Сколько же от тебя проблем! Ир снова вспомнил последний разговор с наместницей, когда эта стерва с невозмутимым лицом положила перед ним письмо Эратоса и поинтересовалась, что уважаемый магистр думает по поводу сего послания. И как ему пришлось на ходу изворачиваться, признаваясь, что даже среди магистров попадаются слабые духом и сердцем. Что Эратос решил отомстить ордену. Потратив на этот разговор два часа, он все еще не был уверен, что сумел убедить наместницу в благих намереньях ордена. Мальчишка даже после смерти продолжает приносить одни неприятности. Но живой всегда победит мертвого. Король никогда не вернется, и орден не перестанет быть. Когда все это закончится, он призовет тень упрямого магистра, и тогда Эратос, наконец, признает, что Ир был прав с самого начала. И тем сладостнее будет это признание!
LIV
Похоже, зимние грозы пристально следили за Соэнной и решили не пропускать ни одного важного события в ее жизни. Роды начались с утра, вскоре после рассвета, и сразу же раздались первые удары грома, а потом засверкали молнии. Слуги торопливо шептали молитвы, храмовая целительница ругала растерявшихся служанок, умудрившихся опрокинуть чан с горячей водой, Иннуон нервно вышагивал по коридору, даже не пытаясь приблизиться к женским покоям, знал, что его и близко не подпустят — таков обычай. Мужчине — без разницы, крестьянин он или герцог — нечего делать подле роженицы. А гроза громыхала за окнами, вспышки молний озаряли витражи, искажая очертания рисунков, и Иннуон впервые подумал, что далеко не всегда роды проходят успешно, даже если женщина молодая и здоровая. Он уже забыл, что брак этот был заключен против его воли, забыл, как всеми силами избегал молодой жены, теперь герцог хотел только одного: чтобы гроза прекратилась, а его позвали в спальню Соэнны и дали взять на руки два пищащих комка в кружевных пеленках. Но гроза и не думала утихать, и никто не звал герцога. Иннуон вернулся в кабинет, упал в кресло, подвинул к себе бутыль с вином и налил очередной, уже четвертый бокал.
А в запретной для герцога Суэрсен спальне обычная для таких событий суматоха постепенно сменилась неким подобием порядка. Вовремя подоспевшая Марион успокоила бормочущих молитвы служанок, в мановение ока нашла чистые простыни, принесла холодный мятный отвар для роженицы. Целительница вздохнула с облегчением: хоть кто-то удержал голову на плечах. Подумаешь, гроза! Но даже она, служительница Эарнира, выросшая в Суреме, далекая от местных суеверий, болезненно морщилась, когда очередной раскат грома ударял в уши. Марион тихо спросила целительницу:
— Может, ставни закрыть?
Но Соэнна не позволила:
— Нет, не надо. Я хочу видеть, так надо, — и снова застонала.
Почему «так надо» — никто не понял, но спорить не стали. Если роженице так легче, то остальные потерпят. Гроза тем временем зависла над замком, казалось, что она пытается взять неприступные стены штурмом: гром тараном колотит в ворота, а молнии горшками с зажигательной смесью разбиваются об оконные стекла. А Соэнна лежала на спине, закрыв глаза, по лицу тек пот, теплый и почему-то сладкий, вспышки молний проникали за закрытые веки, и в разноцветных пятнах она видела все то же лицо из своих снов, но теперь она знала имя — Леар, его звали Леар… или все-таки Элло? А лицо снова и снова распадалось на две части, осыпаясь осколками.
С приближением темноты гроза усилилась, Марион решительно двинулась к ставням, не сомневаясь, что Соэнне сейчас не до окна, когда порыв ветра с силой ударил в оконную раму и стекло, не выдержав удара, высыпалось внутрь комнаты, прямо на нее, затушив свечи, а следом за ветром влетел огненный шар. Закричали до смерти перепуганные служанки, сама Марион застыла, вспомнив, что рассказывали про такой огонь старики: мол, это Аред с солнца в бессильной злобе плюется. Если шевельнешься — огонь в тебя вцепится и спалит дотла, а будешь стоять камнем — не заметит и мимо пролетит. Огненный шар обогнул застывшую на его пути Марион и завис за спиной целительницы, та даже не могла обернуться, чтобы узнать, почему пронзительный визг сменился тишиной, потому что в этот самый миг раздался первый крик младенца, она повернулась, держа окровавленного ребенка на руках, и огненный шар взорвался прямо над нею, на мгновение закрыв женщину с новорожденным завесой пламени. Марион, стряхнув оцепенение, рванулась туда — но огонь бесследно исчез. Целительница едва успела отойти в сторону, чтобы не дать Марион сбить себя с ног:
— Вы что, с ума сошли? Я же могу уронить ребенка!
— О-огг-онь, — заикаясь, пробормотала ошеломленная женщина.
— Какой еще огонь?
— Шар, огненный, прямо на вас был.
— Какой еще шар? — Целительница посмотрела на забившихся в угол служанок, и только сейчас заметила разбитое стекло. — Огневик, что ли? Да, редкость, но пугаться-то чего? Улетел, и слава богам.
— Да не улетел он!
Но никто, кроме Марион, не видел огненной завесы, целительница вообще ничего не заметила, служанки от ужаса зажмурились, а Соэнна стонала в полузабытьи, похоже, даже не поняв, что уже стала матерью. Целительница быстро ощупала живот роженицы: второй близнец обычно рождается вскорости после первого. Быстрые и легкие роды, а говорили — дурная примета, дурная примета. Все бы так рожали! Соэнна вроде бы пришла в себя, попросила показать ребенка, убедилась, что с ним все в порядке, и снова откинулась на подушки. Одна из служанок торопливо выбежала за дверь, сказать герцогу, что его первенец появился на свет, а Марион, обмыв малыша, повязала ему на запястье синюю нитку, чтобы потом не перепутать старшего с младшим.
Гроза стихла в один миг, словно дожидалась, пока наследник герцога Суэрсен издаст первый крик. Перестали сверкать молнии, и оказалось, что уже стемнело, угомонился ветер, наступила тишина, нарушаемая лишь стонами роженицы. Марион хотела закрыть окно хотя бы ставнями, но передумала — ветер наполовину вырвал их из петель, а в натопленной комнате и так было дышать нечем, даже с открытым окном, пусть уж будет, как есть, все равно дело к концу движется. Она смела в кучу осколки, чтобы никто не напоролся, и зашептала молитву Эарнире-Дарительнице, за благополучные роды. И словно сглазила: недаром говорят повивальные бабки: вот как послед отойдет, тогда и время богов благодарить. Второй близнец не торопился последовать за своим братом.
Долгая зимняя ночь перевалила за середину, Соэнна уже не стонала, прочно провалившись в беспамятство, целительница покачала головой:
— Доставать надо, все равно уже мертвый там, еще подождать — и она следом отправится.
Марион возразила:
— Нельзя так, герцога спросить надо.
Целительница только вздохнула, она уже не первый год принимала роды, и знала, что в знатных семьях мужчины обычно предпочитают пожертвовать женой, если есть хоть какая-то надежда спасти ребенка. Отходит потом три месяца в трауре, да снова женится, подумаешь. Когда брак без любви, и потерять не боишься. Но, может быть, герцог все-таки решит поберечь жену, старший-то мальчик крепенький родился…
— Сходите к нему, не служанку же посылать.
Обычно Марион старалась не показываться герцогу на глаза, понимая, что напоминает ему о сестре. Иннуон держался безукоризненно вежливо, но пожилая женщина слишком хорошо знала свою воспитанницу, чтобы не прочитать по лицу ее брата, что он на самом деле чувствует. Будь ее воля — ни за что бы не пошла к герцогу с такой вестью, но больше и впрямь некому, а Соэнна того гляди, умрет, оставит сына сиротой.
Иннуон с нетерпением ждал, когда же, наконец, снова постучат в дверь. Он весьма смутно представлял, как именно женщины производят детей на свет, подозревая, что схожим образом с собаками и лошадьми, потому нетерпение его было радостным, а не тревожным. В затянувшихся родах он не видел ничего страшного, просто хотел поскорее увидеть сыновей. Марион вошла в комнату и стала у порога, не зная, как начать разговор, Иннуон не вытерпел первым:
— Ну, что там? Мальчик? Чего ты молчишь? Неужели девочка? Быть такого не может!
— Никого там, ваше сиятельство. Не разродилась она еще.
— Да сколько же можно!
— Дольше нельзя, целительница вас спросить велела, что делать. Если плод не достать — умрет герцогиня.
— Что значит «плод»? Это она моего сына так называет?
— Он уже мертвый, должно быть, потому и не выходит. Спасать госпожу надо, а то кровью истечет.
— Ерунда! Мне нужен мой сын. Я не для того привез повитуху из Сурема, чтобы она убила моего ребенка.
— Но ваше сиятельство! Герцогиня умирает!
— Не умрет. Я запрещаю делать что-нибудь, что может повредить ребенку. Попробует — шкуру с живой спущу, так и передай!
Марион хотела возразить, но заметила характерную складку между бровей Иннуона — спорить бесполезно. Такой же, как и все мужчины. Им удовольствие, а женщина потом в родах умирает, лишь бы наследника мужу и господину родить. Какая же наместница, должно быть, счастливая! Ни один мужчина в ее жизни не волен. Ничего не оставалось, кроме как вернуться в пропахшую кровью комнату. Еще с порога Марион покачала головой:
— Запретил, говорит, шкуру спустит.
— С самого бы него кто шкуру спустил, — в сердцах выругалась целительница, хотя ей, жрице бога жизни, грешно было желать кому бы-то ни было зла.
Соэнна неожиданно пришла в себя, попросила пить. Женщины кинулись к ней, стали уговаривать потужиться еще немного, но измученная роженица опять потеряла сознание. Целительница мрачно переспросила:
— Шкуру, говоришь, спустит? Ну, пусть спускает, а я этого так оставить не могу.
По законам империи муж имел полное право решить судьбу жены в подобной ситуации, но целительский кодекс однозначно ставил жизнь рожденную выше нерожденной. Герцог потом пусть жалуется в храмовый совет, если хочет, а ей он не указ. Но злить его сверх меры тоже не стоит, и так злее собаки будет. Проще было бы по кускам плод достать, но если герцог это увидит — точно убьет. Лучше щипцами вытащить, а потом сказать, что младенец так мертвым и родился. Она подозвала Марион:
— Помогать будете.
Служанок выгнали вон, все равно от них не было никакого толка, от одной мысли, что придется нарушить волю герцога, они впали в оцепенение. Впрочем, особого проку не было и от Марион, она, хотя и приняла немало родов, первый раз в жизни видела щипцы. Храмовые повитухи хранили их устройство в секрете, говоря, что в неумелых руках от щипцов больше вреда, чем пользы, а каждую повивальную бабку все равно не научишь. Да и прошедшей обучение в храме целительнице не всегда сопутствовал успех: порой так этими щипцами несчастного младенца ухватывали, что милосерднее было бы придушить сразу после рождения, чем оставлять уродца мучиться. Целительница только приступила к делу, как Марион прошептала в изумлении:
— Смотри, звезды!
— Что звезды? — не до звезд сейчас было.
— Они падают! Падают с неба!
— Да пусть себе падают, не помогаешь, так хоть не мешай!
Звезды действительно падали, сыпались с неба сплошным дождем, казалось — протяни в окно руку — поймаешь звезду. Марион молилась всем богам сразу. Если зимние грозы порой случались, хоть и считались плохой приметой, то такого она за свои пятьдесят зим еще не видела, да и не слышала, чтобы кто-нибудь видел. Не падали в Суэрсене звезды, ни зимой, ни летом. Это в южных краях такое случалось, но чтобы у них, на севере… не иначе, как знак какой-то, а вот к добру ли, к несчастью ли… разве поймешь, что там у богов на уме?
Целительница, наконец, выпрямилась, держа на руках скрюченное окровавленное тельце. Младенец, как и ожидалось, не издал ни звука, но Марион все-таки переспросила:
— Живой?
— Да откуда он живой будет? Мертвый. — Уставшая женщина подошла к разбитому окну, вдохнуть свежего воздуха. Звезды по-прежнему падали. Целительница положила мертвого младенца на подоконник и вздохнула:
— Ну вот и все.
На дальнем краю небосвода начал пробиваться рассвет: солнце еще не взошло, но черный бархат ночного неба уже уступил место лиловому и темно-розовому. Женщины отошли помыть руки, и не видели, как радужная звезда влетела в окно, плавно опустилась на тело младенца, и, рассыпавшись, искрами пробежала по коже. Зато они услышали громкий плач, малыш недовольно закричал, оказавшись на холоде. Целительница кинулась к подоконнику, взяла ребенка на руки:
— Боги всемогущие! Живой! Быть не может! — Она растерялась. Бывало, что живого раньше срока в мертвецы записывали, но чтобы вот так ошибиться… А Марион только улыбнулась с облегчением:
— В такую ночь что угодно может быть. Живой — и слава богам. На то они и боги, чтобы чудеса творить.
— Что-то я раньше чудес не видела.
— Значит, любят они этот род.
* * *
Ближе к вечеру того же дня Иннуон, согласно обычаю, давал имена своим сыновьям. Он придумал их уже под утро, красивые, ничего не означающие созвучия. Созвучия, которым он своей волей придает смысл и значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
LIV
Похоже, зимние грозы пристально следили за Соэнной и решили не пропускать ни одного важного события в ее жизни. Роды начались с утра, вскоре после рассвета, и сразу же раздались первые удары грома, а потом засверкали молнии. Слуги торопливо шептали молитвы, храмовая целительница ругала растерявшихся служанок, умудрившихся опрокинуть чан с горячей водой, Иннуон нервно вышагивал по коридору, даже не пытаясь приблизиться к женским покоям, знал, что его и близко не подпустят — таков обычай. Мужчине — без разницы, крестьянин он или герцог — нечего делать подле роженицы. А гроза громыхала за окнами, вспышки молний озаряли витражи, искажая очертания рисунков, и Иннуон впервые подумал, что далеко не всегда роды проходят успешно, даже если женщина молодая и здоровая. Он уже забыл, что брак этот был заключен против его воли, забыл, как всеми силами избегал молодой жены, теперь герцог хотел только одного: чтобы гроза прекратилась, а его позвали в спальню Соэнны и дали взять на руки два пищащих комка в кружевных пеленках. Но гроза и не думала утихать, и никто не звал герцога. Иннуон вернулся в кабинет, упал в кресло, подвинул к себе бутыль с вином и налил очередной, уже четвертый бокал.
А в запретной для герцога Суэрсен спальне обычная для таких событий суматоха постепенно сменилась неким подобием порядка. Вовремя подоспевшая Марион успокоила бормочущих молитвы служанок, в мановение ока нашла чистые простыни, принесла холодный мятный отвар для роженицы. Целительница вздохнула с облегчением: хоть кто-то удержал голову на плечах. Подумаешь, гроза! Но даже она, служительница Эарнира, выросшая в Суреме, далекая от местных суеверий, болезненно морщилась, когда очередной раскат грома ударял в уши. Марион тихо спросила целительницу:
— Может, ставни закрыть?
Но Соэнна не позволила:
— Нет, не надо. Я хочу видеть, так надо, — и снова застонала.
Почему «так надо» — никто не понял, но спорить не стали. Если роженице так легче, то остальные потерпят. Гроза тем временем зависла над замком, казалось, что она пытается взять неприступные стены штурмом: гром тараном колотит в ворота, а молнии горшками с зажигательной смесью разбиваются об оконные стекла. А Соэнна лежала на спине, закрыв глаза, по лицу тек пот, теплый и почему-то сладкий, вспышки молний проникали за закрытые веки, и в разноцветных пятнах она видела все то же лицо из своих снов, но теперь она знала имя — Леар, его звали Леар… или все-таки Элло? А лицо снова и снова распадалось на две части, осыпаясь осколками.
С приближением темноты гроза усилилась, Марион решительно двинулась к ставням, не сомневаясь, что Соэнне сейчас не до окна, когда порыв ветра с силой ударил в оконную раму и стекло, не выдержав удара, высыпалось внутрь комнаты, прямо на нее, затушив свечи, а следом за ветром влетел огненный шар. Закричали до смерти перепуганные служанки, сама Марион застыла, вспомнив, что рассказывали про такой огонь старики: мол, это Аред с солнца в бессильной злобе плюется. Если шевельнешься — огонь в тебя вцепится и спалит дотла, а будешь стоять камнем — не заметит и мимо пролетит. Огненный шар обогнул застывшую на его пути Марион и завис за спиной целительницы, та даже не могла обернуться, чтобы узнать, почему пронзительный визг сменился тишиной, потому что в этот самый миг раздался первый крик младенца, она повернулась, держа окровавленного ребенка на руках, и огненный шар взорвался прямо над нею, на мгновение закрыв женщину с новорожденным завесой пламени. Марион, стряхнув оцепенение, рванулась туда — но огонь бесследно исчез. Целительница едва успела отойти в сторону, чтобы не дать Марион сбить себя с ног:
— Вы что, с ума сошли? Я же могу уронить ребенка!
— О-огг-онь, — заикаясь, пробормотала ошеломленная женщина.
— Какой еще огонь?
— Шар, огненный, прямо на вас был.
— Какой еще шар? — Целительница посмотрела на забившихся в угол служанок, и только сейчас заметила разбитое стекло. — Огневик, что ли? Да, редкость, но пугаться-то чего? Улетел, и слава богам.
— Да не улетел он!
Но никто, кроме Марион, не видел огненной завесы, целительница вообще ничего не заметила, служанки от ужаса зажмурились, а Соэнна стонала в полузабытьи, похоже, даже не поняв, что уже стала матерью. Целительница быстро ощупала живот роженицы: второй близнец обычно рождается вскорости после первого. Быстрые и легкие роды, а говорили — дурная примета, дурная примета. Все бы так рожали! Соэнна вроде бы пришла в себя, попросила показать ребенка, убедилась, что с ним все в порядке, и снова откинулась на подушки. Одна из служанок торопливо выбежала за дверь, сказать герцогу, что его первенец появился на свет, а Марион, обмыв малыша, повязала ему на запястье синюю нитку, чтобы потом не перепутать старшего с младшим.
Гроза стихла в один миг, словно дожидалась, пока наследник герцога Суэрсен издаст первый крик. Перестали сверкать молнии, и оказалось, что уже стемнело, угомонился ветер, наступила тишина, нарушаемая лишь стонами роженицы. Марион хотела закрыть окно хотя бы ставнями, но передумала — ветер наполовину вырвал их из петель, а в натопленной комнате и так было дышать нечем, даже с открытым окном, пусть уж будет, как есть, все равно дело к концу движется. Она смела в кучу осколки, чтобы никто не напоролся, и зашептала молитву Эарнире-Дарительнице, за благополучные роды. И словно сглазила: недаром говорят повивальные бабки: вот как послед отойдет, тогда и время богов благодарить. Второй близнец не торопился последовать за своим братом.
Долгая зимняя ночь перевалила за середину, Соэнна уже не стонала, прочно провалившись в беспамятство, целительница покачала головой:
— Доставать надо, все равно уже мертвый там, еще подождать — и она следом отправится.
Марион возразила:
— Нельзя так, герцога спросить надо.
Целительница только вздохнула, она уже не первый год принимала роды, и знала, что в знатных семьях мужчины обычно предпочитают пожертвовать женой, если есть хоть какая-то надежда спасти ребенка. Отходит потом три месяца в трауре, да снова женится, подумаешь. Когда брак без любви, и потерять не боишься. Но, может быть, герцог все-таки решит поберечь жену, старший-то мальчик крепенький родился…
— Сходите к нему, не служанку же посылать.
Обычно Марион старалась не показываться герцогу на глаза, понимая, что напоминает ему о сестре. Иннуон держался безукоризненно вежливо, но пожилая женщина слишком хорошо знала свою воспитанницу, чтобы не прочитать по лицу ее брата, что он на самом деле чувствует. Будь ее воля — ни за что бы не пошла к герцогу с такой вестью, но больше и впрямь некому, а Соэнна того гляди, умрет, оставит сына сиротой.
Иннуон с нетерпением ждал, когда же, наконец, снова постучат в дверь. Он весьма смутно представлял, как именно женщины производят детей на свет, подозревая, что схожим образом с собаками и лошадьми, потому нетерпение его было радостным, а не тревожным. В затянувшихся родах он не видел ничего страшного, просто хотел поскорее увидеть сыновей. Марион вошла в комнату и стала у порога, не зная, как начать разговор, Иннуон не вытерпел первым:
— Ну, что там? Мальчик? Чего ты молчишь? Неужели девочка? Быть такого не может!
— Никого там, ваше сиятельство. Не разродилась она еще.
— Да сколько же можно!
— Дольше нельзя, целительница вас спросить велела, что делать. Если плод не достать — умрет герцогиня.
— Что значит «плод»? Это она моего сына так называет?
— Он уже мертвый, должно быть, потому и не выходит. Спасать госпожу надо, а то кровью истечет.
— Ерунда! Мне нужен мой сын. Я не для того привез повитуху из Сурема, чтобы она убила моего ребенка.
— Но ваше сиятельство! Герцогиня умирает!
— Не умрет. Я запрещаю делать что-нибудь, что может повредить ребенку. Попробует — шкуру с живой спущу, так и передай!
Марион хотела возразить, но заметила характерную складку между бровей Иннуона — спорить бесполезно. Такой же, как и все мужчины. Им удовольствие, а женщина потом в родах умирает, лишь бы наследника мужу и господину родить. Какая же наместница, должно быть, счастливая! Ни один мужчина в ее жизни не волен. Ничего не оставалось, кроме как вернуться в пропахшую кровью комнату. Еще с порога Марион покачала головой:
— Запретил, говорит, шкуру спустит.
— С самого бы него кто шкуру спустил, — в сердцах выругалась целительница, хотя ей, жрице бога жизни, грешно было желать кому бы-то ни было зла.
Соэнна неожиданно пришла в себя, попросила пить. Женщины кинулись к ней, стали уговаривать потужиться еще немного, но измученная роженица опять потеряла сознание. Целительница мрачно переспросила:
— Шкуру, говоришь, спустит? Ну, пусть спускает, а я этого так оставить не могу.
По законам империи муж имел полное право решить судьбу жены в подобной ситуации, но целительский кодекс однозначно ставил жизнь рожденную выше нерожденной. Герцог потом пусть жалуется в храмовый совет, если хочет, а ей он не указ. Но злить его сверх меры тоже не стоит, и так злее собаки будет. Проще было бы по кускам плод достать, но если герцог это увидит — точно убьет. Лучше щипцами вытащить, а потом сказать, что младенец так мертвым и родился. Она подозвала Марион:
— Помогать будете.
Служанок выгнали вон, все равно от них не было никакого толка, от одной мысли, что придется нарушить волю герцога, они впали в оцепенение. Впрочем, особого проку не было и от Марион, она, хотя и приняла немало родов, первый раз в жизни видела щипцы. Храмовые повитухи хранили их устройство в секрете, говоря, что в неумелых руках от щипцов больше вреда, чем пользы, а каждую повивальную бабку все равно не научишь. Да и прошедшей обучение в храме целительнице не всегда сопутствовал успех: порой так этими щипцами несчастного младенца ухватывали, что милосерднее было бы придушить сразу после рождения, чем оставлять уродца мучиться. Целительница только приступила к делу, как Марион прошептала в изумлении:
— Смотри, звезды!
— Что звезды? — не до звезд сейчас было.
— Они падают! Падают с неба!
— Да пусть себе падают, не помогаешь, так хоть не мешай!
Звезды действительно падали, сыпались с неба сплошным дождем, казалось — протяни в окно руку — поймаешь звезду. Марион молилась всем богам сразу. Если зимние грозы порой случались, хоть и считались плохой приметой, то такого она за свои пятьдесят зим еще не видела, да и не слышала, чтобы кто-нибудь видел. Не падали в Суэрсене звезды, ни зимой, ни летом. Это в южных краях такое случалось, но чтобы у них, на севере… не иначе, как знак какой-то, а вот к добру ли, к несчастью ли… разве поймешь, что там у богов на уме?
Целительница, наконец, выпрямилась, держа на руках скрюченное окровавленное тельце. Младенец, как и ожидалось, не издал ни звука, но Марион все-таки переспросила:
— Живой?
— Да откуда он живой будет? Мертвый. — Уставшая женщина подошла к разбитому окну, вдохнуть свежего воздуха. Звезды по-прежнему падали. Целительница положила мертвого младенца на подоконник и вздохнула:
— Ну вот и все.
На дальнем краю небосвода начал пробиваться рассвет: солнце еще не взошло, но черный бархат ночного неба уже уступил место лиловому и темно-розовому. Женщины отошли помыть руки, и не видели, как радужная звезда влетела в окно, плавно опустилась на тело младенца, и, рассыпавшись, искрами пробежала по коже. Зато они услышали громкий плач, малыш недовольно закричал, оказавшись на холоде. Целительница кинулась к подоконнику, взяла ребенка на руки:
— Боги всемогущие! Живой! Быть не может! — Она растерялась. Бывало, что живого раньше срока в мертвецы записывали, но чтобы вот так ошибиться… А Марион только улыбнулась с облегчением:
— В такую ночь что угодно может быть. Живой — и слава богам. На то они и боги, чтобы чудеса творить.
— Что-то я раньше чудес не видела.
— Значит, любят они этот род.
* * *
Ближе к вечеру того же дня Иннуон, согласно обычаю, давал имена своим сыновьям. Он придумал их уже под утро, красивые, ничего не означающие созвучия. Созвучия, которым он своей волей придает смысл и значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91