Рапсодия вдруг поняла, что смотрит сквозь ставшие прозрачными веки, а ночные кошмары куда-то отступили. Она вновь оказалась в безопасном месте, созданном для нее драконихой. И тут Рапсодия рассказала Элинсинос о том, что ее тревожило.
«Что, если я потерплю неудачу?»
Удивительные многоцветные глаза дракона исчезли под покровом опустившихся век.
«Такое может случиться».
В сердце Рапсодии не возникло страха или паники; казалось, Элинсинос умудрилась изгнать все чувства из царства сна, оставив лишь слова, написанные на иллюзорных страницах и не находящие отклика в ее сердце.
«Я пережила гибель одного мира. И не хочу стать свидетелем гибели другого».
«Я знаю».
Сквозь дымку Рапсодия смотрела, как Элинсинос отодвигается и ее очертания становятся еще более расплывчатыми. Не открывая глаз, Рапсодия попыталась вглядеться в белые клубы тумана, но увидела лишь легкий абрис головы Элинсинос.
«Неудача приведет к концу Времени, — беззвучно прошептала она. — Я даже думать об этом не могу».
Взгляд далеких нежных глаз засиял сквозь туман.
«Ты находишься там, где начало Времен имеет свой конец. Как и конец Времен имеет здесь начало. Тут ничего нельзя изменить, но тебе по силам задержать его приближение».
«Почему? Почему я? Почему такое тяжкое бремя легло на мои плечи?»
Смутные очертания дракона исчезли, остался лишь шепот в тумане:
«Потому что ты не одна».
Ту ночь Рапсодия крепко проспала в объятиях Элинсинос. Много часов спустя она проснулась отдохнувшей, но тревога не исчезла. Огромная дракониха смотрела на нее с сочувствием.
— У тебя внутри растет нечто злое, Прелестница, — серьезно сказала Элинсинос, глядя своими радужными глазами в мокрое от слез лицо Рапсодии. — Вот здесь. — Она указала когтем на живот. — Оно представляется мне чуждым, неестественным, но больше я ничего не могу сказать.
— Я знаю. — Рапсодия кивнула и встала. — Мне пора уходить.
Элинсинос покачала головой, и тучи песка разлетелись по пещере, ослепив Рапсодию.
— Нет, останься со мной. То, что растет внутри тебя, не имеет значения. Я сделаю все, что необходимо.
Певица улыбнулась:
— Я знаю, знаю, что так и будет. Ты уже мне помогла, ведь я несколько недель не могла нормально выспаться. Спасибо тебе.
— Какое это, наверное, необычное ощущение: внутри твоего тела растет чужое существо, — задумчиво проговорила Элинсинос, вновь обнимая Рапсодию. — Когда я носила детей Меритина, мне было грустно. Тело, в котором я оказалась заточенной, было слишком маленьким, как твое, и ребенок шевелился, словно крот под землей, пытаясь выбраться наружу. Ужасные воспоминания. Я чувствовала себя одинокой и считала дни, жалея, что его нет рядом. Однако он так и не вернулся, Прелестница, так и не узнал о рождении нашей младшей дочери.
Рапсодия погладила чешуйчатую лапу.
— Тебе было очень плохо. Мне так жаль, Элинсинос. Я бы хотела провести те дни с тобой. У лиринов есть песня, которую они поют женщинам во время родов, чтобы облегчить их страдания.
Ее глаза затуманились воспоминаниями о рождении Арии. Потом она тряхнула головой, заставив себя избавиться от жутких образов. Какая ирония: ее судьба теперь неразрывно связана с этим ужасным событием.
— А кто будет петь для тебя, Прелестница?
Рапсодия проглотила слезы и попыталась высвободиться из объятий.
— Никто, — тихо ответила она, — никто не будет.
— Вот почему лучше связывать свою жизнь с драконом, — благоразумно заметила Элинсинос. — Тогда ты будешь откладывать яйца, как все нормальные существа. Конечно, когда они выходят наружу, немного больно, но процесс заканчивается довольно быстро. Рапсодия не выдержала и рассмеялась.
— Буду иметь в виду, — все еще смеясь, пообещала она. — На самом деле, если я переживу все это, то так и поступлю. Я выбрала дракона в качестве спутника жизни, и он согласился. — Перед глазами у нее возникло лицо Анборна.
Радужные глаза заискрились.
— Хорошо. Тогда у меня появится возможность поиграть с детьми, связанными со мной узами крови.
— Все может быть.
Рапсодия отвернулась. Она не стала рассказывать Элинсинос о своем договоре с Анборном.
Рапсодия провела в пещере у Элинсинос несколько дней, она замечательно выспалась и набралась сил. Рапсодия пела песни, которым научили ее морские лирины, и ее платье намокло от слез Элинсинос. Она показала драконихе свою корону, и та не могла отвести глаз от диадемы, пыталась даже поймать парящие над головой Рапсодии звезды, подобно ребенку, завороженному новой блестящей игрушкой.
Элинсинос понравилось то, что Рапсодия собиралась сказать на Совете намерьенов, и она долгими вечерами развлекала свою гостью историями о Первом флоте. Она гордилась достижениями намерьенов тех дней, хотя и продолжала горевать о гибели Меритина.
Рапсодия улыбалась, когда Элинсинос раз за разом повторяла один и тот же рассказ. Меритин и Элинсинос совсем недолго были вместе, а жизнь дракона продолжается многие столетия, поэтому историй о Меритине оказалось совсем немного, и каждую из них Элинсинос берегла, точно бесценное сокровище. Когда ее радужные глаза становились грустными, Рапсодия вспоминала циничные замечания Анборна, касающиеся его бабушки и деда. Очевидно, он совсем не знал Элинсинос. Как бы ни относилась дракониха ко всему остальному миру, ее любовь к пропавшему моряку не вызывала сомнений. Ее чувство было щемяще нежным и безграничным, и от этого у Рапсодии ныло сердце.
Пахнущее серой горячее дыхание дракона всколыхнуло воспоминания, и перед ее мысленным взором предстала другая ночь возле походного костра.
«Вот почему я говорю о том, что у тебя могут возникнуть проблемы, — сказал Эши, скрытый складками своего туманного плаща. — Если ты принадлежишь к более поздним поколениям намерьенов, то твоя жизнь будет очень долгой и ты обязательно столкнешься с тем, что пришлось испытать другим: у тебя на глазах все, кого ты любишь, состарятся и умрут, а от твоей жизни пройдет лишь маленькая часть. А если ты намерьенка Первого поколения, то будет еще хуже, потому что тебе суждена вечная жизнь, если только тебя не убьют. Представь себе, как ты теряешь близких людей, любовников, супруга, детей…»
«Прекрати».
Пока в ушах Рапсодии звучали слова Эши о бессмертии, она размышляла о том, будет ли без конца переживать краткие счастливые мгновения своей жизни, проведенные с ним. Потом она вспомнила слова демона.
«Ты станешь чудесной матерью, Рапсодия, во всяком случае пока ребенок будет расти в твоем чреве. Как жаль, что тебе не суждено пережить роды».
Возможно, ей не грозит одиночество и бессмертие.
«Сомневаюсь, что я проживу так долго, чтобы увидеть, чем это закончится, не говоря уже о бессмертии».
Из мрака ее памяти послышался голос Акмеда:
«Он проклят, как Земля, подвергшаяся загрязнению. Она мчится сквозь эфир, куда, не знают даже сами боги, а в себе, в своем сердце, несет первое и последнее Спящее Дитя, чье пробуждение, возможно, грозит ее матери гибелью».
«Как и мне», — мрачно подумала Рапсодия.
Когда она наконец покинула пещеру Элинсинос, чтобы завершить свою последнюю миссию — вновь объединить людей Новой Земли, — огромная дракониха плакала.
После нескольких недель трудного, одинокого путешествия восходящее солнце застало Рапсодию на гребне квима. Место, где проходила Великая Встреча, представляло собой озеро ледникового происхождения, образованное замерзающими и тающими льдами между склонами Зубов, когда они были еще совсем юными. Ледник вырезал Чашу Встречи, и в ней собирались тающие слезы огромной стены движущегося льда. Когда много тысячелетий спустя земля согрелась, воды озера опустились под землю, а может, испарились, чашу высушило солнце, и получился амфитеатр в склоне горы. Это место обладало огромным могуществом, и Рапсодия ощущала его, сидя на самом верху и наблюдая за тем, как встающее солнце наполняет Чашу розовым светом.
Пока Рапсодия гостила в пещере дракона, пришла весна. Певица вышла на солнечный свет и обнаружила, что снег сошел, а деревья покрылись светло-зеленой молодой листвой. Унылую пыль, заполнявшую дно Чаши в разгар лета, сейчас покрывал роскошный изумрудный ковер, да и склоны гор отливали всеми оттенками зелени. Казалось, заброшенный амфитеатр застыл, в нетерпении ожидая гостей.
Когда ослепительный золотой свет солнца, перевалившего через вершину, заставил Рапсодию отвернуться, она увидела, что ее тень слилась с двумя другими — пришли ее друзья.
Они молча стояли рядом с ней, оглядывая удивительный пейзаж. Рапсодия осталась сидеть, наблюдая, как утренний свет озаряет скалистые склоны Амфитеатра. В манускрипте Гвиллиама упоминались две его замечательные достопримечательности, имеющие к тому же сугубо практическое применение. Первая — Уступ Оратора, высокая трибуна из известняка, высеченная могучими глыбами льда миллионы лет назад. В результате многолетней эрозии возникла естественная извилистая тропа, по спирали ведущая к вершине — Уступу Оратора, которого видели все собравшиеся в Чаше. Кроме того, здесь была изумительная акустика.
Вторая достопримечательность называлась Помост Созывающего. Длинная широкая полоса сланца, плоская, но с вертикальным выходом скальной породы, напоминающая кафедру, она балансировала на двух каменных выступах на вершине одной из самых высоких гор, являющихся естественной границей Чаши. Отсюда была прекрасно видна Орланданская долина, начинающаяся у подножия гор, а также вся Чаша и тень, падающая на нее от Зубов. Именно отсюда, согласно манускрипту, лучше всего послать сигнал рога, чтобы его эхо разнеслось по всем землям и достигло ушей тех, чье прошлое и будущее связано с Великой Печатью. Рапсодия содрогнулась: добраться до самого верха было совсем непросто, а уж падение оттуда наверняка оказалось бы смертельным.
Сама Чаша была огромной, даже больше циркового комплекса в Сорболде. Там, где природа поленилась довершить начатое, поработали намерьены. Прошли столетия с тех пор, как Чашу в последний раз использовали в качестве места встречи, и теперь отличить, где потрудилась природа, а где приложили руку люди, было практически невозможно. По периметру Чаши, вдоль отметин, оставленных ледником, в земле и камне были высечены ряды скамеек, на которых могли разместиться десятки тысяч человек. Огромные клинообразные проходы, вырубленные в склонах, обеспечивали свободный доступ в Чашу. Конечно, сейчас многие проходы заросли кустарником и травой, но лучшего места для Совета не найти. Однако во влажном воздухе ощущалось предвестие несчастья.
— Ну, ты готова, герцогиня? — грохочущий голос Грунтора нарушил настороженную тишину.
— Да, пожалуй. — Она продолжала глядеть на восток, где солнечные лучи уже позолотили склоны.
— Замечательно, — иронически улыбаясь, проговорил Акмед. — Ты намерена созвать Совет, но у тебя нет уверенности, что ты этого хочешь? Что тебя тревожит?
— Время пришло, — вздохнув, ответила Рапсодия и поднялась на ноги. — Роланд и Сорболд созрели для войны. Лирины объединились, но правителя, который мог бы заключить с ними договор от лица людей, нет. Лишь Илорк не собирается ни на кого нападать.
— Какая ирония, не правда ли?
— Ой думает, что это грустно, — меланхолично произнес Грунтор. — Ой наконец сумел создать армию, которой можно гордиться, но никто не хочет с ним поиграть.
Рапсодия потрепала его по плечу.
— А ты взгляни на проблему с другой стороны: если намерьены изберут Короля и Королеву столь же удачно, как в предыдущий раз, у тебя возникнет куча вариантов и серьезных противников. Ты сможешь поиграть с Роландом, Сорболдом, Тирианом и даже с Неприсоединившимися государствами.
— О, замечательно.
— По-моему, пора начинать представление, — вмешался Акмед.
Он протянул Рапсодии узкий ящик с рогом намерьенов, и ее глаза засверкали в ярком утреннем свете.
— Похоже, нам предстоит участвовать в Змеином Представлении Доктора Акмеда. — Она бросила быстрый взгляд на Грунтора. — Так он однажды выразился, когда мы путешествовали по Корню.
Огромный болг ухмыльнулся.
Рапсодия открыла ящик, осторожно вытащила рог и начала медленно подниматься на Помост Созывающего, отбрасывающий длинную тень в лучах утреннего солнца.
Акмед и Грунтор последовали за ней. Трое на несколько мгновений замерли в благоговении, зачарованные удивительным зрелищем. Из обсерватории на вершине Зубов казалось, будто весь мир лежит у их ног, но теперь, когда они стояли у верхнего края Чаши, он простирался прямо перед ними, словно они стали его частью. Насколько хватало глаз, они видели плодородные земли, испещренные коричневыми, зелеными и желтыми заплатами. Эта великолепная картина почему-то принесла Рапсодии мысль о тщете ее усилий. Свежий ветер резвился над равнинами и у края Чаши; очищающий и холодный, он нес с собой аромат надежды и судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
«Что, если я потерплю неудачу?»
Удивительные многоцветные глаза дракона исчезли под покровом опустившихся век.
«Такое может случиться».
В сердце Рапсодии не возникло страха или паники; казалось, Элинсинос умудрилась изгнать все чувства из царства сна, оставив лишь слова, написанные на иллюзорных страницах и не находящие отклика в ее сердце.
«Я пережила гибель одного мира. И не хочу стать свидетелем гибели другого».
«Я знаю».
Сквозь дымку Рапсодия смотрела, как Элинсинос отодвигается и ее очертания становятся еще более расплывчатыми. Не открывая глаз, Рапсодия попыталась вглядеться в белые клубы тумана, но увидела лишь легкий абрис головы Элинсинос.
«Неудача приведет к концу Времени, — беззвучно прошептала она. — Я даже думать об этом не могу».
Взгляд далеких нежных глаз засиял сквозь туман.
«Ты находишься там, где начало Времен имеет свой конец. Как и конец Времен имеет здесь начало. Тут ничего нельзя изменить, но тебе по силам задержать его приближение».
«Почему? Почему я? Почему такое тяжкое бремя легло на мои плечи?»
Смутные очертания дракона исчезли, остался лишь шепот в тумане:
«Потому что ты не одна».
Ту ночь Рапсодия крепко проспала в объятиях Элинсинос. Много часов спустя она проснулась отдохнувшей, но тревога не исчезла. Огромная дракониха смотрела на нее с сочувствием.
— У тебя внутри растет нечто злое, Прелестница, — серьезно сказала Элинсинос, глядя своими радужными глазами в мокрое от слез лицо Рапсодии. — Вот здесь. — Она указала когтем на живот. — Оно представляется мне чуждым, неестественным, но больше я ничего не могу сказать.
— Я знаю. — Рапсодия кивнула и встала. — Мне пора уходить.
Элинсинос покачала головой, и тучи песка разлетелись по пещере, ослепив Рапсодию.
— Нет, останься со мной. То, что растет внутри тебя, не имеет значения. Я сделаю все, что необходимо.
Певица улыбнулась:
— Я знаю, знаю, что так и будет. Ты уже мне помогла, ведь я несколько недель не могла нормально выспаться. Спасибо тебе.
— Какое это, наверное, необычное ощущение: внутри твоего тела растет чужое существо, — задумчиво проговорила Элинсинос, вновь обнимая Рапсодию. — Когда я носила детей Меритина, мне было грустно. Тело, в котором я оказалась заточенной, было слишком маленьким, как твое, и ребенок шевелился, словно крот под землей, пытаясь выбраться наружу. Ужасные воспоминания. Я чувствовала себя одинокой и считала дни, жалея, что его нет рядом. Однако он так и не вернулся, Прелестница, так и не узнал о рождении нашей младшей дочери.
Рапсодия погладила чешуйчатую лапу.
— Тебе было очень плохо. Мне так жаль, Элинсинос. Я бы хотела провести те дни с тобой. У лиринов есть песня, которую они поют женщинам во время родов, чтобы облегчить их страдания.
Ее глаза затуманились воспоминаниями о рождении Арии. Потом она тряхнула головой, заставив себя избавиться от жутких образов. Какая ирония: ее судьба теперь неразрывно связана с этим ужасным событием.
— А кто будет петь для тебя, Прелестница?
Рапсодия проглотила слезы и попыталась высвободиться из объятий.
— Никто, — тихо ответила она, — никто не будет.
— Вот почему лучше связывать свою жизнь с драконом, — благоразумно заметила Элинсинос. — Тогда ты будешь откладывать яйца, как все нормальные существа. Конечно, когда они выходят наружу, немного больно, но процесс заканчивается довольно быстро. Рапсодия не выдержала и рассмеялась.
— Буду иметь в виду, — все еще смеясь, пообещала она. — На самом деле, если я переживу все это, то так и поступлю. Я выбрала дракона в качестве спутника жизни, и он согласился. — Перед глазами у нее возникло лицо Анборна.
Радужные глаза заискрились.
— Хорошо. Тогда у меня появится возможность поиграть с детьми, связанными со мной узами крови.
— Все может быть.
Рапсодия отвернулась. Она не стала рассказывать Элинсинос о своем договоре с Анборном.
Рапсодия провела в пещере у Элинсинос несколько дней, она замечательно выспалась и набралась сил. Рапсодия пела песни, которым научили ее морские лирины, и ее платье намокло от слез Элинсинос. Она показала драконихе свою корону, и та не могла отвести глаз от диадемы, пыталась даже поймать парящие над головой Рапсодии звезды, подобно ребенку, завороженному новой блестящей игрушкой.
Элинсинос понравилось то, что Рапсодия собиралась сказать на Совете намерьенов, и она долгими вечерами развлекала свою гостью историями о Первом флоте. Она гордилась достижениями намерьенов тех дней, хотя и продолжала горевать о гибели Меритина.
Рапсодия улыбалась, когда Элинсинос раз за разом повторяла один и тот же рассказ. Меритин и Элинсинос совсем недолго были вместе, а жизнь дракона продолжается многие столетия, поэтому историй о Меритине оказалось совсем немного, и каждую из них Элинсинос берегла, точно бесценное сокровище. Когда ее радужные глаза становились грустными, Рапсодия вспоминала циничные замечания Анборна, касающиеся его бабушки и деда. Очевидно, он совсем не знал Элинсинос. Как бы ни относилась дракониха ко всему остальному миру, ее любовь к пропавшему моряку не вызывала сомнений. Ее чувство было щемяще нежным и безграничным, и от этого у Рапсодии ныло сердце.
Пахнущее серой горячее дыхание дракона всколыхнуло воспоминания, и перед ее мысленным взором предстала другая ночь возле походного костра.
«Вот почему я говорю о том, что у тебя могут возникнуть проблемы, — сказал Эши, скрытый складками своего туманного плаща. — Если ты принадлежишь к более поздним поколениям намерьенов, то твоя жизнь будет очень долгой и ты обязательно столкнешься с тем, что пришлось испытать другим: у тебя на глазах все, кого ты любишь, состарятся и умрут, а от твоей жизни пройдет лишь маленькая часть. А если ты намерьенка Первого поколения, то будет еще хуже, потому что тебе суждена вечная жизнь, если только тебя не убьют. Представь себе, как ты теряешь близких людей, любовников, супруга, детей…»
«Прекрати».
Пока в ушах Рапсодии звучали слова Эши о бессмертии, она размышляла о том, будет ли без конца переживать краткие счастливые мгновения своей жизни, проведенные с ним. Потом она вспомнила слова демона.
«Ты станешь чудесной матерью, Рапсодия, во всяком случае пока ребенок будет расти в твоем чреве. Как жаль, что тебе не суждено пережить роды».
Возможно, ей не грозит одиночество и бессмертие.
«Сомневаюсь, что я проживу так долго, чтобы увидеть, чем это закончится, не говоря уже о бессмертии».
Из мрака ее памяти послышался голос Акмеда:
«Он проклят, как Земля, подвергшаяся загрязнению. Она мчится сквозь эфир, куда, не знают даже сами боги, а в себе, в своем сердце, несет первое и последнее Спящее Дитя, чье пробуждение, возможно, грозит ее матери гибелью».
«Как и мне», — мрачно подумала Рапсодия.
Когда она наконец покинула пещеру Элинсинос, чтобы завершить свою последнюю миссию — вновь объединить людей Новой Земли, — огромная дракониха плакала.
После нескольких недель трудного, одинокого путешествия восходящее солнце застало Рапсодию на гребне квима. Место, где проходила Великая Встреча, представляло собой озеро ледникового происхождения, образованное замерзающими и тающими льдами между склонами Зубов, когда они были еще совсем юными. Ледник вырезал Чашу Встречи, и в ней собирались тающие слезы огромной стены движущегося льда. Когда много тысячелетий спустя земля согрелась, воды озера опустились под землю, а может, испарились, чашу высушило солнце, и получился амфитеатр в склоне горы. Это место обладало огромным могуществом, и Рапсодия ощущала его, сидя на самом верху и наблюдая за тем, как встающее солнце наполняет Чашу розовым светом.
Пока Рапсодия гостила в пещере дракона, пришла весна. Певица вышла на солнечный свет и обнаружила, что снег сошел, а деревья покрылись светло-зеленой молодой листвой. Унылую пыль, заполнявшую дно Чаши в разгар лета, сейчас покрывал роскошный изумрудный ковер, да и склоны гор отливали всеми оттенками зелени. Казалось, заброшенный амфитеатр застыл, в нетерпении ожидая гостей.
Когда ослепительный золотой свет солнца, перевалившего через вершину, заставил Рапсодию отвернуться, она увидела, что ее тень слилась с двумя другими — пришли ее друзья.
Они молча стояли рядом с ней, оглядывая удивительный пейзаж. Рапсодия осталась сидеть, наблюдая, как утренний свет озаряет скалистые склоны Амфитеатра. В манускрипте Гвиллиама упоминались две его замечательные достопримечательности, имеющие к тому же сугубо практическое применение. Первая — Уступ Оратора, высокая трибуна из известняка, высеченная могучими глыбами льда миллионы лет назад. В результате многолетней эрозии возникла естественная извилистая тропа, по спирали ведущая к вершине — Уступу Оратора, которого видели все собравшиеся в Чаше. Кроме того, здесь была изумительная акустика.
Вторая достопримечательность называлась Помост Созывающего. Длинная широкая полоса сланца, плоская, но с вертикальным выходом скальной породы, напоминающая кафедру, она балансировала на двух каменных выступах на вершине одной из самых высоких гор, являющихся естественной границей Чаши. Отсюда была прекрасно видна Орланданская долина, начинающаяся у подножия гор, а также вся Чаша и тень, падающая на нее от Зубов. Именно отсюда, согласно манускрипту, лучше всего послать сигнал рога, чтобы его эхо разнеслось по всем землям и достигло ушей тех, чье прошлое и будущее связано с Великой Печатью. Рапсодия содрогнулась: добраться до самого верха было совсем непросто, а уж падение оттуда наверняка оказалось бы смертельным.
Сама Чаша была огромной, даже больше циркового комплекса в Сорболде. Там, где природа поленилась довершить начатое, поработали намерьены. Прошли столетия с тех пор, как Чашу в последний раз использовали в качестве места встречи, и теперь отличить, где потрудилась природа, а где приложили руку люди, было практически невозможно. По периметру Чаши, вдоль отметин, оставленных ледником, в земле и камне были высечены ряды скамеек, на которых могли разместиться десятки тысяч человек. Огромные клинообразные проходы, вырубленные в склонах, обеспечивали свободный доступ в Чашу. Конечно, сейчас многие проходы заросли кустарником и травой, но лучшего места для Совета не найти. Однако во влажном воздухе ощущалось предвестие несчастья.
— Ну, ты готова, герцогиня? — грохочущий голос Грунтора нарушил настороженную тишину.
— Да, пожалуй. — Она продолжала глядеть на восток, где солнечные лучи уже позолотили склоны.
— Замечательно, — иронически улыбаясь, проговорил Акмед. — Ты намерена созвать Совет, но у тебя нет уверенности, что ты этого хочешь? Что тебя тревожит?
— Время пришло, — вздохнув, ответила Рапсодия и поднялась на ноги. — Роланд и Сорболд созрели для войны. Лирины объединились, но правителя, который мог бы заключить с ними договор от лица людей, нет. Лишь Илорк не собирается ни на кого нападать.
— Какая ирония, не правда ли?
— Ой думает, что это грустно, — меланхолично произнес Грунтор. — Ой наконец сумел создать армию, которой можно гордиться, но никто не хочет с ним поиграть.
Рапсодия потрепала его по плечу.
— А ты взгляни на проблему с другой стороны: если намерьены изберут Короля и Королеву столь же удачно, как в предыдущий раз, у тебя возникнет куча вариантов и серьезных противников. Ты сможешь поиграть с Роландом, Сорболдом, Тирианом и даже с Неприсоединившимися государствами.
— О, замечательно.
— По-моему, пора начинать представление, — вмешался Акмед.
Он протянул Рапсодии узкий ящик с рогом намерьенов, и ее глаза засверкали в ярком утреннем свете.
— Похоже, нам предстоит участвовать в Змеином Представлении Доктора Акмеда. — Она бросила быстрый взгляд на Грунтора. — Так он однажды выразился, когда мы путешествовали по Корню.
Огромный болг ухмыльнулся.
Рапсодия открыла ящик, осторожно вытащила рог и начала медленно подниматься на Помост Созывающего, отбрасывающий длинную тень в лучах утреннего солнца.
Акмед и Грунтор последовали за ней. Трое на несколько мгновений замерли в благоговении, зачарованные удивительным зрелищем. Из обсерватории на вершине Зубов казалось, будто весь мир лежит у их ног, но теперь, когда они стояли у верхнего края Чаши, он простирался прямо перед ними, словно они стали его частью. Насколько хватало глаз, они видели плодородные земли, испещренные коричневыми, зелеными и желтыми заплатами. Эта великолепная картина почему-то принесла Рапсодии мысль о тщете ее усилий. Свежий ветер резвился над равнинами и у края Чаши; очищающий и холодный, он нес с собой аромат надежды и судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116