Чего мне меньше всего хотелось бы…
— Иногда, — заметил его отец, наливая чай в стаканы с подстаканниками — в русском стиле, — настоящий друг и должен проедать плешь.
— Так больше никто, похоже, и не подозревает, что с ним что-то не так! Самое большее — скажут, что, мол, время все лечит, или еще какую-нибудь чушь.
— Время действительно все лечит, Кевин.
Кевин нетерпеливо отмахнулся.
— Да знаю я! Не такой уж я дурак. Но я ведь и Пола знаю! А он… Что-то с ним происходит, абба, и я никак не могу понять…
Отец, молча слушавший его, спросил:
— И давно это продолжается?
— Уже десять месяцев, — безнадежным тоном ответил Кевин. — С прошлого лета.
— Господи! — Сол покачал своей массивной, все еще красивой головой. — Какое все-таки ужасное несчастье!
Кевин наклонился к нему и почти лег на стол:
— Абба, он же ото всех отгораживается! Он абсолютно закрыт! И я не… Если честно, я боюсь того, что с ним может произойти. Но, похоже, мне к нему не пробиться.
— А может, зря ты так стараешься — пробиться? — мягко спросил Сол Лэйн.
Кевин устало откинулся на спинку стула.
— Может, и зря, — неохотно согласился он наконец, и отец заметил, каких усилий стоил ему этот ответ. — Но на него ведь больно смотреть, абба! Он же весь… перекрученный!
Сол Лэйн, женившись поздно, потерял жену, умершую от рака, когда их единственному ребенку, Кевину, было пять лет. Теперь он смотрел на своего взрослого, красивого и светловолосого сына, и сердце его сжималось от боли.
— Знаешь, Кевин, — осторожно начал он, — тебе придется усвоить — хоть это и нелегко — что порой просто НИЧЕГО нельзя сделать. Что это не в ТВОИХ силах.
Кевин допил чай, поцеловал отца в лоб и поплелся к себе — навстречу той новой печали, которая становилась для него уже привычной, навстречу уже роившимся в его голове планам и своему вечному желанию действовать.
Один раз среди ночи он проснулся — за несколько часов до того, как в своей квартире должна была проснуться Кимберли. Протянув руку, он взял блокнот, всегда лежавший у изголовья, и нацарапал в нем несколько слов, а потом снова заснул. «Мы — лишь сумма собственных желаний» — вот что он написал. Но Кевин не был настоящим поэтом, он писал только песни, так что строчка эта ему так никогда и не пригодилась.
А Пол Шафер, расставшись с Кевином, тоже пошел домой пешком. Путь его лежал на север, по Авеню-роуд. После перекрестка нужно было свернуть возле «Бернара» и пройти еще два квартала. Шел он куда медленнее, чем Дейв, и по его походке совершенно невозможно было определить, каковы его мысли и настроение. Он шел, сунув руки в карманы, и два-три раза останавливался там, где уличные фонари светили не так ярко, и смотрел в небо, на неровную гряду облаков, из-за которой то и дело выглядывала луна.
Лишь у дверей дома лицо его приобрело достаточно конкретное выражение, но в движениях сквозила некоторая нерешительность, словно он так и не решил, лечь ли ему спать или еще немного прогуляться.
Шафер все же отпер дверь своей квартиры на первом этаже, вошел, зажег свет в гостиной и налил себе выпить, а потом уселся в глубокое кресло со стаканом в руке. И снова бледное лицо его под густой шапкой растрепанных волос стало совершенно безжизненным. И снова единственным, что отражалось в его глазах, когда они хоть чуточку оживали, была та же странная нерешительность, которую он, впрочем, сразу, стиснув зубы, стирал с лица, хотя это и стоило ему значительных усилий.
Через некоторое время он наклонился к стоявшей рядом стереосистеме, включил ее и вставил кассету. Отчасти потому, что было уже очень поздно, но только отчасти, он выключил звук и надел наушники. А затем погасил и единственный горевший в комнате светильник.
Это была очень личная запись. Он сам сделал ее год назад. Когда он слушал ее, сидя вот так, без движения, в темноте, оживали и, казалось, обретали материальную форму звуки прошлого лета, когда состоялся выпускной концерт студентки музыкального факультета Рэчел Кинкейд, девушки с такими же темными волосами, как у Пола, и с такими темными глазами, каких не было больше ни у кого на свете.
И Пол Шафер, считавший, что человек должен быть способен вынести все, что угодно, и прежде всего относивший это к самому себе, старался слушать эту музыку так долго, как только хватало сил, но до конца никогда не выдерживал. Вот и теперь, когда началась вторая часть, его всего затрясло, он стал задыхаться и в конце концов резким движением выключил систему.
Видно, некоторые вещи на свете человеку все-таки не под силу. Ну что ж, тогда придется делать то, что пока еще в его силах, и все время искать для себя новые дела и занятия, все время пробовать, пробовать, пробовать, чтобы хоть немного обрести уверенность в себе, и каждый раз, соприкоснувшись со смыслом и сутью той или иной вещи, того или иного занятия, сознавать, что конец света, в общем, не так уж и далеко.
Именно поэтому, несмотря на отчетливое понимание того, что о многом им совсем ничего не сказали, Пол Шафер был рад, прямо-таки счастлив отправиться завтра куда-то далеко, может быть, даже дальше этого самого конца света. И луна, беспрепятственно заливавшая комнату своим сиянием через незанавешенное окно, видела, каким безмятежным становилось лицо Пола, когда он думал о завтрашнем дне.
А где-то далеко от Пола, дальше, чем конец света, раскинулся Фьонавар, ожидая их, своих гостей, с нетерпением пылкого влюбленного, и над Фьонаваром тоже взошла луна, но совсем другая, огромная, куда больше обычной, и луна эта осветила коридоры и залы Парас-Дерваля. И то потайное помещение, где возле Сторожевого Камня происходила смена караула.
Дежурная жрица, сопровождавшая новых стражников, подбросила топлива в очаг, где горел священный огонь нааль, и, зевая, снова легла на свое узкое ложе — спать.
А Сторожевой Камень, творение Гинсерата, возвышаясь на постаменте из обсидиана с изображением Конари, стоящего перед горой со своим войском, светился, как и тысячу лет назад, ясным синим светом.
Глава 3
К рассвету низкие облака нависли над городом, и Кимберли Форд, вздрогнув от холода, почти проснулась было, но потом снова погрузилась в легкий сон, не похожий ни на один из снов ее прошлой жизни.
А снилось ей какое-то странное место, груды огромных каменных глыб, широкое, покрытое травой пространство, ветер над ним, сумерки… Казалось, она почти узнает это место, вот-вот вспомнит, как оно называется, и все-таки никак не может вспомнить, отчего во рту был горький привкус неосуществленного желания. Ветер дул в том странном месте с пронзительным свистом и нес с собой промозглый холод — так ветер воет порой в теснине среди скал. И явилась она, Ким, туда в поисках кого-то очень ей нужного, но откуда-то знала, что этого человека там нет. На пальце у нее было кольцо с камнем, светившимся в сумерках неярким красным светом, и кольцо это, похоже, воплощало одновременно и некое ее могущество, и тяжкое бремя. А камни вокруг точно требовали от нее то ли какого-то заклинания, то ли мольбы о помощи, и ветер угрожал силой вырвать у нее из уст эту мольбу. И она, понимая, ЧТО должна сказать, чувствовала, как сердце у нее разрывается от горя, самого горького горя, какое она когда-либо знала, ибо ей было известно, какую цену запросит в ответ на ее мольбу тот, кого она пришла сюда то ли умолять, то ли вызывать заклятием. И она уже открыла было рот, намереваясь произнести нужные слова…
…но вдруг проснулась и долгое время лежала совершенно неподвижно. Когда же наконец она все же заставила себя встать с постели, то первым делом подбежала к окну и отдернула штору.
Облака почти рассеялись; на светлеющем восточном краю неба ярко светилась серебристо-белая Венера — как надежда на спасение. И то кольцо у нее на пальце, во сне, тоже светилось, как звезда, но только глубоким красным светом, как светится самоуверенный Марс.
Гном присел на корточки, свесив руки между коленями. Пришли все. Кевин со своей гитарой. И Дейв Мартынюк, с неким вызовом сжимавший в руках переданный ему Лэйном конспект «Улик». Лорин еще не выходил из своей комнаты. «Готовится», — кратко пояснил собравшимся гном. Они ждали уже довольно долго, и вдруг, безо всякого предупреждения, Мэтт Сорин заговорил:
— Как вы уже слышали, Айлиль правит Королевством Бреннин пятьдесят лет. Он состарился и сильно ослабел в последнее время. Метран возглавляет королевский Совет магов, а канцлер Горлас считается наипервейшим советником короля. Вы вскоре познакомитесь с обоими. У Айлиля два сына — оба поздние дети. Старшего зовут… — Мэтт помедлил. — У нас запрещено произносить его имя вслух. А имя младшего принца — Дьярмуд. И теперь он наследник трона.
Слишком много загадок, думал Кевин Лэйн. Он нервничал и сам на себя за это сердился. Он заметил, что стоявшая рядом с ним Ким тоже изо всех сил старается взять себя в руки и сосредоточиться: ее лоб пересекала знакомая вертикальная морщинка.
— К югу от Парас-Дерваля, — продолжал гном, — пенится в тесном ущелье река Саэрен, а за ней раскинулась Страна Садов, Катал. Мне довелось пережить войну с подданными Шальхассана. Границы обеих стран, проходящие вдоль реки, тщательно охраняются. К северу от Бреннина бескрайние просторы великой Равнины; там живут дальри, Всадники. Эти кочевые племена весь год следуют за стадами элторов. Но Всадников вам вряд ли удастся увидеть: они не любят крепостных стен и больших городов.
Кевин заметил, что Ким еще больше нахмурилась.
— За горами, на востоке, края более дикие, но удивительно прекрасные. Теперешнее название этой горной страны — Эриду, хотя раньше она называлась совсем иначе. И живут там люди, некогда дикие и жестокие, но в последнее время изрядно присмиревшие. О том, что происходит в Эриду, известно мало, ибо через эти горные хребты не всякий сумеет перебраться. — Голос Мэтта Сорина посуровел. — Там же, в стране Эриду, живут и гномы, но они по большей части никогда и никому не попадаются на глаза, скрываясь в своих подземных дворцах под горами-близнецами Банир Лок и Банир Тал, которые высятся близ озера Калор Диман, Хрустального озера. И во всех мирах нет места более прекрасного, чем Калор Диман.
У Кевина просто язык чесался, но он все же сумел удержаться и не задал ни одного из мучивших его вопросов, чувствуя в словах гнома какую-то давнюю затаенную боль.
— К северу и западу от Бреннина, — продолжал Мэтт Сорин, — на много миль протянулся Пендаранский лес, отделяющий великую Равнину от моря. За этим лесом находится Данилот, Страна Теней… — Гном вдруг умолк, причем так же внезапно, как и начал свой рассказ. И зачем-то принялся поправлять свое снаряжение и поклажу. В комнате стояла мертвая тишина.
— Мэтт… — Тишину нарушила Кимберли. Гном обернулся к ней. — А вы не хотите немного рассказать нам о той горе, что высится к северу от Равнины?
Мэтт как-то странно дернулся, конвульсивно взмахнул рукой и молча уставился на хрупкую темноволосую девушку.
— Да, ты оказался прав, друг мой. С самого начала прав!
Кевин резко обернулся. В дверях, ведущих в спальню, высилась фигура Лорина, закутанного в длинный плащ, переливавшийся всеми оттенками серебристого цвета.
— А что еще вы видели? — почти с нежностью спросил маг, наклоняясь к Ким.
Она встрепенулась и повернулась к нему. Взгляд его серых глаз, словно обращенных куда-то внутрь, в глубины души, был тревожен. Ким тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и ответила:
— Да, в общем-то, ничего особенного. Но вот гору… я действительно видела.
— И что? — настойчиво спросил Лорин.
— И еще… — она закрыла глаза. — Я чувствовала, что в ней таится… что-то вроде голода. Там, ВНУТРИ горы… Нет, я не могу этого объяснить!
— В наших старинных книгах, где собрана великая премудрость, — сказал, помолчав, Лорин, — записано, что в каждом из миров существуют те, кто видит сны или пророческие видения, — один мудрец назвал их воспоминаниями… о Фьонаваре, Первом из миров. Мэтт, который обладает множеством собственных талантов и достоинств, вчера назвал вас, Ким, одной из таких провидиц. — Он снова помолчал; Ким стояла, застыв как статуя. — В этих книгах говорится также, — продолжал Лорин, — что для возвращения назад тех, кто совершил Переход, необходим человек, способный быть центром Круга.
— Так вот почему мы вам понадобились? Из-за Ким? — Это были первые слова, которые Пол Шафер произнес с момента своего прихода.
— Да, — просто ответил маг.
— Черт возьми! — попытался пошутить Кевин. — А я-то решил, что все дело в моем личном обаянии.
Но никто не засмеялся. Ким впилась взглядом в лицо Лорина, словно надеясь найти ответы на мучившие ее вопросы в его благородных морщинах или переливах серебристого плаща.
Потом все же спросила:
— Что же это все-таки за гора?
И Лорин сухо ответил:
— Тысячу лет назад кое-кто был заключен там в подземную темницу. В самую глубокую темницу на свете, созданную под пятой Рангат — той самой горы, которую вы видели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Иногда, — заметил его отец, наливая чай в стаканы с подстаканниками — в русском стиле, — настоящий друг и должен проедать плешь.
— Так больше никто, похоже, и не подозревает, что с ним что-то не так! Самое большее — скажут, что, мол, время все лечит, или еще какую-нибудь чушь.
— Время действительно все лечит, Кевин.
Кевин нетерпеливо отмахнулся.
— Да знаю я! Не такой уж я дурак. Но я ведь и Пола знаю! А он… Что-то с ним происходит, абба, и я никак не могу понять…
Отец, молча слушавший его, спросил:
— И давно это продолжается?
— Уже десять месяцев, — безнадежным тоном ответил Кевин. — С прошлого лета.
— Господи! — Сол покачал своей массивной, все еще красивой головой. — Какое все-таки ужасное несчастье!
Кевин наклонился к нему и почти лег на стол:
— Абба, он же ото всех отгораживается! Он абсолютно закрыт! И я не… Если честно, я боюсь того, что с ним может произойти. Но, похоже, мне к нему не пробиться.
— А может, зря ты так стараешься — пробиться? — мягко спросил Сол Лэйн.
Кевин устало откинулся на спинку стула.
— Может, и зря, — неохотно согласился он наконец, и отец заметил, каких усилий стоил ему этот ответ. — Но на него ведь больно смотреть, абба! Он же весь… перекрученный!
Сол Лэйн, женившись поздно, потерял жену, умершую от рака, когда их единственному ребенку, Кевину, было пять лет. Теперь он смотрел на своего взрослого, красивого и светловолосого сына, и сердце его сжималось от боли.
— Знаешь, Кевин, — осторожно начал он, — тебе придется усвоить — хоть это и нелегко — что порой просто НИЧЕГО нельзя сделать. Что это не в ТВОИХ силах.
Кевин допил чай, поцеловал отца в лоб и поплелся к себе — навстречу той новой печали, которая становилась для него уже привычной, навстречу уже роившимся в его голове планам и своему вечному желанию действовать.
Один раз среди ночи он проснулся — за несколько часов до того, как в своей квартире должна была проснуться Кимберли. Протянув руку, он взял блокнот, всегда лежавший у изголовья, и нацарапал в нем несколько слов, а потом снова заснул. «Мы — лишь сумма собственных желаний» — вот что он написал. Но Кевин не был настоящим поэтом, он писал только песни, так что строчка эта ему так никогда и не пригодилась.
А Пол Шафер, расставшись с Кевином, тоже пошел домой пешком. Путь его лежал на север, по Авеню-роуд. После перекрестка нужно было свернуть возле «Бернара» и пройти еще два квартала. Шел он куда медленнее, чем Дейв, и по его походке совершенно невозможно было определить, каковы его мысли и настроение. Он шел, сунув руки в карманы, и два-три раза останавливался там, где уличные фонари светили не так ярко, и смотрел в небо, на неровную гряду облаков, из-за которой то и дело выглядывала луна.
Лишь у дверей дома лицо его приобрело достаточно конкретное выражение, но в движениях сквозила некоторая нерешительность, словно он так и не решил, лечь ли ему спать или еще немного прогуляться.
Шафер все же отпер дверь своей квартиры на первом этаже, вошел, зажег свет в гостиной и налил себе выпить, а потом уселся в глубокое кресло со стаканом в руке. И снова бледное лицо его под густой шапкой растрепанных волос стало совершенно безжизненным. И снова единственным, что отражалось в его глазах, когда они хоть чуточку оживали, была та же странная нерешительность, которую он, впрочем, сразу, стиснув зубы, стирал с лица, хотя это и стоило ему значительных усилий.
Через некоторое время он наклонился к стоявшей рядом стереосистеме, включил ее и вставил кассету. Отчасти потому, что было уже очень поздно, но только отчасти, он выключил звук и надел наушники. А затем погасил и единственный горевший в комнате светильник.
Это была очень личная запись. Он сам сделал ее год назад. Когда он слушал ее, сидя вот так, без движения, в темноте, оживали и, казалось, обретали материальную форму звуки прошлого лета, когда состоялся выпускной концерт студентки музыкального факультета Рэчел Кинкейд, девушки с такими же темными волосами, как у Пола, и с такими темными глазами, каких не было больше ни у кого на свете.
И Пол Шафер, считавший, что человек должен быть способен вынести все, что угодно, и прежде всего относивший это к самому себе, старался слушать эту музыку так долго, как только хватало сил, но до конца никогда не выдерживал. Вот и теперь, когда началась вторая часть, его всего затрясло, он стал задыхаться и в конце концов резким движением выключил систему.
Видно, некоторые вещи на свете человеку все-таки не под силу. Ну что ж, тогда придется делать то, что пока еще в его силах, и все время искать для себя новые дела и занятия, все время пробовать, пробовать, пробовать, чтобы хоть немного обрести уверенность в себе, и каждый раз, соприкоснувшись со смыслом и сутью той или иной вещи, того или иного занятия, сознавать, что конец света, в общем, не так уж и далеко.
Именно поэтому, несмотря на отчетливое понимание того, что о многом им совсем ничего не сказали, Пол Шафер был рад, прямо-таки счастлив отправиться завтра куда-то далеко, может быть, даже дальше этого самого конца света. И луна, беспрепятственно заливавшая комнату своим сиянием через незанавешенное окно, видела, каким безмятежным становилось лицо Пола, когда он думал о завтрашнем дне.
А где-то далеко от Пола, дальше, чем конец света, раскинулся Фьонавар, ожидая их, своих гостей, с нетерпением пылкого влюбленного, и над Фьонаваром тоже взошла луна, но совсем другая, огромная, куда больше обычной, и луна эта осветила коридоры и залы Парас-Дерваля. И то потайное помещение, где возле Сторожевого Камня происходила смена караула.
Дежурная жрица, сопровождавшая новых стражников, подбросила топлива в очаг, где горел священный огонь нааль, и, зевая, снова легла на свое узкое ложе — спать.
А Сторожевой Камень, творение Гинсерата, возвышаясь на постаменте из обсидиана с изображением Конари, стоящего перед горой со своим войском, светился, как и тысячу лет назад, ясным синим светом.
Глава 3
К рассвету низкие облака нависли над городом, и Кимберли Форд, вздрогнув от холода, почти проснулась было, но потом снова погрузилась в легкий сон, не похожий ни на один из снов ее прошлой жизни.
А снилось ей какое-то странное место, груды огромных каменных глыб, широкое, покрытое травой пространство, ветер над ним, сумерки… Казалось, она почти узнает это место, вот-вот вспомнит, как оно называется, и все-таки никак не может вспомнить, отчего во рту был горький привкус неосуществленного желания. Ветер дул в том странном месте с пронзительным свистом и нес с собой промозглый холод — так ветер воет порой в теснине среди скал. И явилась она, Ким, туда в поисках кого-то очень ей нужного, но откуда-то знала, что этого человека там нет. На пальце у нее было кольцо с камнем, светившимся в сумерках неярким красным светом, и кольцо это, похоже, воплощало одновременно и некое ее могущество, и тяжкое бремя. А камни вокруг точно требовали от нее то ли какого-то заклинания, то ли мольбы о помощи, и ветер угрожал силой вырвать у нее из уст эту мольбу. И она, понимая, ЧТО должна сказать, чувствовала, как сердце у нее разрывается от горя, самого горького горя, какое она когда-либо знала, ибо ей было известно, какую цену запросит в ответ на ее мольбу тот, кого она пришла сюда то ли умолять, то ли вызывать заклятием. И она уже открыла было рот, намереваясь произнести нужные слова…
…но вдруг проснулась и долгое время лежала совершенно неподвижно. Когда же наконец она все же заставила себя встать с постели, то первым делом подбежала к окну и отдернула штору.
Облака почти рассеялись; на светлеющем восточном краю неба ярко светилась серебристо-белая Венера — как надежда на спасение. И то кольцо у нее на пальце, во сне, тоже светилось, как звезда, но только глубоким красным светом, как светится самоуверенный Марс.
Гном присел на корточки, свесив руки между коленями. Пришли все. Кевин со своей гитарой. И Дейв Мартынюк, с неким вызовом сжимавший в руках переданный ему Лэйном конспект «Улик». Лорин еще не выходил из своей комнаты. «Готовится», — кратко пояснил собравшимся гном. Они ждали уже довольно долго, и вдруг, безо всякого предупреждения, Мэтт Сорин заговорил:
— Как вы уже слышали, Айлиль правит Королевством Бреннин пятьдесят лет. Он состарился и сильно ослабел в последнее время. Метран возглавляет королевский Совет магов, а канцлер Горлас считается наипервейшим советником короля. Вы вскоре познакомитесь с обоими. У Айлиля два сына — оба поздние дети. Старшего зовут… — Мэтт помедлил. — У нас запрещено произносить его имя вслух. А имя младшего принца — Дьярмуд. И теперь он наследник трона.
Слишком много загадок, думал Кевин Лэйн. Он нервничал и сам на себя за это сердился. Он заметил, что стоявшая рядом с ним Ким тоже изо всех сил старается взять себя в руки и сосредоточиться: ее лоб пересекала знакомая вертикальная морщинка.
— К югу от Парас-Дерваля, — продолжал гном, — пенится в тесном ущелье река Саэрен, а за ней раскинулась Страна Садов, Катал. Мне довелось пережить войну с подданными Шальхассана. Границы обеих стран, проходящие вдоль реки, тщательно охраняются. К северу от Бреннина бескрайние просторы великой Равнины; там живут дальри, Всадники. Эти кочевые племена весь год следуют за стадами элторов. Но Всадников вам вряд ли удастся увидеть: они не любят крепостных стен и больших городов.
Кевин заметил, что Ким еще больше нахмурилась.
— За горами, на востоке, края более дикие, но удивительно прекрасные. Теперешнее название этой горной страны — Эриду, хотя раньше она называлась совсем иначе. И живут там люди, некогда дикие и жестокие, но в последнее время изрядно присмиревшие. О том, что происходит в Эриду, известно мало, ибо через эти горные хребты не всякий сумеет перебраться. — Голос Мэтта Сорина посуровел. — Там же, в стране Эриду, живут и гномы, но они по большей части никогда и никому не попадаются на глаза, скрываясь в своих подземных дворцах под горами-близнецами Банир Лок и Банир Тал, которые высятся близ озера Калор Диман, Хрустального озера. И во всех мирах нет места более прекрасного, чем Калор Диман.
У Кевина просто язык чесался, но он все же сумел удержаться и не задал ни одного из мучивших его вопросов, чувствуя в словах гнома какую-то давнюю затаенную боль.
— К северу и западу от Бреннина, — продолжал Мэтт Сорин, — на много миль протянулся Пендаранский лес, отделяющий великую Равнину от моря. За этим лесом находится Данилот, Страна Теней… — Гном вдруг умолк, причем так же внезапно, как и начал свой рассказ. И зачем-то принялся поправлять свое снаряжение и поклажу. В комнате стояла мертвая тишина.
— Мэтт… — Тишину нарушила Кимберли. Гном обернулся к ней. — А вы не хотите немного рассказать нам о той горе, что высится к северу от Равнины?
Мэтт как-то странно дернулся, конвульсивно взмахнул рукой и молча уставился на хрупкую темноволосую девушку.
— Да, ты оказался прав, друг мой. С самого начала прав!
Кевин резко обернулся. В дверях, ведущих в спальню, высилась фигура Лорина, закутанного в длинный плащ, переливавшийся всеми оттенками серебристого цвета.
— А что еще вы видели? — почти с нежностью спросил маг, наклоняясь к Ким.
Она встрепенулась и повернулась к нему. Взгляд его серых глаз, словно обращенных куда-то внутрь, в глубины души, был тревожен. Ким тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и ответила:
— Да, в общем-то, ничего особенного. Но вот гору… я действительно видела.
— И что? — настойчиво спросил Лорин.
— И еще… — она закрыла глаза. — Я чувствовала, что в ней таится… что-то вроде голода. Там, ВНУТРИ горы… Нет, я не могу этого объяснить!
— В наших старинных книгах, где собрана великая премудрость, — сказал, помолчав, Лорин, — записано, что в каждом из миров существуют те, кто видит сны или пророческие видения, — один мудрец назвал их воспоминаниями… о Фьонаваре, Первом из миров. Мэтт, который обладает множеством собственных талантов и достоинств, вчера назвал вас, Ким, одной из таких провидиц. — Он снова помолчал; Ким стояла, застыв как статуя. — В этих книгах говорится также, — продолжал Лорин, — что для возвращения назад тех, кто совершил Переход, необходим человек, способный быть центром Круга.
— Так вот почему мы вам понадобились? Из-за Ким? — Это были первые слова, которые Пол Шафер произнес с момента своего прихода.
— Да, — просто ответил маг.
— Черт возьми! — попытался пошутить Кевин. — А я-то решил, что все дело в моем личном обаянии.
Но никто не засмеялся. Ким впилась взглядом в лицо Лорина, словно надеясь найти ответы на мучившие ее вопросы в его благородных морщинах или переливах серебристого плаща.
Потом все же спросила:
— Что же это все-таки за гора?
И Лорин сухо ответил:
— Тысячу лет назад кое-кто был заключен там в подземную темницу. В самую глубокую темницу на свете, созданную под пятой Рангат — той самой горы, которую вы видели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65