов. Израненный волк исчез в море трав, и Бронеслав выбросил зверя из головы. Да и трудно, почти невозможно, думать и одновременно видеть мир глазами птицы. Много, очень много колдовской силы потратил ведьмак. Но вечером у костра, зачаровав стайку ночных пичуг, Бронеслав рассказал остальным о волке и человеке.
В середине его рассказа ночные птицы подняли гвалт. Пятерка схватилась за оружие, и, когда дико захрапели кони, из травы на курган поднялся степной волк. Выбросив левую руку с зажатым в ней луком, Рогволд навскидку метнул стрелу. Костяное кольцо лучника рус так и носил на большом пальце, не снимая даже на ночь. Утяжеленный наконечник должен был не только прошить волка насквозь, но и отшвырнуть на несколько шагов назад.
С ужасом рус увидел, как стрела ударила в палевую грудь и вырвалась из бедра так, как будто волк был соткан из тумана. С хищным свистом стрела умчалась в ночь, а перед Рогволдом замерла оскаленная пасть. Кровь сочилась между зубов, падая на землю черными каплями ночного проливного дождя. Медленно, глядя в желтые глаза, рус нашарил топор, но в следующий миг прямо перед ним выросла спина стоящего на четвереньках Карим-Те. Нганга замер, изо рта человека раздавалось легкое рычание, как будто задавая волку вопрос на непонятном языке.
Медленно гас злобный огонь боевого безумия в желтых глазах. Наконец Карим-Те поднялся и подошел к зверю, делая странные жесты руками. Теперь уже тихонько порыкивал волк, и рус различил рваные раны на боку и на спине зверя. Причем раны не от стрелы. В голове у Рогволда царила полная сумятица, а основной мыслью, повторяющейся вечным эхом, было: «Сейчас же лето. А летом волки не нападают!»
Наконец волк лег на землю и откинулся на спину, подставляя нганге свое брюхо и грудь. Рус уже хотел подшутить, мол, почеши ему брюшко, он хороший песик. Но слова замерли в глотке, и резко заколотилось сердце. Карим-Те все так же водил руками, но теперь на земле лежал человек, и розовые комья легких рвались из разорванной груди, выплескивая кровь в такт неровному дыханию.
Рядом с нгангой из ночной темноты появился Бронеслав. Четыре ладони зависли над страшной раной, и рус увидел, как с них стекают ручейки вначале черного, а затем синего пламени. Когда пламя в очередной раз сменило цвет на ярко-зеленый, Рогволд не выдержал и, чувствуя себя полным идиотом, спросил:
— А чего это вы делаете? А?
Но ответа сын старосты так и не услышал, оба чародея, что называется, держались лишь на выучке и долге. Почти три часа лилось пламя с ладоней, периодически дополняясь заклинаниями Бронеслава, напоминавшими русу волчьи серенады, фоном для которых служили подвывания Карим-Те. Все это время Рогволд, Урук и Кетрин с трех сторон сторожили курган, на котором ворожили чародеи.
Лишь когда убывающая, но все еще яркая луна почти взошла в зенит, залив степь своим мягким светом, смолкли заклинания, и прекратило литься на раны колдовское пламя. Наступила тишина, даже цикады молчали. Похоронная тишина разлилась в степи, залитой мертвым, призрачным светом. Тихий голос Бронеслава показался неожиданно громким, когда ведьмак устало выдохнул:
— Кончено.
Тройка несущих дозор поднялась на ноги и подошла к мертвому оборотню. Лицо нганги, мокрое от пота, казалось серым, щеки ввалились, превращая лицо в туго обтянутый кожей череп. Но Рогволда поразило не это. Два небольших, молодых деревца, под которым чародействовали Карим-Те и ведьмак, стояли засохшими, мертвыми, и желтая осенняя листва застилала пожелтевшую траву. На добрых пять шагов вокруг трава на корню стала сеном.
— Да, — склонив голову, проговорил сотник ведьмачьей дружины, — да. Мы брали силу откуда могли. Охотник, властелин Леса, простит нас за это. Но все было зря. Яд слишком сильно впитался в плоть.
— Вернее, яды, — почти прошептал нганга, и рус понял, что у него еле хватает сил сидеть ровно, — яд Паука и трупный яд от клыков Крыс.
— Клыков? — удивился орк. — Почти два века живу, всегда знал, что у Крыс зубы, а не клыки.
В ответ Карим-Те расхохотался странным, лающим смехом:
— Ты помнишь их песиков? Так у этих тварей трупный яд в зубах, там желобки, как у змей. Неплохо, а? И ножик, и клыки у собачек — везде мертвечинка. А самое веселое, что три дня назад по степи умертвия бродили. Да, те самые. Спасибо ушедшему, предупредил.
— Как его звали? Он, наверное, из Леса, — спросил Урук, но в ответ нганга покачал головой, а Бронеслав лег на землю и закрыл лицо руками. Пауза затянулась, наконец Карим-Те ответил:
— Он не из наших. Вернее, у нас в Лесу живут несколько оборотней, но они медведи, волков у нас нет. Он из степи, и я не знаю его имени. Случилось так, что его душу попробовал на вкус бог-Паук. Да, именно попробовал. Но зверь внутри него помог человеку сохранить душу. Вместо памяти — клочья, вместо разума — зверь, но сожрать его душу полностью у Паука не получилось. Кое-что перед смертью он рассказать успел. А мы успели помочь ему уйти в Горькие Земли. Лет через тридцать он вновь обретет силу и родится в нашем мире. Волком или человеком — как захочет.
Нганга говорил, и голос постепенно затухал, пока не сменился посапыванием, плавно перетекавшим в громкий храп. Урук задумчиво и уважительно посмотрел на храпящего Карим-Те и наконец попробовал пошутить, хотя было видно, что орку не до смеха:
— Да, я думал, что только Рогволд может храпом зверей пугать. Кетрин, я раз из-за него три дня на охоту не ходил. А наш нганга — великий колдун! Храпом на неделю дичь распугает!
— Пошли лучше спать, — ответил ему Рогволд, и Урук устало кивнул:
— Это верно, а то таких сонных орков мир еще не видел.
Рогволд заснул достаточно быстро. Проснулся рус оттого, что кто-то устраивался вместе с ним, под его одеялом. Кетрин, заметив, что он проснулся, лишь недовольно наморщила нос:
— Может, мне интересно знать, кто громче храпит, ты или нганга? И вообще, девушке страшно, девушка замерзла…
Теплая, летняя ночь царила над миром. Высоко в небе, над курганом, несли свой дозор ночные птицы. Крепкий сон сморил путников. До храма, цели их путешествия, оставалась еще неделя пути.
ГЛАВА 10
Неверный свет факелов освещал темный кирпичный коридор. В двух шагах от Ратибора шел Юсуф, и рослый палач почти вдвое сгибался под низким сводчатым потолком коридора, ведущего в пыточную залу. Неведомые строители подземелья явно экономили кирпич, отчего по коридору, не нагибаясь, могли пройти только карлики. Или гномики? На миг Винт вспомнил сказки варягов, и тень улыбки чуть тронула губы ловкача. Гномикам бы точно подземелья понравились: стены сочились плесенью и ржавой водой, сквозь свод пробивались корни дерзких растений, с которых за шиворот сыпался мелкий песок и труха.
Наконец палач остановился перед маленькой дверью из черной бронзы и принялся ковыряться в ней ключом. Замок визжал, скрипел, щелкал, но не сдавался. Только через добрых десять минут застонали несмазанные петли. Вор и палач зашли в зал.
Немного странно, но, попав в зал пыток, ведьмак почувствовал себя весьма комфортно, даже уютно. Пока Юсуф зажигал свечи и разводил огонь в очаге, Винт уселся на низенький, удобный табурет, отполированный штанами палачей на протяжении трех поколений, и закурил трубку с табачным зельем.
На столе, прямо перед ведьмаком, лежал толстый пруток из бронзы с удобной деревянной рукояткой на конце. Противоположная сторона прута была скруглена, в толщину неведомое орудие достигало двух пальцев. Винт машинально протянул руку и с интересом начал крутить загадочный инструмент в руках, прикидывая, для какой пытки он предназначался.
Но все неясности исчезли от зычного голоса Юсуфа. Алхимик уже развел огонь в очаге, пару раз поддав маленькими мехами воздуха в разгорающееся пламя. Теперь он с полуулыбкой наблюдал за исследованиями орудий своего ремесла:
— Что, гость дорогой, знакомая штучка? Хотя откуда тебе ее знать, кто ее отведал — говорить уже не могут.
— Это что, чтоб язык вырывать?
— Нет, — хохотнул палач, — чтоб вставлять… Ну ты понял, вставлять туда, куда солнышко не светит.
Винт брезгливо, как змею, отшвырнул прочь скругленный на конце прут. Бронзовое орудие нелегкого палаческого ремесла отлетело в другой угол пыточной залы. Он не был брезглив, ведьмак Ратибор, волей судьбы выросший в ашурских переулках и ставший ловкачом. Там, на грязных улицах, когда змея или жаба была деликатесом, ведьмаку казалось, что брезгливость и он — понятия несовместимые. Теперь же, сидя в зале пыток и судорожно пытаясь вернуть на место рвущийся из горла желудок, он понял, что это не так.
Когда ведьмаку чуть полегчало и желудок согласился вернуться на свое обычное место, Юсуф сочувственно бросил:
— Понимаю. Сам чуть наизнанку не вывернулся, когда к ремеслу приучать начали. А этот пруток далеко не сразу в руки дали. Я по молодости брезгливый был, это уже потом, — не договорив, Юсуф махнул ладонью, поддав рукавом жару в огонь не хуже стоящих рядом мехов. Пламя взметнулось вверх, на мгновение залив светом камеру пыток. Палач стоял боком, и в отсветах пламени Винт увидел легкую полуулыбку Юсуфа. Судя по всему, ему вспомнилось что-то забавное.
Заметив взгляд ведьмака, палач пояснил:
— С этой штуковиной у меня история приключилась. Братишка старшенький, он сейчас в Дамаске работает, не сказал, что его не просто так вставляют, а через бычий рог, да и маслом вначале мажут. Так я чуть сознания не лишился от этакой пакости. Такая вонь в нос шибанула! Я и в нужник-то с прищепкой на носу ходил. А потом ничего, привык, — палач махнул рукой, — мне батя тогда чуть руки не оторвал, когда я снасть без рога пристраивать начал. Его потом не отдерешь, — пояснил он вновь посеревшему Винту, — только с мясом рвать надо. Эк тебя прихватило. Шайку возьми под столом. Да, вот так, а то я пол сам мою. От этих молодых проку мало. За собой еще уберут, а за мной…
Палач махнул рукой и продолжил разговор, вроде бы с вором, а точнее — сам с собой:
— Я, когда мастерству учился, так до всего доходить самому приходилось. Возьмет батя курицу или петуха, обожжет им лапы, намажет мелом и пустит по горнице прыгать. Родитель мой по здешним обычаям жил: горница, лавки, ковры, посуда на столе разная. А потом даст плеть или кнут и говорит: «Сотри следы». И на каждый след — по одному удару. А если какая миска или что другое за плеть зацепится, то все заново. Да, не зря говорят, что мастер плохому не научит. Или плохо не научит? Эх, забывать начал, что мне батя говорил, а вот уроки ремесла помню. Вот если насчет выдергивания гвоздей из колоды и всякого прочего говорить, так тут вообще разговор особый.
Он минуту помолчал, потом положил ладонь на плечо ведьмака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
С секретом оказалось украшение, найденное нгангой. Не было нужды его носителю запоминать дорогу к храму своего повелителя. Стоило только взять его в ладонь и начать поворачиваться вокруг себя, как паучий шорох становился то тише, то громче. И громче всего он был слышен, когда Карим-Те повернулся лицом на восход.
Вновь горели зыбким колдовским огнем глиняные плошки, вновь творил свою волшбу Бронеслав, и кровь ведьмака окрашивала птичьи перья, даруя крылья и глаза степного беркута сотнику дружины Черного Леса. С гортанным клекотом обрушился к кругу колдовских огней беркут, через миг вновь взмывший в предутреннее небо. Не укрылись от его взгляда повозки, окруженные сворами псов. Не укрылись их хозяева в засаленных шкурах, с руками, покрытыми ритуальной, геометрической татуировкой, с грязными, длинными волосами.
Племя Крысы вновь кочевало по степи, и вокруг основного табора, на день конного пути, сновали своры колдовских псов, понимающих лающую речь своих хозяев. Пять — семь псов и хозяин-добытчик, две дюжины таких стай — вот кто хранил Крыс в дороге. Мягкой рысью стелились по земле сильные тела, порождения капищ шаманов, псы, созданные колдовством и оплаченные детскими черепами. И не отставали от них их хозяева со своими метательными ножами, щедро напоенными трупным ядом.
Ближе к полудню три своры неожиданно резко бросились навстречу друг другу, окружая, загоняя в западню странного, оборванного человека. Но когда «мешок» затянулся и своры сошлись, то добычи для них не оказалось. Неведомый степной путник словно испарился.
К этому времени чары Бронеслава ослабли, и ведьмак дал беркуту волю. Ведьмак успел еще увидеть окончание охоты, прежде чем птица повернула назад. Неизвестный весьма заинтересовал Бронеслава, но, когда его глазами стал ворон, стало ясно, что человек и впрямь исчез без следа.
Почти все своры Крыс уже рыскали в степи, но единственным успехом оказалась стычка своры их псов со степным волком. Зверь порвал в клочья двоих тварей, а подоспевший добытчик отозвал поредевшую стаю, не желая терять еще одного или двух псов. Израненный волк исчез в море трав, и Бронеслав выбросил зверя из головы. Да и трудно, почти невозможно, думать и одновременно видеть мир глазами птицы. Много, очень много колдовской силы потратил ведьмак. Но вечером у костра, зачаровав стайку ночных пичуг, Бронеслав рассказал остальным о волке и человеке.
В середине его рассказа ночные птицы подняли гвалт. Пятерка схватилась за оружие, и, когда дико захрапели кони, из травы на курган поднялся степной волк. Выбросив левую руку с зажатым в ней луком, Рогволд навскидку метнул стрелу. Костяное кольцо лучника рус так и носил на большом пальце, не снимая даже на ночь. Утяжеленный наконечник должен был не только прошить волка насквозь, но и отшвырнуть на несколько шагов назад.
С ужасом рус увидел, как стрела ударила в палевую грудь и вырвалась из бедра так, как будто волк был соткан из тумана. С хищным свистом стрела умчалась в ночь, а перед Рогволдом замерла оскаленная пасть. Кровь сочилась между зубов, падая на землю черными каплями ночного проливного дождя. Медленно, глядя в желтые глаза, рус нашарил топор, но в следующий миг прямо перед ним выросла спина стоящего на четвереньках Карим-Те. Нганга замер, изо рта человека раздавалось легкое рычание, как будто задавая волку вопрос на непонятном языке.
Медленно гас злобный огонь боевого безумия в желтых глазах. Наконец Карим-Те поднялся и подошел к зверю, делая странные жесты руками. Теперь уже тихонько порыкивал волк, и рус различил рваные раны на боку и на спине зверя. Причем раны не от стрелы. В голове у Рогволда царила полная сумятица, а основной мыслью, повторяющейся вечным эхом, было: «Сейчас же лето. А летом волки не нападают!»
Наконец волк лег на землю и откинулся на спину, подставляя нганге свое брюхо и грудь. Рус уже хотел подшутить, мол, почеши ему брюшко, он хороший песик. Но слова замерли в глотке, и резко заколотилось сердце. Карим-Те все так же водил руками, но теперь на земле лежал человек, и розовые комья легких рвались из разорванной груди, выплескивая кровь в такт неровному дыханию.
Рядом с нгангой из ночной темноты появился Бронеслав. Четыре ладони зависли над страшной раной, и рус увидел, как с них стекают ручейки вначале черного, а затем синего пламени. Когда пламя в очередной раз сменило цвет на ярко-зеленый, Рогволд не выдержал и, чувствуя себя полным идиотом, спросил:
— А чего это вы делаете? А?
Но ответа сын старосты так и не услышал, оба чародея, что называется, держались лишь на выучке и долге. Почти три часа лилось пламя с ладоней, периодически дополняясь заклинаниями Бронеслава, напоминавшими русу волчьи серенады, фоном для которых служили подвывания Карим-Те. Все это время Рогволд, Урук и Кетрин с трех сторон сторожили курган, на котором ворожили чародеи.
Лишь когда убывающая, но все еще яркая луна почти взошла в зенит, залив степь своим мягким светом, смолкли заклинания, и прекратило литься на раны колдовское пламя. Наступила тишина, даже цикады молчали. Похоронная тишина разлилась в степи, залитой мертвым, призрачным светом. Тихий голос Бронеслава показался неожиданно громким, когда ведьмак устало выдохнул:
— Кончено.
Тройка несущих дозор поднялась на ноги и подошла к мертвому оборотню. Лицо нганги, мокрое от пота, казалось серым, щеки ввалились, превращая лицо в туго обтянутый кожей череп. Но Рогволда поразило не это. Два небольших, молодых деревца, под которым чародействовали Карим-Те и ведьмак, стояли засохшими, мертвыми, и желтая осенняя листва застилала пожелтевшую траву. На добрых пять шагов вокруг трава на корню стала сеном.
— Да, — склонив голову, проговорил сотник ведьмачьей дружины, — да. Мы брали силу откуда могли. Охотник, властелин Леса, простит нас за это. Но все было зря. Яд слишком сильно впитался в плоть.
— Вернее, яды, — почти прошептал нганга, и рус понял, что у него еле хватает сил сидеть ровно, — яд Паука и трупный яд от клыков Крыс.
— Клыков? — удивился орк. — Почти два века живу, всегда знал, что у Крыс зубы, а не клыки.
В ответ Карим-Те расхохотался странным, лающим смехом:
— Ты помнишь их песиков? Так у этих тварей трупный яд в зубах, там желобки, как у змей. Неплохо, а? И ножик, и клыки у собачек — везде мертвечинка. А самое веселое, что три дня назад по степи умертвия бродили. Да, те самые. Спасибо ушедшему, предупредил.
— Как его звали? Он, наверное, из Леса, — спросил Урук, но в ответ нганга покачал головой, а Бронеслав лег на землю и закрыл лицо руками. Пауза затянулась, наконец Карим-Те ответил:
— Он не из наших. Вернее, у нас в Лесу живут несколько оборотней, но они медведи, волков у нас нет. Он из степи, и я не знаю его имени. Случилось так, что его душу попробовал на вкус бог-Паук. Да, именно попробовал. Но зверь внутри него помог человеку сохранить душу. Вместо памяти — клочья, вместо разума — зверь, но сожрать его душу полностью у Паука не получилось. Кое-что перед смертью он рассказать успел. А мы успели помочь ему уйти в Горькие Земли. Лет через тридцать он вновь обретет силу и родится в нашем мире. Волком или человеком — как захочет.
Нганга говорил, и голос постепенно затухал, пока не сменился посапыванием, плавно перетекавшим в громкий храп. Урук задумчиво и уважительно посмотрел на храпящего Карим-Те и наконец попробовал пошутить, хотя было видно, что орку не до смеха:
— Да, я думал, что только Рогволд может храпом зверей пугать. Кетрин, я раз из-за него три дня на охоту не ходил. А наш нганга — великий колдун! Храпом на неделю дичь распугает!
— Пошли лучше спать, — ответил ему Рогволд, и Урук устало кивнул:
— Это верно, а то таких сонных орков мир еще не видел.
Рогволд заснул достаточно быстро. Проснулся рус оттого, что кто-то устраивался вместе с ним, под его одеялом. Кетрин, заметив, что он проснулся, лишь недовольно наморщила нос:
— Может, мне интересно знать, кто громче храпит, ты или нганга? И вообще, девушке страшно, девушка замерзла…
Теплая, летняя ночь царила над миром. Высоко в небе, над курганом, несли свой дозор ночные птицы. Крепкий сон сморил путников. До храма, цели их путешествия, оставалась еще неделя пути.
ГЛАВА 10
Неверный свет факелов освещал темный кирпичный коридор. В двух шагах от Ратибора шел Юсуф, и рослый палач почти вдвое сгибался под низким сводчатым потолком коридора, ведущего в пыточную залу. Неведомые строители подземелья явно экономили кирпич, отчего по коридору, не нагибаясь, могли пройти только карлики. Или гномики? На миг Винт вспомнил сказки варягов, и тень улыбки чуть тронула губы ловкача. Гномикам бы точно подземелья понравились: стены сочились плесенью и ржавой водой, сквозь свод пробивались корни дерзких растений, с которых за шиворот сыпался мелкий песок и труха.
Наконец палач остановился перед маленькой дверью из черной бронзы и принялся ковыряться в ней ключом. Замок визжал, скрипел, щелкал, но не сдавался. Только через добрых десять минут застонали несмазанные петли. Вор и палач зашли в зал.
Немного странно, но, попав в зал пыток, ведьмак почувствовал себя весьма комфортно, даже уютно. Пока Юсуф зажигал свечи и разводил огонь в очаге, Винт уселся на низенький, удобный табурет, отполированный штанами палачей на протяжении трех поколений, и закурил трубку с табачным зельем.
На столе, прямо перед ведьмаком, лежал толстый пруток из бронзы с удобной деревянной рукояткой на конце. Противоположная сторона прута была скруглена, в толщину неведомое орудие достигало двух пальцев. Винт машинально протянул руку и с интересом начал крутить загадочный инструмент в руках, прикидывая, для какой пытки он предназначался.
Но все неясности исчезли от зычного голоса Юсуфа. Алхимик уже развел огонь в очаге, пару раз поддав маленькими мехами воздуха в разгорающееся пламя. Теперь он с полуулыбкой наблюдал за исследованиями орудий своего ремесла:
— Что, гость дорогой, знакомая штучка? Хотя откуда тебе ее знать, кто ее отведал — говорить уже не могут.
— Это что, чтоб язык вырывать?
— Нет, — хохотнул палач, — чтоб вставлять… Ну ты понял, вставлять туда, куда солнышко не светит.
Винт брезгливо, как змею, отшвырнул прочь скругленный на конце прут. Бронзовое орудие нелегкого палаческого ремесла отлетело в другой угол пыточной залы. Он не был брезглив, ведьмак Ратибор, волей судьбы выросший в ашурских переулках и ставший ловкачом. Там, на грязных улицах, когда змея или жаба была деликатесом, ведьмаку казалось, что брезгливость и он — понятия несовместимые. Теперь же, сидя в зале пыток и судорожно пытаясь вернуть на место рвущийся из горла желудок, он понял, что это не так.
Когда ведьмаку чуть полегчало и желудок согласился вернуться на свое обычное место, Юсуф сочувственно бросил:
— Понимаю. Сам чуть наизнанку не вывернулся, когда к ремеслу приучать начали. А этот пруток далеко не сразу в руки дали. Я по молодости брезгливый был, это уже потом, — не договорив, Юсуф махнул ладонью, поддав рукавом жару в огонь не хуже стоящих рядом мехов. Пламя взметнулось вверх, на мгновение залив светом камеру пыток. Палач стоял боком, и в отсветах пламени Винт увидел легкую полуулыбку Юсуфа. Судя по всему, ему вспомнилось что-то забавное.
Заметив взгляд ведьмака, палач пояснил:
— С этой штуковиной у меня история приключилась. Братишка старшенький, он сейчас в Дамаске работает, не сказал, что его не просто так вставляют, а через бычий рог, да и маслом вначале мажут. Так я чуть сознания не лишился от этакой пакости. Такая вонь в нос шибанула! Я и в нужник-то с прищепкой на носу ходил. А потом ничего, привык, — палач махнул рукой, — мне батя тогда чуть руки не оторвал, когда я снасть без рога пристраивать начал. Его потом не отдерешь, — пояснил он вновь посеревшему Винту, — только с мясом рвать надо. Эк тебя прихватило. Шайку возьми под столом. Да, вот так, а то я пол сам мою. От этих молодых проку мало. За собой еще уберут, а за мной…
Палач махнул рукой и продолжил разговор, вроде бы с вором, а точнее — сам с собой:
— Я, когда мастерству учился, так до всего доходить самому приходилось. Возьмет батя курицу или петуха, обожжет им лапы, намажет мелом и пустит по горнице прыгать. Родитель мой по здешним обычаям жил: горница, лавки, ковры, посуда на столе разная. А потом даст плеть или кнут и говорит: «Сотри следы». И на каждый след — по одному удару. А если какая миска или что другое за плеть зацепится, то все заново. Да, не зря говорят, что мастер плохому не научит. Или плохо не научит? Эх, забывать начал, что мне батя говорил, а вот уроки ремесла помню. Вот если насчет выдергивания гвоздей из колоды и всякого прочего говорить, так тут вообще разговор особый.
Он минуту помолчал, потом положил ладонь на плечо ведьмака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35