Исанна, ничуть не удивившись, повернулась к нему.
— Это ты, Тирт? А я как раз собиралась тебя позвать. Не мог бы ты соорудить нам еще одну кровать? У нас сегодня заночует гостья. Ее зовут Кимберли; она два дня назад совершила Переход вместе с Лорином.
Тирт быстро и остро глянул на Ким и, словно смутившись, неловко пригладил волосы, падавшие ему на лоб.
— Ну раз так, я уж постараюсь. А еще я хотел сообщить, что кое-кого видел в лесу… не из наших мест…
— Волков? — спокойно спросила Исанна. Тирт ошеломленно уставился на нее, потом молча кивнул. — Я их уже видела — вчера ночью во сне. Но, к сожалению, почти ничего нельзя с этим поделать. О чем я вчера во дворце и сообщила Лорину.
— Ох, не нравится мне это! — пробурчал Тирт. — Никогда еще на моей памяти волки так далеко на юг не забегали. А какие они огромные! Волки не должны быть такими большими! — И он с отвращением сплюнул в пыль, вновь сердито откинул волосы со лба и пошел прочь. Ким увидела, что он сильно хромает и старается щадить левую ногу.
Исанна, заметив ее взгляд, пояснила:
— Нога у него была сломана много лет назад. И плохо срослась. Он так на всю жизнь хромым и остался. А вообще мне повезло, что он у меня служит, ведь никто другой ВЕДЬМЕ служить не пожелал бы! — Она улыбнулась. — Ну что ж, придется начать наши занятия прямо сегодня ночью.
— Ночью?
Исанна кивком указала ей в сторону банниона, лежавшего на столе.
— Ну да. И начнется все с этого цветка, — сказала она. — Как и у меня — много-много лет назад.
Ущербная луна встала поздно, и было уже совсем темно, когда они вдвоем вышли на берег озера. Дул слабый, но прохладный ветерок; вода ласково, любовно поглаживала берег. Над головой сияли яркие летние звезды, и лучи их были похожи на серебряную филигрань на черном фоне небес.
Лицо Исанны казалось суровым и отстраненным, и Ким, поглядывая на ясновидящую, чувствовала, как ее охватывает напряженное предвкушение чего-то неведомого. Смещалась, казалось бы, сама ось мироздания, но она понятия не имела, как и куда эта ось смещается; твердо знала она лишь одно: самой судьбой было ей предопределено попасть на берег этого озера.
Исанна гордо выпрямилась, хрупкая, маленькая, и ступила на плоский выступ скалы, нависавший над озером. Она велела Ким сесть с нею рядом. Еле слышно шелестела листва под ветерком да тихо плескалась у берега вода. Исанна вдруг заговорила, воздев к небесам руки жестом властным и призывным, и голос ее прозвучал в ночи точно звон колокола:
— Услышь меня, Эйлатин! Услышь мой призыв и приди ко мне, ибо ты мне нужен, нужен в последний раз — и более, чем когда-либо прежде! Приди, Эйлатин, ибо в руках моих священный баннион! — При этих словах цветок в ее руке вспыхнул как пламя, переливаясь голубовато-зеленым и красным, и она бросила его в озеро. Сверкая, баннион пролетел над водой и огненной стрелой упал в темную пучину.
Ветер сразу улегся. Ким чувствовала рядом с собой присутствие Исанны, хотя та была неподвижна как мраморная статуя. Сама ночь, казалось, собралась в один комок и затаилась, воплотившись в окружавшей их тишине и неподвижности воздуха. Не было слышно ни единого звука, ни единого шороха, все застыло. Ким почудилось, что бешено бьющееся сердце вот-вот выскочит у нее из груди. Под луной поверхность озера казалась зеркальной, абсолютно гладкой, но под ней отнюдь не чувствовалось спокойствия. Напротив, вода как бы замерла, свернулась в кольцо, точно змея, выжидая решающего мгновения. Каждой своей жилочкой Ким ощущала горячий ток крови, а в душе у нее что-то дрожало, вибрировало, точно камертон, настроенный на слишком высокую для человеческого уха частоту.
И тут вдруг озеро словно взорвалось. Сразу же все пришло в движение, и в самом центре озера возникла воронка, из которой поднялся затем небольшой смерч, вращавшийся слишком быстро, чтобы можно было рассмотреть, что у него внутри. В лунном свете смерч отливал голубовато-зеленым.
Потрясенная до глубины души, смотрела Ким, как этот смерч приближается к ним, постепенно замедляя свое вращение, и наконец останавливается совсем, как бы повиснув над водой прямо перед Исанной. И только тут Ким разглядела человеческую фигуру. То был мужчина огромного роста.
По плечам его кольцами вились длинные волосы цвета морской волны, а глаза были холодны и чисты, точно осколки льда. Его обнаженное тело, стройное и гибкое, переливалось в лунном свете, словно покрытое блестящей чешуей. А на руке его кровавой раной светилось кольцо с красным камнем — таким же красным, как и сердцевина цветка, с помощью которого он был призван.
— Кто вызвал меня? Кто заставил меня против моей воли подняться из родных глубин? — Голос его звучал холодно; то был холод ночных вод, какими они бывают ранней весной, и в ледяном голосе этом чувствовались опасность и угроза.
— Эйлатин, это я, Исанна. Ты мне очень нужен! Прошу, превозмоги свой гнев и выслушай меня. Давно уже не стояли мы с тобой на этом берегу.
— Давно — для тебя, Исанна, — возразил Эйлатин. — Ты стала старухой и скоро отправишься на корм червям! — Это он сказал с явным удовольствием и торжеством. — Но я-то в своих зеленых чертогах и не думал стареть; для меня время течет незаметно, и разве что огонь банниона способен потревожить глубины моих вод. — И Эйлатин показал руку, на которой красным огнем пылал камень в кольце.
— Я бы никогда не стала тревожить твои воды светом банниона, не будь у меня серьезной причины. Что ж, сегодняшняя ночь станет последней в твоей долгой службе. Так выполни же мою последнюю просьбу и навсегда освободись от тех уз, которыми был связан со мною. — Чуть вздохнул ветерок; вновь зашелестели листвой деревья.
— Ты клянешься? — Эйлатин приблизился к берегу и, казалось, стал еще выше, немыслимо прекрасной башней вздымаясь над Исанной и нетерпеливым жестом откинув с лица длинные мокрые волосы. Вода струилась по его плечам и бедрам.
— Клянусь, — отвечала Исанна. — Я связала тебя клятвой не по своей воле. Я этого не хотела. Я всегда считала, что дикая магия должна быть свободной. И повторяю: лишь оттого, что нужда моя ныне очень велика, я решила призвать тебя с помощью огненного цветка. Но клянусь: сегодня ты наконец обретешь полную свободу!
— И что же я должен сделать?; — Голос Эйлатина; звучал теперь еще холоднее, еще враждебнее, и сам он весь светился и мерцал зеленоватым огнем, точно зажженным какой-то темной, недоброй силой.
— Вот, — сказала Исанна и указала на Кимберли.
Взгляд Эйлатина пронзил Ким точно ледяной клинок, и она вдруг увидела, почувствовала, из каких бездонных чертогов призвала к себе Исанна это божество. Перед взором Ким проплывали причудливой формы коридоры со стенами из базальта, украшенные извивающимися морскими водорослями, где царила абсолютная тишь немыслимых морских глубин… Она изо всех сил старалась выдержать взгляд божества, не моргнуть, не отвести глаза, и Эйлатин отвернулся первым.
— Теперь я понял, — сказал он Исанне. — Теперь я знаю! — И в голос его будто вплелась тонкая нить чего-то похожего на искреннее уважение.
— Но она-то не знает НИЧЕГО! — воскликнула Исанна. — Сотки для нее свой узор, Эйлатин! Сотки ей Гобелен, который поможет ей понять, кто она такая, и расскажет ей о нашем прошлом. И освободи себя от того бремени, которое вынужден был нести.
И Эйлатин, сверкая очами где-то в вышине, спросил, и голос его был похож на грохот расколовшейся глыбы льда:
— И это задание будет последним?
— Да, это мое последнее задание, — подтвердила Исанна.
Но он не сумел услышать в ее голосе горечи утраты. Подобные чувства — печаль, боль разлуки — вообще были ему чужды, они не принадлежали его миру. Услышав слова ясновидящей, Эйлатин улыбнулся и весело тряхнул головой, откидывая назад свои мокрые кудри, — он, казалось, уже предвкушал свободу, и трепет ожидания пробегал волной по его прекрасному, чуть зеленоватому телу.
— Что ж, СМОТРИТЕ! — воскликнул он. — Смотрите и познавайте! Но знайте, что видите Эйлатина в последний раз! — И он скрестил руки на груди, и кольцо у него на пальце вспыхнуло, точно охваченное огнем сердце. А потом он опять превратился в смерч, но, как ни странно, глаза Ким все время оставались прикованными к его глазам, она постоянно видела его лицо, даже когда воды озера вспенились и встали стеной. А потом его холодные — ах какие холодные! — глаза и слепящий свет красного камня у него на руке заслонили для нее в этом мире все остальное.
А потом он проник в ее душу, очень глубоко, куда глубже, чем способен был бы даже возлюбленный, и полностью овладел ее душой, и Кимберли наконец открылся тот Гобелен, о котором говорила Исанна.
Она видела, как возникали миры — сперва Фьонавар, а затем и все остальные — в том числе и ее собственный, возникновение которого было похоже на мгновенный промельк времени. И Боги являлись ей, и она знала все их имена, и прикасалась — да только не могла удержать, ибо этого не может ни один смертный, — к самой сути того невероятно сложного рисунка, что ткал на своем станке великий Ткач…
А потом, вихрем унесясь от этого светлого видения, она внезапно лицом к лицу столкнулась с воплощением древних сил Тьмы, с Ужасом, царившим в горной твердыне Старкадх. И под его взором вся сжалась, чувствуя, как рвется нить в сотканной Ткачом основе; и познала суть Зла. Горящие уголья глаз того, кто властвовал здесь, прожигали ее насквозь; ей казалось, что его когти рвут ее плоть в клочья, и всем своим нутром почувствовала она немыслимую глубину его ненависти и узнала его имя: Ракот, Расплетающий Основу; Ракот Могрим, которого боялись даже Боги и который стремился уничтожить великий Гобелен жизни и скрыть грядущее мира в своей черной зловещей тени. И пытаясь вырваться из его страшных уз, избежать его подавляющего любую волю могущества, она в бессилии своем испытала немыслимое и бесконечное отчаяние.
И даже Исанна, пепельно-бледная и совершенно в эти мгновения беспомощная, услышала ее горестный плач — плач поверженной в руины невинности — и заплакала на берегу своего озера. Но Эйлатин, не останавливаясь и ни на что не обращая внимания, все ткал и ткал свой Гобелен, отбрасывая прочь надежду и отчаяние и оставаясь холоднее весенней ночи, и красный камень у него на руке, прижатой к груди, ослепительно вспыхивал каждый раз, когда он вихрем проносился по озеру, точно спущенный с поводка ветер, стремясь скорее обрести ту свободу, которую некогда утратил.
Кимберли, однако, не сознавала ни где находится, ни сколько уже прошло времени; она не видела ни озера, ни скал, ни ясновидящей, ни царственного духа вод. Неким магическим заклинанием она была как бы заперта внутри той системы образов, которую Эйлатин заставлял ее воспринимать в тот или иной момент. Она видела, например, как из-за моря явился Йорвет Основатель и как он приветствовал светлых альвов, встречавших его на Сеннетской косе, и сердце у нее замирало от восторга — до того прекрасны были и эти сказочные альфы, и эти высокие сильные люди, призванные основать великое Королевство Бреннин. А потом она узнала, почему все короли Бреннина от Йорвета до Айлиля называются Детьми Морнира, и Эйлатин показал ей Древо Жизни в Священной роще.
Показал он ей и народ дальри, вихрем перенеся ее к северо-западу, на великую Равнину. Она видела, как Всадники дальри со стянутыми сзади в пучок длинными волосами преследуют своих великолепных элторов; а потом Бог воды показал ей гномов, что обитают под горами-близнецами Банир Лок и Банир Тал; показал он ей и дикие племена, населяющие далекую горную страну Эриду.
Затем Эйлатин унес ее на южный берег Саэрен, и она увидела дивные сады Катала и поняла, сколь могущественны правители этой красивой страны, что раскинулась за рекой. И в самое сердце Пендаранского леса заглянула она, хоть и мельком, и испытала одновременно горькие и сладостные чувства, увидев, как в роще встретились Лизен Лесная и Амаргин Белая Ветвь и как Лизен связала себя вечной клятвой, став первым Источником для самого первого из магов Фьонавара. А потом Ким видела, как она — прекраснейшее дитя всех земных миров — умерла, бросившись с башни в море.
Она все еще оплакивала эту утрату, когда Эйлатин перенес ее на поле брани — то была великая битва с Ракотом. Она узнала Конари и его любимого сына Колана, так и прозванного: Возлюбленный. Она видела яростную атаку светлых альвов, и Ра-Термаин, величайший из их правителей, явил ей свой сияющий лик… И видела она, как это великолепное воинство рвали в клочья клыки страшных волков и цверги-убийцы, и еще она видела крылатых тварей, спущенных с поводка Могримом, которые были страшнее и древнее самых ужасных снов и видений. И видела она, как Конари и Колан, явившись слишком поздно, были отрезаны и загнаны в ловушку, и как, подобно красному солнцу, неизбежно уходящему с небосклона перед наступлением ночи, неизбежно должен был умереть и славный Конари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65