Возможно, это был самый благоприятный момент, чтобы
преодолеть в себе страх перед близостью с женщиной: ведь Филипп так
нуждался в ласке и нежности, так жаждал забыться, в объятиях милой и
дорогой сестренки... Но в ту ночь между ними так ничего и не произошло.
Филипп был еще слишком слаб, истощен, обессилен пережитым потрясением. Они
лежали рядышком, обнимаясь и целуясь - ласково, но не страстно, как брат и
сестра, - и Филипп выговорил Амелине все, что накипело у него в душе, что
его мучило, что его терзало, а потом просто заснул, крепко прижавшись к
ней, к ее теплому и нежному телу. Той ночью он спал спокойно и безмятежно.
Утром их разбудил Гастон (слуги не решались) и все спрашивал, когда
же будут дети. Вот на какой приподнятой ноте они и расстались. А поскольку
было еще рано, то Филипп остался лежать в постели, не зная, где ему деться
от охватившего его стыда. Что ж это будет, думал он, если через месяц или
два Гастону вздумается расспросить врача, не беременна ли случаем его
сестра, а тот, изумленно подняв брови, ответит: "Бога ради, монсеньор! Она
еще девственница". Да, пищи для острот хватит надолго! "Так ты СПАЛ с
Амелиной. или ПРОСТО спал с ней? И сколько же раз ты вот так ПРОСТО спал с
ней?" Нечего сказать, хорошенькое дело...
Филипп взял в руки лютню и пробежал пальцами по струнам, проверяя
настройку. Ну почему он, так желая женщин, в то же время чуть ли не
панически боится их? - уже в который раз спросил он себя и уже в который
раз ответил встречным вопросом: а что, если он боится не женщин, а себя
самого? Боится разувериться, разочароваться в том чувстве, которое ставит
выше всех остальных. Боится, что после первой же близости все женщины
потеряют в его глазах ореол таинственности и мистической
привлекательности. И все ждет ту единственную, которую полюбит
по-настоящему...
Сознательно Филипп еще не решил, что он хотел бы спеть, как его
пальцы, немного неожиданно для него самого, взяли первые аккорды песни о
любви могущественного вельможи к дочери короля. О той самой любви, что
привела к его появлению на свет и на этом трагически оборвалась. О его
отце, герцоге Филиппе III Аквитанском, который, потеряв первую жену,
совсем по ней не грустил, ибо был без памяти влюблен в одиннадцатилетнюю
девочку, дочь короля Робера III. Изабелла Галльская годилась герцогу в
дочки, но это обстоятельство нисколько не помешало ему влюбиться в нее так
сильно, так страстно возжелать ее, что в своем безрассудстве он готов был
уподобиться Парису и разрушить стены Тулузы ради прекрасных очей
новоявленной Елены Троянской. Чтобы сохранить мир в стране, король был
вынужден уступить герцогу, нарушив тем самым слово, данное графу
Прованскому, с чьим сыном Изабелла уже была помолвлена. Почувствовав себя
оскорбленным, граф вздумал выйти из состава королевства и присоединиться к
Германскому Союзу (что, в общем, было на руку аквитанцам, так как
позволяло их роду занять доминирующее положение в остальной части Галлии);
но тут герцог, сознавая свою вину перед королем, выступил ярым
приверженцем территориальной целостности государства и пообещал дать
решительный отпор поползновениям сепаратистов. В этом его поддержали
остальные галльские князья, что и решило спор в пользу единства страны.
Графу Прованскому пришлось смирить гордыню и довольствоваться браком
своего сына с племянницей короля, юная принцесса Изабелла стала герцогиней
Аквитанской, а вся эта история получила широкую огласку и нашла свое
отражение в десятках, если не сотнях, художественных произведений того
времени.
Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал,
пожалуй, самую далекую от действительности, но она нравилась ему больше
других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение,
затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об
исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих
героев, что они казались совсем живыми, реальными, создавалось
впечатление, что они находятся где-то рядом, что в любой момент готовы
предстать перед слушателями во плоти...
Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа
не наградила его абсолютным слухом, однако долгие часы упорных тренировок
не прошли для него даром: пел он правильно, хорошо поставленным голосом,
почти никогда не фальшивил, и слушать его было приятно не только ему
самому, но и многим другим. В равной степени это относилось и к его умению
аккомпанировать себе на лютне, арфе, гитаре и клавесине.
Где-то посередине песни Филипп почувствовал (именно почувствовал, а
не услышал), как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за
спиной. Это ощущение было настолько реальным и осязаемым, что Филипп умолк
на полуслове, отложил в сторону лютню и огляделся...
А в следующее мгновение он уже был на ногах, глуповато улыбаясь и
отчаянно пытаясь выровнять сбившееся с ритма дыхание. Горло его сдавил
нервный кашель, но Филипп не мог позволить себе прокашляться, в страхе
спугнуть, разрушить хрупкое очарование открывшееся его взору волшебной,
неземной картины...
Перед ним стояла юная девушка лет пятнадцати, прекрасная как весна,
как любовь, как может быть прекрасной лишь чистота и невинность. Она была
одета в костюм для верховой езды темно-синего цвета, который удачно
гармонировал с ее нежной снежно-белой кожей и пышной гривой распущенных
светло-каштановых волос, волнами ниспадавших почти до самой талии. Ее
большие карие глаза смотрели на него с восторгом и умилением, на щеках
играл розовый румянец, а на коралловых губах блуждала робкая улыбка,
сверкавшая жемчугом ее ровных белых зубов.
У Филиппа бешено стучало сердце и подкашивались ноги. Он глядел на
девушку, поедая ее глазами и млея от неведомого ему ранее, ни с чем не
сравнимого ощущения, которому он не мог подобрать соответствующего
определения. Все мысли в его голове перепутались, ему хотелось подхватить
ее на руки, крепко прижать к себе и кружить, кружить по поляне, смеясь и
рыдая от переполнявшей его радости и глубокого, безмерного счастья,
взлететь с ней ввысь, далеко-далеко, куда не залетают даже орлы, и там,
между небом и землей, наедине с ней наслаждаться с ней близостью целовать
ее, ласкать, повергнуть к ее стопам свою девственность, с которой он так
долго не мог расстаться, будто предвидя встречу с Ней - с девушкой своей
мечты...
Наконец совладав с собой, Филипп подступил к девушке и галантно
поцеловал ее руку. С трудом поборов в себе желание прижаться к этой
прелестной маленькой ручке, он заставил себя выпрямиться и представился:
- Филипп Аквитанский к вашим услугам, барышня.
Девушка ослепительно улыбнулась, и Филипп почувствовал, как у него с
новой силой заныло сердце.
- Очень мило, монсеньор, - ответила она и, не выдержав пылкого
взгляда Филиппа, в смущении опустила глаза; щеки ее стали пунцовыми. - А
я... Меня зовут Луиза де Шеверни... Также к вашим услугам.
По-галльски она говорила правильно, но с заметным франсийским
акцентом. Голос ее, бархатно-нежный, поверг Филиппа в сладостный трепет, и
он еле сдержался, чтобы не застонать в истоме.
- Вы... Вероятно, вы родом с Иль-де-Франса, - неуверенно предположил
он. - Или же со Средней Луары.
- Вы угадали, - кивнула Луиза. - Моя семья живет в Блуа.
- И что привело вас в наши края, позвольте спросить?
- Три дня назад я приехала в гости к родственнику, вашему другу,
кстати, графу Капсирскому.
- Вот как! - Только теперь Филипп заметил на краю поляны двух
лошадей: одну с дамским седлом, другую с мужским, которых держал за
поводья слуга. В слуге он признал Жакомо, камердинера Шатофьера. - Стало
быть, Эрнан ваш родственник?
- Да, монсеньор. Моя матушка - родная сестра матери господина графа,
царство ей небесное. Мы также родственники и по его мужской линии, правда,
дальние.
- Ага, понятно, - сказал Филипп. - Это... гм... Это была очень
романтическая история.
Тут он покривил душой. Ничего романтического в этой истории не было -
то был обыкновенный мезальянс. Двадцать лет назад отец Эрнана ездил в
Шампань, на родину своих предков, и вернулся оттуда с молодой женой,
дочерью одного обнищавшего дворянина, его дальнего родственника. Этот брак
никто не одобрял.
Почувствовав фальшь в последних словах Филиппа, Луиза вновь
покраснела - на сей раз от обиды и унижения. Она поняла это так, что
Филипп с самого начала решил поставить ее на место, указав на разницу в их
общественном статусе, хотя на самом деле он даже не думал об этом.
- Прошу прощения, монсеньор, за причиненное вам беспокойство, -
сказала Луиза, потупив глаза. - Я... Я не смею вам больше мешать. Сейчас я
уеду.
- Почему? - удивился Филипп. - Разве вы куда-то спешите?
- Ну... нет. Не очень. Я просто знакомилась с окрестностями, а когда
услышала, как вы поете, то приблизилась, чтобы послушать вас...
- Но ведь я еще не закончил! - живо возразил Филипп, радуясь
возникшей зацепке. - А вы вправду хотите послушать меня? Вам действительно
нравится, как я пою?
- Да, очень! - энергично кивнула она и тут же засмущалась. - Вы
замечательно поете, монсеньор.
- Меня зовут Филипп, - веско заметил он, беря ее за руку. - Только
так я разрешаю называть себя хорошеньким девушкам. А вы не просто
хорошенькая, вы - красавица.
- Вы мне льстите, - трепеща сказала Луиза. - Благодарю вас за
комплимент.
- Это вовсе не комплимент, - с серьезным видом возразил Филипп. - Я
говорю то, что думаю. Я еще никогда не встречал такой милой и
очаровательной девушки, как вы. Если хотите знать, что я чувствую, глядя
на вас, то отвечу вам прямо: я потрясен.
Луиза подняла к нему свое лицо и взгляды их встретились.
- А я... если хотите знать... - сбивчиво заговорила она, - Я никогда
еще не встречала такого, как вы... Мне говорили, что вы красивый, но я...
я не думала, что вы такой милый...
Филипп весь просиял. Отчаянно борясь с искушение привлечь ее к себе и
покрыть ее лицо нежными поцелуями, он подвел Луизу к берегу озера и
расстелил на траве свой широкий плащ. Она поблагодарила его и села,
подтянув ноги. Филипп пристроился рядышком, взял в руки лютню и спросил:
- Мне начинать сначала или с того куплета, на котором остановился?
- Сначала, если можно.
Филипп коснулся пальцами струн и запел с таким воодушевлением, какого
не испытывал еще никогда. Вместе с ним пело и его сердце, в котором все
ярче и ярче разгоралось пламя любви.
Да, любви. Филипп любил и был уверен, что любит. Его ничуть не
смущало, что он совсем не знает эту девушку, что он познакомился с ней
лишь несколько минут назад и что прошедшего с того момента времени слишком
мало, чтобы хотя бы в общих чертах узнать, что она собой представляет, -
ведь все это не имело никакого значения для любви. Любовь никогда не
приходит постепенно, шаг за шагом, она рождается в одночасье и не суть
важно когда - в момент знакомства, с первого взгляда, или значительно
позже. Любовь нельзя сравнивать ни с привычкой, ни с дружбой, ни с
привязанностью; она не является порождением земных чувств - уважения,
симпатии и тому подобных - даже в миллионы и миллиарды крат усиленных. Это
небесная благодать, это божественное откровение, это дьявольское
наваждение... Будто молния ударила одновременно с неба и из-под земли -
она мгновенно поразила Филиппа.
Луиза слушала его, облокотившись на колени и подперев подбородок
рукой. Ее лицо отражало целую гамму чувств - нежности, восторга,
благоговения, растерянности, замешательства и восхищения, а глаза ее томно
блестели. Когда Филипп допел до конца, и отзвучали завершающие аккорды
баллады, она еще немного помолчала, вслушиваясь в тишину, затем с
волнением в голосе произнесла:
- Как это прекрасно! У меня даже нет слов... А ведь это песня про
ваших родителей, правда?
- И да, и нет, - ответил Филипп. - В общих чертах это действительно
история о моих отце и матери, но некоторые детали и обстоятельства автор
явно позаимствовал из другой похожей истории.
- Вы имеете в виду дона Клавдия Иверо, который похитил у императора
дочь?*
- Да, именно. В частности из этой истории было взято окончание
баллады, что якобы моя мать убегает с моим отцом, и они втайне венчаются.
Наверное, автору это показалось более изящной концовкой, нежели то, что
случилось на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
преодолеть в себе страх перед близостью с женщиной: ведь Филипп так
нуждался в ласке и нежности, так жаждал забыться, в объятиях милой и
дорогой сестренки... Но в ту ночь между ними так ничего и не произошло.
Филипп был еще слишком слаб, истощен, обессилен пережитым потрясением. Они
лежали рядышком, обнимаясь и целуясь - ласково, но не страстно, как брат и
сестра, - и Филипп выговорил Амелине все, что накипело у него в душе, что
его мучило, что его терзало, а потом просто заснул, крепко прижавшись к
ней, к ее теплому и нежному телу. Той ночью он спал спокойно и безмятежно.
Утром их разбудил Гастон (слуги не решались) и все спрашивал, когда
же будут дети. Вот на какой приподнятой ноте они и расстались. А поскольку
было еще рано, то Филипп остался лежать в постели, не зная, где ему деться
от охватившего его стыда. Что ж это будет, думал он, если через месяц или
два Гастону вздумается расспросить врача, не беременна ли случаем его
сестра, а тот, изумленно подняв брови, ответит: "Бога ради, монсеньор! Она
еще девственница". Да, пищи для острот хватит надолго! "Так ты СПАЛ с
Амелиной. или ПРОСТО спал с ней? И сколько же раз ты вот так ПРОСТО спал с
ней?" Нечего сказать, хорошенькое дело...
Филипп взял в руки лютню и пробежал пальцами по струнам, проверяя
настройку. Ну почему он, так желая женщин, в то же время чуть ли не
панически боится их? - уже в который раз спросил он себя и уже в который
раз ответил встречным вопросом: а что, если он боится не женщин, а себя
самого? Боится разувериться, разочароваться в том чувстве, которое ставит
выше всех остальных. Боится, что после первой же близости все женщины
потеряют в его глазах ореол таинственности и мистической
привлекательности. И все ждет ту единственную, которую полюбит
по-настоящему...
Сознательно Филипп еще не решил, что он хотел бы спеть, как его
пальцы, немного неожиданно для него самого, взяли первые аккорды песни о
любви могущественного вельможи к дочери короля. О той самой любви, что
привела к его появлению на свет и на этом трагически оборвалась. О его
отце, герцоге Филиппе III Аквитанском, который, потеряв первую жену,
совсем по ней не грустил, ибо был без памяти влюблен в одиннадцатилетнюю
девочку, дочь короля Робера III. Изабелла Галльская годилась герцогу в
дочки, но это обстоятельство нисколько не помешало ему влюбиться в нее так
сильно, так страстно возжелать ее, что в своем безрассудстве он готов был
уподобиться Парису и разрушить стены Тулузы ради прекрасных очей
новоявленной Елены Троянской. Чтобы сохранить мир в стране, король был
вынужден уступить герцогу, нарушив тем самым слово, данное графу
Прованскому, с чьим сыном Изабелла уже была помолвлена. Почувствовав себя
оскорбленным, граф вздумал выйти из состава королевства и присоединиться к
Германскому Союзу (что, в общем, было на руку аквитанцам, так как
позволяло их роду занять доминирующее положение в остальной части Галлии);
но тут герцог, сознавая свою вину перед королем, выступил ярым
приверженцем территориальной целостности государства и пообещал дать
решительный отпор поползновениям сепаратистов. В этом его поддержали
остальные галльские князья, что и решило спор в пользу единства страны.
Графу Прованскому пришлось смирить гордыню и довольствоваться браком
своего сына с племянницей короля, юная принцесса Изабелла стала герцогиней
Аквитанской, а вся эта история получила широкую огласку и нашла свое
отражение в десятках, если не сотнях, художественных произведений того
времени.
Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал,
пожалуй, самую далекую от действительности, но она нравилась ему больше
других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение,
затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об
исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих
героев, что они казались совсем живыми, реальными, создавалось
впечатление, что они находятся где-то рядом, что в любой момент готовы
предстать перед слушателями во плоти...
Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа
не наградила его абсолютным слухом, однако долгие часы упорных тренировок
не прошли для него даром: пел он правильно, хорошо поставленным голосом,
почти никогда не фальшивил, и слушать его было приятно не только ему
самому, но и многим другим. В равной степени это относилось и к его умению
аккомпанировать себе на лютне, арфе, гитаре и клавесине.
Где-то посередине песни Филипп почувствовал (именно почувствовал, а
не услышал), как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за
спиной. Это ощущение было настолько реальным и осязаемым, что Филипп умолк
на полуслове, отложил в сторону лютню и огляделся...
А в следующее мгновение он уже был на ногах, глуповато улыбаясь и
отчаянно пытаясь выровнять сбившееся с ритма дыхание. Горло его сдавил
нервный кашель, но Филипп не мог позволить себе прокашляться, в страхе
спугнуть, разрушить хрупкое очарование открывшееся его взору волшебной,
неземной картины...
Перед ним стояла юная девушка лет пятнадцати, прекрасная как весна,
как любовь, как может быть прекрасной лишь чистота и невинность. Она была
одета в костюм для верховой езды темно-синего цвета, который удачно
гармонировал с ее нежной снежно-белой кожей и пышной гривой распущенных
светло-каштановых волос, волнами ниспадавших почти до самой талии. Ее
большие карие глаза смотрели на него с восторгом и умилением, на щеках
играл розовый румянец, а на коралловых губах блуждала робкая улыбка,
сверкавшая жемчугом ее ровных белых зубов.
У Филиппа бешено стучало сердце и подкашивались ноги. Он глядел на
девушку, поедая ее глазами и млея от неведомого ему ранее, ни с чем не
сравнимого ощущения, которому он не мог подобрать соответствующего
определения. Все мысли в его голове перепутались, ему хотелось подхватить
ее на руки, крепко прижать к себе и кружить, кружить по поляне, смеясь и
рыдая от переполнявшей его радости и глубокого, безмерного счастья,
взлететь с ней ввысь, далеко-далеко, куда не залетают даже орлы, и там,
между небом и землей, наедине с ней наслаждаться с ней близостью целовать
ее, ласкать, повергнуть к ее стопам свою девственность, с которой он так
долго не мог расстаться, будто предвидя встречу с Ней - с девушкой своей
мечты...
Наконец совладав с собой, Филипп подступил к девушке и галантно
поцеловал ее руку. С трудом поборов в себе желание прижаться к этой
прелестной маленькой ручке, он заставил себя выпрямиться и представился:
- Филипп Аквитанский к вашим услугам, барышня.
Девушка ослепительно улыбнулась, и Филипп почувствовал, как у него с
новой силой заныло сердце.
- Очень мило, монсеньор, - ответила она и, не выдержав пылкого
взгляда Филиппа, в смущении опустила глаза; щеки ее стали пунцовыми. - А
я... Меня зовут Луиза де Шеверни... Также к вашим услугам.
По-галльски она говорила правильно, но с заметным франсийским
акцентом. Голос ее, бархатно-нежный, поверг Филиппа в сладостный трепет, и
он еле сдержался, чтобы не застонать в истоме.
- Вы... Вероятно, вы родом с Иль-де-Франса, - неуверенно предположил
он. - Или же со Средней Луары.
- Вы угадали, - кивнула Луиза. - Моя семья живет в Блуа.
- И что привело вас в наши края, позвольте спросить?
- Три дня назад я приехала в гости к родственнику, вашему другу,
кстати, графу Капсирскому.
- Вот как! - Только теперь Филипп заметил на краю поляны двух
лошадей: одну с дамским седлом, другую с мужским, которых держал за
поводья слуга. В слуге он признал Жакомо, камердинера Шатофьера. - Стало
быть, Эрнан ваш родственник?
- Да, монсеньор. Моя матушка - родная сестра матери господина графа,
царство ей небесное. Мы также родственники и по его мужской линии, правда,
дальние.
- Ага, понятно, - сказал Филипп. - Это... гм... Это была очень
романтическая история.
Тут он покривил душой. Ничего романтического в этой истории не было -
то был обыкновенный мезальянс. Двадцать лет назад отец Эрнана ездил в
Шампань, на родину своих предков, и вернулся оттуда с молодой женой,
дочерью одного обнищавшего дворянина, его дальнего родственника. Этот брак
никто не одобрял.
Почувствовав фальшь в последних словах Филиппа, Луиза вновь
покраснела - на сей раз от обиды и унижения. Она поняла это так, что
Филипп с самого начала решил поставить ее на место, указав на разницу в их
общественном статусе, хотя на самом деле он даже не думал об этом.
- Прошу прощения, монсеньор, за причиненное вам беспокойство, -
сказала Луиза, потупив глаза. - Я... Я не смею вам больше мешать. Сейчас я
уеду.
- Почему? - удивился Филипп. - Разве вы куда-то спешите?
- Ну... нет. Не очень. Я просто знакомилась с окрестностями, а когда
услышала, как вы поете, то приблизилась, чтобы послушать вас...
- Но ведь я еще не закончил! - живо возразил Филипп, радуясь
возникшей зацепке. - А вы вправду хотите послушать меня? Вам действительно
нравится, как я пою?
- Да, очень! - энергично кивнула она и тут же засмущалась. - Вы
замечательно поете, монсеньор.
- Меня зовут Филипп, - веско заметил он, беря ее за руку. - Только
так я разрешаю называть себя хорошеньким девушкам. А вы не просто
хорошенькая, вы - красавица.
- Вы мне льстите, - трепеща сказала Луиза. - Благодарю вас за
комплимент.
- Это вовсе не комплимент, - с серьезным видом возразил Филипп. - Я
говорю то, что думаю. Я еще никогда не встречал такой милой и
очаровательной девушки, как вы. Если хотите знать, что я чувствую, глядя
на вас, то отвечу вам прямо: я потрясен.
Луиза подняла к нему свое лицо и взгляды их встретились.
- А я... если хотите знать... - сбивчиво заговорила она, - Я никогда
еще не встречала такого, как вы... Мне говорили, что вы красивый, но я...
я не думала, что вы такой милый...
Филипп весь просиял. Отчаянно борясь с искушение привлечь ее к себе и
покрыть ее лицо нежными поцелуями, он подвел Луизу к берегу озера и
расстелил на траве свой широкий плащ. Она поблагодарила его и села,
подтянув ноги. Филипп пристроился рядышком, взял в руки лютню и спросил:
- Мне начинать сначала или с того куплета, на котором остановился?
- Сначала, если можно.
Филипп коснулся пальцами струн и запел с таким воодушевлением, какого
не испытывал еще никогда. Вместе с ним пело и его сердце, в котором все
ярче и ярче разгоралось пламя любви.
Да, любви. Филипп любил и был уверен, что любит. Его ничуть не
смущало, что он совсем не знает эту девушку, что он познакомился с ней
лишь несколько минут назад и что прошедшего с того момента времени слишком
мало, чтобы хотя бы в общих чертах узнать, что она собой представляет, -
ведь все это не имело никакого значения для любви. Любовь никогда не
приходит постепенно, шаг за шагом, она рождается в одночасье и не суть
важно когда - в момент знакомства, с первого взгляда, или значительно
позже. Любовь нельзя сравнивать ни с привычкой, ни с дружбой, ни с
привязанностью; она не является порождением земных чувств - уважения,
симпатии и тому подобных - даже в миллионы и миллиарды крат усиленных. Это
небесная благодать, это божественное откровение, это дьявольское
наваждение... Будто молния ударила одновременно с неба и из-под земли -
она мгновенно поразила Филиппа.
Луиза слушала его, облокотившись на колени и подперев подбородок
рукой. Ее лицо отражало целую гамму чувств - нежности, восторга,
благоговения, растерянности, замешательства и восхищения, а глаза ее томно
блестели. Когда Филипп допел до конца, и отзвучали завершающие аккорды
баллады, она еще немного помолчала, вслушиваясь в тишину, затем с
волнением в голосе произнесла:
- Как это прекрасно! У меня даже нет слов... А ведь это песня про
ваших родителей, правда?
- И да, и нет, - ответил Филипп. - В общих чертах это действительно
история о моих отце и матери, но некоторые детали и обстоятельства автор
явно позаимствовал из другой похожей истории.
- Вы имеете в виду дона Клавдия Иверо, который похитил у императора
дочь?*
- Да, именно. В частности из этой истории было взято окончание
баллады, что якобы моя мать убегает с моим отцом, и они втайне венчаются.
Наверное, автору это показалось более изящной концовкой, нежели то, что
случилось на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39