Ну, да вы сами знаете… — Вайолет наклонилась, чтобы понюхать цветы, и Джон наклонился вместе с ней. Солнце жгло ее обнаженные руки и, словно бы ради пущего терзания для обоих, наполняло сад немолчным жужжанием и гудением насекомых.
— Ну, что ж, — начал Джон, и Вайолет почувствовала в его голосе внезапную отвагу. — Тогда я действительно уверен. Уверен, что люблю вас, Вайолет. Уверен, что всегда хочу видеть вас здесь. Уверен, что…
Вайолет побежала от него по вымощенной плитками садовой дорожке, не сомневаясь, что еще минута — и он бы ее обнял. Она обогнула другой угол дома. Джон ее не догонял. Догони же меня, догони! — звенело у нее в голове.
Но что произошло? Очутившись вдруг в темной лощине, Вайолет замедлила шаги. Она вступила в тень, отбрасываемую домом. Лужайка спускалась к бесшумному потоку, по ту сторону которого воздвигся поросший соснами холм, будто колчан, полный остроконечных стрел. Вайолет остановилась среди тисовой рощи, не понимая, куда идти дальше. Дом позади нее выглядел таким же серым, как кора тиса, и таким же угрюмым. Объемистые каменные колонны, угнетавшие своей мощью, поддерживали кремневые пояски, укромное расположение которых мало чем оправдывалось. Что же ей теперь делать?
Вайолет заметила Дринкуотера, чей белый костюм, подобно бледному пятну, медленно перемещался в каменной галерее; его башмаки гулко ступали по плитам. Под порывом налетевшего ветерка к нему склонились ветви тисов, но она даже не посмотрела в ту сторону, и Джон, растерянный, не вымолвил ни слова, однако подошел поближе.
— Вы не должны говорить так, — начала Вайолет, стоя спиной к Джону и обращаясь к темному Холму. — Вы совсем, совсем меня не знаете…
— Это неважно, — перебил ее Джон.
— О… — только и смогла произнести она. — О…
Вайолет задрожала, словно от холода, но эта дрожь была вызвана теплом, которое он вложил в свои слова. Джон подошел сзади, обнял Вайолет, и она прислонилась к нему, ощущая могучую защиту. Они медленно пошли вдоль хлопотливого ручья туда, где он, шумно пенясь, исчезал в отверстии пещеры у подножия холма. Здесь чувствовались влажная сырость пещеры и дыхание камня. Джон обнял ее еще крепче, пытаясь защитить от сырости, которая, как он думал, заставляла ее вздрагивать. И в его крепких объятиях Вайолет, без слез, поведала ему о своих тайнах.
— Выходит, вы его любите? — спросил Дринкуотер, когда она закончила. — Любите того, кто так поступил с вами? — Теперь уже его глаза блестели от слез.
— Нет, и никогда не любила.
До сих пор все это ровным счетом ничего не значило. Теперь Вайолет гадала, какой ответ ранит его больше: если она скажет, что любила того, кто так поступил с ней, или же не любила. (В душе она была не совсем уверена, кто именно так поступил с ней, но Джон никогда, никогда не узнает об этом.) Грех угнетал ее. А Джон давал ей опору, нес прощение.
— Бедное дитя… — проговорил Джон. — Заблудшее. Но теперь с этим покончено. Послушайте меня. Если… — Джон взял Вайолет за плечи, слегка отстранив от себя, и заглянул ей в глаза: сросшиеся брови и длинные густые ресницы почти скрывали их. — Если бы вы приняли мое предложение… Ничто не заставит меня думать о вас плохо: я всегда буду недостоин вас. Если вы согласитесь, клянусь, что вашего ребенка я воспитаю наравне со своими. — Строгое, решительное выражение на его лице смягчилось, он заулыбался. — С нашими детьми, Вайолет. С целой кучей наших детей.
Теперь и на ее глаза навернулись слезы — слезы умиления добротой Джона. Раньше она не думала, что попала в большую беду, а теперь он предлагал ей спасение. Какое великодушие! Отец едва ли что-то заметил.
Заблудшая — да, она это знала. Но обретет ли она себя здесь? Вайолет вновь высвободилась из объятий Джона и пошла вокруг дома дальше под нависшими аркадами, мимо затейливо зубчатых стен. Белые ленты шляпы, которую она держала теперь в руке, волочились по влажной изумрудной траве. Затылком она ощущала, что Джон следует за ней на почтительном расстоянии.
— Занятно! — воскликнула она, обогнув угол дома. — Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто — и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, — казалось, будто темная веранда, бесшумный поток и дремлющие тисовые деревья были всего-навсего шуткой.
— Что это? — спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. — Вот это и есть много домов, правда?
— Да, много домов, — подтвердил он, улыбаясь. — И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах . «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
— Замечательная шутка! — воскликнула она. — И не одна! А внутри так же много домов?
— В каком-то смысле да…
— О, покажите мне! — Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е ». В неожиданной полутьме небольшого, расписанного красками вестибюля она в порыве благодарности поднесла большую руку Джона к своим губам.
За вестибюлем открывалась длинная анфилада залов с дверными проемами, арочными и прямоугольными, испещренная полосками света, который проникал сквозь невидимые окна.
— Как вы здесь не заблудитесь? — стоя на пороге, спросила Вайолет.
— Случается, — сознался Джон. — Я доказал, что в каждой комнате должно быть более двух дверей, но так и не смог доказать, что достаточно только трех. — Он ждал у входа, не желая ее торопить.
— Возможно, — заметила Вайолет, — когда-нибудь вы над этим задумаетесь и вообще не найдете выхода.
Шаря руками по стенке, медленно, словно слепая (а на самом деле дивясь и восхищаясь), Вайолет Брамбл ступила в коридор: он показался ей тыквой, которую Джон Дринкуотер ради нее превратил в золотой экипаж.
Расскажи мне Повесть
Вайолет проснулась в большой незнакомой спальне оттого, что на нее давил холодный свет и кто-то звал ее по имени. Затаив дыхание, она долго ждала на высокой кровати, что ее снова тихонько окликнут, но не дождалась. Тогда она выскользнула из-под легкого покрывала и, спустившись с кровати, пробежала босиком к окну. Когда она открывала створки, ей вновь почудилось, будто ее кто-то зовет.
Вайолет?
Сквозь распахнутое окно в комнату ворвались летние запахи и множество шелестов и шуршаний: они мешали ей различить голос — если это был голос, который ее окликнул — если окликнул. Вайолет вытащила из пароходного кофра свой просторный плащ и проворно, на цыпочках, выбежала из комнаты. Полы ее длинного белого плаща из набивного ситца взметнулись в струях застоявшегося воздуха, который ринулся вверх по лестнице к открытому окну.
— Вайолет?
Это был всего лишь отец: наверное, он пробормотал ее имя во сне, когда она проходила мимо его двери, и Вайолет не отозвалась.
Осторожно прокрадываясь босиком вниз по лестнице, она не сразу нашла дорогу к выходу: полы и ступени здесь не были застланы ковровыми дорожками, и ноги у нее окоченели. Когда же наконец Вайолет обнаружила дверь с окнами по обеим сторонам, через которые просачивалась ночь, она вдруг осознала, что понятия не имеет, где окажется дальше. Но какое это имело значение?
Вокруг простирался величественный, безмолвный сад. Сфинксы наблюдали за ней, когда она проходила мимо: их одинаковые лица в текучем свете луны казались живыми. С берега пруда для разведения рыбы подала голос лягушка: на имя «Вайолет» это не походило. Вайолет продолжила свой путь по призрачному мостику через рощицу тополей с шапками листвы, похожей на вставшие дыбом волосы. Дальше расстилалось поле, пересеченное подобием живой изгороди из кустарника, молодых шелестевших деревьев и груды камней для начатой каменной стены. Вайолет шла и шла, сама не зная куда и чувствуя (то же самое, спустя годы, почувствует и Смоки Барнабл), что, возможно, она вовсе и не покинула Эджвуд, а просто попала в какой-то новый, ведущий наружу иллюзорный коридор.
Путь показался ей долгим. Обитатели живой изгороди — кролики, горностаи, ежи (а водятся ли здесь эти существа?) — молчали: то ли не обладали голосом, то ли притихли нарочно, Вайолет не знала. От росы ее босые ноги сначала застыли, потом онемели. Она натянула плащ на голову, хотя погода стояла мягкая, но от света луны ее как будто знобило.
Вайолет не знала, какой ступила ногой и когда, однако местность вокруг стала казаться ей знакомой. Она посмотрела на луну и по ее улыбке поняла, что находится где-то, где никогда прежде не была, но знала, что это где-то — где-то еще. Заросший осокой и усеянный цветами, словно звездами, луг переходил в холмик, на котором высился дуб, в тесном неразлучном объятии с терновником. Сердце у Вайолет забилось, а ноги сами понесли ее вперед: она знала, что тропинка, огибавшая холм, приведет ее к домику, пристроенному по ту сторону.
— Вайолет?
Из круглого окошка сочился свет лампы, а над круглой дверью была прибита медная голова, в зубах которой торчал дверной молоток. Но стучать было незачем: дверь распахнулась, как только она подошла.
— Миссис Андерхилл, — сказала Вайолет, дрожа от муки и радости вместе, — почему вы не сказали мне, что оно будет вот так?
— Входи, дитя, и ни о чем не спрашивай; если бы я знала больше, я бы тебе сказала.
— Я думала, — начала Вайолет и умолкла: на мгновение у нее перехватило дыхание. Она не могла сказать, что думала раньше; думала, что никогда не увидит ее снова, никогда не увидит никого из них — ни единой фигурки в полумраке сада, ни одного личика, тайком прильнувшего к цветку жимолости. Корни дуба и терновника, которые и были домом миссис Андерхилл, освещались ее крошечной лампой; и когда Вайолет подняла к ним глаза и сделала длинный прерывистый вдох, чтобы удержаться от слез, она ощутила темный запах земли, от них исходивший. — Но как же… — едва выговорила она.
Маленькая, согбенная миссис Андерхилл, укутанная с ног до головы шалью и в огромных шлепанцах, предостерегающе подняла палец, почти такой же длинный, как и спицы, которыми она вязала.
— Не спрашивай, как, — сказала она. — Разве ты не видишь, что оно есть?
Вайолет пристроилась возле ее ног: нашлись ответы на все вопросы, которые, пожалуй, уже мало что значили. Вот только…
— Ты могла бы мне все же сказать, — и тут глаза ее наполнились счастливыми слезами, — что все дома, в которых мне предстоит жить, заключены в одном.
— Именно . — Миссис Андерхилл продолжала вязать, раскачиваясь в качалке. Разноцветный шарф под ее спицами быстро удлинялся. — Время прошло, время придет, — приговаривала она уютным голосом. — Повесть тоже как-то рассказывается.
— Расскажи мне Повесть, — попросила Вайолет.
— Если бы могла, рассказала бы.
— Что, она такая длинная?
— Длиннее других. Ты, девочка, твои дети и твои внуки — все успеете належаться под землей, прежде чем всей этой Повести в самом деле настанет конец. — Миссис Андерхилл покачала головой. — Это известно всем.
— Но конец у нее счастливый? — спросила Вайолет. Она спрашивала об этом и раньше: ее разговор с миссис Андерхилл походил не на обмен вопросами и ответами, а скорее на поочередное вручение друг другу некоего подарка, который каждая принимала восхищенно и с благодарностью.
— Как сказать, — отозвалась миссис Андерхилл. Ряд за рядом шарф, который она вязала, становился все длиннее. — Это ведь Повесть, одна из многих. Повести бывают длинные и короткие. Твоя — самая длинная из тех, что известны мне . — Кто-то, но только не кошка, принялся разматывать большой клубок пряжи миссис Андерхилл. — Прекрати, наглец! — воскликнула она и, вытащив из-за уха вязальную спицу, легонько кого-то стукнула. Потом, глядя на Вайолет, покачала головой: — Хоть триста лет, хоть четыреста — и ни минуты покоя!
Вайолет, поднявшись, приставила руку к уху миссис Андерхилл. Та, посмеиваясь, придвинулась к ней, готовая узнать ее секреты.
— Они слушают? — шепотом спросила Вайолет.
Миссис Андерхилл приложила палец к губам:
— Думаю, что нет.
— Тогда скажи правду, — попросила Вайолет. — Откуда ты здесь взялась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Ну, что ж, — начал Джон, и Вайолет почувствовала в его голосе внезапную отвагу. — Тогда я действительно уверен. Уверен, что люблю вас, Вайолет. Уверен, что всегда хочу видеть вас здесь. Уверен, что…
Вайолет побежала от него по вымощенной плитками садовой дорожке, не сомневаясь, что еще минута — и он бы ее обнял. Она обогнула другой угол дома. Джон ее не догонял. Догони же меня, догони! — звенело у нее в голове.
Но что произошло? Очутившись вдруг в темной лощине, Вайолет замедлила шаги. Она вступила в тень, отбрасываемую домом. Лужайка спускалась к бесшумному потоку, по ту сторону которого воздвигся поросший соснами холм, будто колчан, полный остроконечных стрел. Вайолет остановилась среди тисовой рощи, не понимая, куда идти дальше. Дом позади нее выглядел таким же серым, как кора тиса, и таким же угрюмым. Объемистые каменные колонны, угнетавшие своей мощью, поддерживали кремневые пояски, укромное расположение которых мало чем оправдывалось. Что же ей теперь делать?
Вайолет заметила Дринкуотера, чей белый костюм, подобно бледному пятну, медленно перемещался в каменной галерее; его башмаки гулко ступали по плитам. Под порывом налетевшего ветерка к нему склонились ветви тисов, но она даже не посмотрела в ту сторону, и Джон, растерянный, не вымолвил ни слова, однако подошел поближе.
— Вы не должны говорить так, — начала Вайолет, стоя спиной к Джону и обращаясь к темному Холму. — Вы совсем, совсем меня не знаете…
— Это неважно, — перебил ее Джон.
— О… — только и смогла произнести она. — О…
Вайолет задрожала, словно от холода, но эта дрожь была вызвана теплом, которое он вложил в свои слова. Джон подошел сзади, обнял Вайолет, и она прислонилась к нему, ощущая могучую защиту. Они медленно пошли вдоль хлопотливого ручья туда, где он, шумно пенясь, исчезал в отверстии пещеры у подножия холма. Здесь чувствовались влажная сырость пещеры и дыхание камня. Джон обнял ее еще крепче, пытаясь защитить от сырости, которая, как он думал, заставляла ее вздрагивать. И в его крепких объятиях Вайолет, без слез, поведала ему о своих тайнах.
— Выходит, вы его любите? — спросил Дринкуотер, когда она закончила. — Любите того, кто так поступил с вами? — Теперь уже его глаза блестели от слез.
— Нет, и никогда не любила.
До сих пор все это ровным счетом ничего не значило. Теперь Вайолет гадала, какой ответ ранит его больше: если она скажет, что любила того, кто так поступил с ней, или же не любила. (В душе она была не совсем уверена, кто именно так поступил с ней, но Джон никогда, никогда не узнает об этом.) Грех угнетал ее. А Джон давал ей опору, нес прощение.
— Бедное дитя… — проговорил Джон. — Заблудшее. Но теперь с этим покончено. Послушайте меня. Если… — Джон взял Вайолет за плечи, слегка отстранив от себя, и заглянул ей в глаза: сросшиеся брови и длинные густые ресницы почти скрывали их. — Если бы вы приняли мое предложение… Ничто не заставит меня думать о вас плохо: я всегда буду недостоин вас. Если вы согласитесь, клянусь, что вашего ребенка я воспитаю наравне со своими. — Строгое, решительное выражение на его лице смягчилось, он заулыбался. — С нашими детьми, Вайолет. С целой кучей наших детей.
Теперь и на ее глаза навернулись слезы — слезы умиления добротой Джона. Раньше она не думала, что попала в большую беду, а теперь он предлагал ей спасение. Какое великодушие! Отец едва ли что-то заметил.
Заблудшая — да, она это знала. Но обретет ли она себя здесь? Вайолет вновь высвободилась из объятий Джона и пошла вокруг дома дальше под нависшими аркадами, мимо затейливо зубчатых стен. Белые ленты шляпы, которую она держала теперь в руке, волочились по влажной изумрудной траве. Затылком она ощущала, что Джон следует за ней на почтительном расстоянии.
— Занятно! — воскликнула она, обогнув угол дома. — Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто — и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, — казалось, будто темная веранда, бесшумный поток и дремлющие тисовые деревья были всего-навсего шуткой.
— Что это? — спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. — Вот это и есть много домов, правда?
— Да, много домов, — подтвердил он, улыбаясь. — И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах . «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
— Замечательная шутка! — воскликнула она. — И не одна! А внутри так же много домов?
— В каком-то смысле да…
— О, покажите мне! — Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е ». В неожиданной полутьме небольшого, расписанного красками вестибюля она в порыве благодарности поднесла большую руку Джона к своим губам.
За вестибюлем открывалась длинная анфилада залов с дверными проемами, арочными и прямоугольными, испещренная полосками света, который проникал сквозь невидимые окна.
— Как вы здесь не заблудитесь? — стоя на пороге, спросила Вайолет.
— Случается, — сознался Джон. — Я доказал, что в каждой комнате должно быть более двух дверей, но так и не смог доказать, что достаточно только трех. — Он ждал у входа, не желая ее торопить.
— Возможно, — заметила Вайолет, — когда-нибудь вы над этим задумаетесь и вообще не найдете выхода.
Шаря руками по стенке, медленно, словно слепая (а на самом деле дивясь и восхищаясь), Вайолет Брамбл ступила в коридор: он показался ей тыквой, которую Джон Дринкуотер ради нее превратил в золотой экипаж.
Расскажи мне Повесть
Вайолет проснулась в большой незнакомой спальне оттого, что на нее давил холодный свет и кто-то звал ее по имени. Затаив дыхание, она долго ждала на высокой кровати, что ее снова тихонько окликнут, но не дождалась. Тогда она выскользнула из-под легкого покрывала и, спустившись с кровати, пробежала босиком к окну. Когда она открывала створки, ей вновь почудилось, будто ее кто-то зовет.
Вайолет?
Сквозь распахнутое окно в комнату ворвались летние запахи и множество шелестов и шуршаний: они мешали ей различить голос — если это был голос, который ее окликнул — если окликнул. Вайолет вытащила из пароходного кофра свой просторный плащ и проворно, на цыпочках, выбежала из комнаты. Полы ее длинного белого плаща из набивного ситца взметнулись в струях застоявшегося воздуха, который ринулся вверх по лестнице к открытому окну.
— Вайолет?
Это был всего лишь отец: наверное, он пробормотал ее имя во сне, когда она проходила мимо его двери, и Вайолет не отозвалась.
Осторожно прокрадываясь босиком вниз по лестнице, она не сразу нашла дорогу к выходу: полы и ступени здесь не были застланы ковровыми дорожками, и ноги у нее окоченели. Когда же наконец Вайолет обнаружила дверь с окнами по обеим сторонам, через которые просачивалась ночь, она вдруг осознала, что понятия не имеет, где окажется дальше. Но какое это имело значение?
Вокруг простирался величественный, безмолвный сад. Сфинксы наблюдали за ней, когда она проходила мимо: их одинаковые лица в текучем свете луны казались живыми. С берега пруда для разведения рыбы подала голос лягушка: на имя «Вайолет» это не походило. Вайолет продолжила свой путь по призрачному мостику через рощицу тополей с шапками листвы, похожей на вставшие дыбом волосы. Дальше расстилалось поле, пересеченное подобием живой изгороди из кустарника, молодых шелестевших деревьев и груды камней для начатой каменной стены. Вайолет шла и шла, сама не зная куда и чувствуя (то же самое, спустя годы, почувствует и Смоки Барнабл), что, возможно, она вовсе и не покинула Эджвуд, а просто попала в какой-то новый, ведущий наружу иллюзорный коридор.
Путь показался ей долгим. Обитатели живой изгороди — кролики, горностаи, ежи (а водятся ли здесь эти существа?) — молчали: то ли не обладали голосом, то ли притихли нарочно, Вайолет не знала. От росы ее босые ноги сначала застыли, потом онемели. Она натянула плащ на голову, хотя погода стояла мягкая, но от света луны ее как будто знобило.
Вайолет не знала, какой ступила ногой и когда, однако местность вокруг стала казаться ей знакомой. Она посмотрела на луну и по ее улыбке поняла, что находится где-то, где никогда прежде не была, но знала, что это где-то — где-то еще. Заросший осокой и усеянный цветами, словно звездами, луг переходил в холмик, на котором высился дуб, в тесном неразлучном объятии с терновником. Сердце у Вайолет забилось, а ноги сами понесли ее вперед: она знала, что тропинка, огибавшая холм, приведет ее к домику, пристроенному по ту сторону.
— Вайолет?
Из круглого окошка сочился свет лампы, а над круглой дверью была прибита медная голова, в зубах которой торчал дверной молоток. Но стучать было незачем: дверь распахнулась, как только она подошла.
— Миссис Андерхилл, — сказала Вайолет, дрожа от муки и радости вместе, — почему вы не сказали мне, что оно будет вот так?
— Входи, дитя, и ни о чем не спрашивай; если бы я знала больше, я бы тебе сказала.
— Я думала, — начала Вайолет и умолкла: на мгновение у нее перехватило дыхание. Она не могла сказать, что думала раньше; думала, что никогда не увидит ее снова, никогда не увидит никого из них — ни единой фигурки в полумраке сада, ни одного личика, тайком прильнувшего к цветку жимолости. Корни дуба и терновника, которые и были домом миссис Андерхилл, освещались ее крошечной лампой; и когда Вайолет подняла к ним глаза и сделала длинный прерывистый вдох, чтобы удержаться от слез, она ощутила темный запах земли, от них исходивший. — Но как же… — едва выговорила она.
Маленькая, согбенная миссис Андерхилл, укутанная с ног до головы шалью и в огромных шлепанцах, предостерегающе подняла палец, почти такой же длинный, как и спицы, которыми она вязала.
— Не спрашивай, как, — сказала она. — Разве ты не видишь, что оно есть?
Вайолет пристроилась возле ее ног: нашлись ответы на все вопросы, которые, пожалуй, уже мало что значили. Вот только…
— Ты могла бы мне все же сказать, — и тут глаза ее наполнились счастливыми слезами, — что все дома, в которых мне предстоит жить, заключены в одном.
— Именно . — Миссис Андерхилл продолжала вязать, раскачиваясь в качалке. Разноцветный шарф под ее спицами быстро удлинялся. — Время прошло, время придет, — приговаривала она уютным голосом. — Повесть тоже как-то рассказывается.
— Расскажи мне Повесть, — попросила Вайолет.
— Если бы могла, рассказала бы.
— Что, она такая длинная?
— Длиннее других. Ты, девочка, твои дети и твои внуки — все успеете належаться под землей, прежде чем всей этой Повести в самом деле настанет конец. — Миссис Андерхилл покачала головой. — Это известно всем.
— Но конец у нее счастливый? — спросила Вайолет. Она спрашивала об этом и раньше: ее разговор с миссис Андерхилл походил не на обмен вопросами и ответами, а скорее на поочередное вручение друг другу некоего подарка, который каждая принимала восхищенно и с благодарностью.
— Как сказать, — отозвалась миссис Андерхилл. Ряд за рядом шарф, который она вязала, становился все длиннее. — Это ведь Повесть, одна из многих. Повести бывают длинные и короткие. Твоя — самая длинная из тех, что известны мне . — Кто-то, но только не кошка, принялся разматывать большой клубок пряжи миссис Андерхилл. — Прекрати, наглец! — воскликнула она и, вытащив из-за уха вязальную спицу, легонько кого-то стукнула. Потом, глядя на Вайолет, покачала головой: — Хоть триста лет, хоть четыреста — и ни минуты покоя!
Вайолет, поднявшись, приставила руку к уху миссис Андерхилл. Та, посмеиваясь, придвинулась к ней, готовая узнать ее секреты.
— Они слушают? — шепотом спросила Вайолет.
Миссис Андерхилл приложила палец к губам:
— Думаю, что нет.
— Тогда скажи правду, — попросила Вайолет. — Откуда ты здесь взялась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108