Курочкин был немного ниже ростом. Он вздрогнул, когда за ним громко захлопнулась дверь. Они оба услышали, как в гостиной зазвенела хрустальная люстра.
– Что это? – спросил Курочкин, оглянувшись и прислушавшись.
– Проверка слуха, – ответил Кукушкин.
– Правильно, ля мажор, – приезжий заволок в гостиную тяжелый чемодан. – Я закончил музыкальную школу у себя на мясокомбинате. Пригодилось.
– А вы, случайно, не привезли с собой мяса?
– Ну как же, как же, за кого вы меня принимаете, – Курочкин, кряхтя, поставил чемодан на диван и, открыв его, начал выкладывать подарки: балыки, копченые колбасы, окорока. – Пожалуйста, все, что хотите, все, что ваша душа пожелает. Я мог бы привезти и больше, но, увы, у меня только две руки. И, вы знаете, я за это не дал ни копейки.
Он настолько увлекся, что даже не заметил появления Оли. Она некоторое время понаблюдала за ним, затем иронично спросила:
– Василечек, ты, случайно, живых поросят не привез с собой?
– Поросят?! – обернувшись, машинально переспросил Курочкин. – Нет, Оля, не привез. Скотовоза не было… Здравствуй, Оля!
– Здравствуй, здравствуй, – холодно ответила она, оглядывая подарки. – А живую свинью мог бы привезти и в чемодане. Чтобы не задохнулась, дырочку прорезал бы. А этого зачем столько?
– Как зачем, Оленька! На нашу свадьбу. Тратиться меньше…
– Так ты опоздал, Курочкин, свадьба уже состоялась. – В глазах Оли настоящий жених выглядел почти чучелом. Она снисходительно усмехнулась, сравнивая красивое лицо Кукушкина с серой физиономией своего настоящего жениха.
– Как состоялась? Когда? С кем?… – растерянный жених сел на диван и распустил галстук.
– Вот мой муж, с которым я вчера расписалась! – Оля подошла к Кукушкину и, будто желая вызвать ревность у Курочкина, прижалась к его плечу.
– А что же мне делать? – на Курочкина жалко было смотреть. – Я уволился с работы, выписался из общежития. Оля, побойся Бога…
После долгого тягостного молчания наконец заговорил Кукушкин:
– Послушай, друг, ты не расстраивайся. На потерянную жену я тебе выдам справку. Законную – с подписями и печатью. Конечно, взамен брачного свидетельства. Но это еще не все. До сегодняшнего дня ты был домашней птицей, а я тебе предлагаю стать свободной. Пожил ты Курочкиным, теперь поживешь Кукушкиным. Для этого нам нужно обменяться только паспортами. Кое-какое портретное сходство имеется, хотя я, безусловно, намного симпатичнее. Правда, Оля?
Вася Курочкин с горечью смотрел на своего соперника и завидовал ему. Бывают же на свете такие красивые люди! Но Олю он ни в чем не обвинял:
– Оля, за год нашей переписки ты мне написала сто восемьдесят два письма. Я тебе – ровно триста. Можно, я твои письма оставлю себе, а ты мои верни. Зачем они тебе?
– Хорошо, Вася, – сочувственно вздохнула она. – Только у меня, наверное, не все письма сохранились…
– Ничего, сколько есть. Вам же, Василий, вот что я скажу: вы счастливец, но и от счастья люди устают. А издеваться над другим человеком негоже…
– Вася, да ну что ты! – подскочил Кукушкин. – Никто над тобой не издевается! Я тебе действительно предлагаю обменяться местами. Поживешь пока в моей квартире. Можешь даже поездить на моей машине, если права имеются.
«А почему бы мне и не согласиться? – спросил себя Курочкин. – Хоть поношу паспорт этого счастливого нахала. И податься мне сейчас некуда. И денег у меня сейчас маловато, чтобы снять квартиру…»
Не дожидаясь, пока Курочкин решится, Кукушкин достал свой паспорт, вложил в него две сторублевые купюры и сказал:
– Держи, Вася, и не горюй! Ты потерял жену, но нашел друга, тезку и стал свободной птицей. Кукушкиным! А это не каждому дано. Ты еще узнаешь, кто такой Кукушкин!
Курочкин согласился. Впрочем, в таком состоянии ему было уже все равно…
А Оля торжествовала. Она задумала перевоспитать Кукушкина на свой лад. Только неведомо ей было главное: ее «жених» об этом уже знал.
Глава 10
Итак, Вася Кукушкин решил пожить под чужой фамилией. Отдав Курочкину ключи от своей квартиры и проводив его, он сразу же позвонил на работу Валентине Михайловне:
– Валюша, по закону мне положено три дня выходных. Доложи директрисе о моем отсутствии. И запиши мой новый телефон, – он продиктовал ей один номер.
– Не волнуйся. Василек, Генриетта Степановна уже поставлена в известность, – в ее голосе сквозила ревность. – Она только ужасно удивилась. Я, кстати, тоже не ожидала от тебя такого подвига. Все же нашлась такая, что стреножила тебя. Ну что же, желаю счастья!
Кукушкин понял, что, регистрируя его брак с Олей, Валентина Михайловна допустила элементарную невнимательность. Когда она вчера увидела Васю в качестве жениха, была просто ошеломлена. И, проверяя заявление новобрачного, фамилию «Курочкин» машинально прочла как «Кукушкин», а имя и отчество – Василий Васильевич – сделали свое черное дело. За много лет ее работы во Дворце бракосочетания не было подобных курьезов.
Такое недоразумение Кукушкина вполне устраивало, ведь он твердо решил, воспользовавшись своими уникальными возможностями, стать миллионером, а другая фамилия, другое место жительства, считал он, помогут ему законспирироваться. Он еще точно не знал, как будет обогащаться, но был уверен, что помогут ему в этом Хитроумовы.
Вечером он встретился со Всеволодом Львовичем в условленном месте возле кафе.
– Такой человек – и без охраны! – Кукушкин учтиво пожал ему руку. – Как дела, как ваше драгоценное здоровье?
– Вы ошибаетесь, Василий Васильевич, если считаете, что я без охраны. Вот посмотрите, – Всеволод Львович показал рукой на прохожих, – меня охраняет все общество. Надежно защищает!
– В таком случае я за вас спокоен. Куда мы сегодня идем?
Хитроумен взял Кукушкина за локоть, отвел его в сторону и, наблюдая за толпой прохожих, с философским выражением лица сказал:
– Вглядитесь в этот человеческий муравейник. Только дурак может подумать, что это толпа. Посмотрите, ведь у многих из них довольно умные лица. Конечно, дураков гораздо больше. Но в этом же и заключается прелесть жизни. Дураки послушны, покладисты. Они просто необходимы… Ладно, Василий Васильевич, я вижу, вам скучно от моей говорильни. Мне, кстати, очень понравилось ваше изречение: поменьше слов – побольше денег! Хорошо сказано. Густо, сочно, и вопросов никаких. Даже дружить с вами хочется…
«Всеволод Львович, похвалы – это еще не деньги!» – подумал Кукушкин и рассмеялся.
…В последнее время Хитроумовым всерьез заинтересовались компетентные органы. Было уже две повестки.
Запомнилась ему последняя встреча с майором Луниным, инспектором с маленькими проницательными глазами.
– Товарищ Хитроумов, вы живете, как капиталист. Откуда вы берете средства? – этот вопрос майор задал дважды.
Но у Хитроумова было алиби. Трижды он выиграл по лотерейным билетам автомобили. Правда, выигрышные билеты он купил с рук, переплачивал некоторые суммы. Но в сберкассе, где Хитроумов получал деньги, зарегистрирована его фамилия, поэтому чувствовал он себя спокойно.
– Скажите, пожалуйста, товарищ Лунин, вот если бы я был нищим, вы бы спросили у меня, откуда такая нищета?
– Товарищ Хитроумов, здесь, по-моему, вопросы задаю я…
– Эх, товарищ Лунин, товарищ Лунин, задавать вопросы – это еще не значит спросить! Спрашивать нужно сначала научиться, – Хитроумов укоризненно покачал головой.
– Научимся, Всеволод Львович, еще как научимся! И ответить заставим по всей строгости закона, невзирая на должности и личности.
– Ладно, не пугайте! – Хитроумов приподнялся, уверенность Лунина показалась ему наивной. – Научитесь. Сидите на государственных харчах… Сами, небось, своим умом копейки не заработали, а собираетесь научиться. Чему только?… Как говорится: и сам не гам, и другому не дам! Вот это вы умеете, даже учиться не надо…
Кукушкин внимательно прослушал этот эпизод, хотя Хитроумов не сказал ни слова. Понимая его обеспокоенность, попытался успокоить собеседника:
– Всеволод Львович, но это пока лишь диалог… Слова…
– Да не знать мне никаких диалогов с этими мусорами! – взорвался миллионер, не скрывая своей ненависти к милиционерам. – Лодыри, бездельники! Да они больше вреда приносят, чем пользы. Ну скажите, что плохого в том, что я умею делать деньги?! По-моему, таким, как я, нужно ставить памятники еще при жизни. Другие совершенно ничего не умеют делать, разве что только подписи ставить под зарплатой – и им ничего. Они в ладах с законом. Допускаю, что я обогащаюсь путем обмана. Но я же не обманываю государство! Я обманываю таких же деловых людей, как и сам. Ну, они немножко глупее меня. Ничего не поделаешь – таков закон коммерции: если не ты их, значит, они тебя. Детей даже в школе учат: если не ты, так кто же? – он хитровато прищурил левый глаз, будто хотел подмигнуть собеседнику. – Между прочим, один мой знакомый, директор кладбища, имеет странное хобби: он записывает на кассеты и собирает надгробные речи. Но самое странное в том, что он любит их прослушивать под веселую музыку. Знаете, я однажды присутствовал при этом. Сначала мне было как-то жутко, но потом… привык. Особенно мне понравилась скорбная речь одного врача над гробом своего покойного коллеги под мелодию песни «Жить и верить – это замечательно…». Недавно он даже создал из работников ритуальной службы хор, который назвал «Лучше нету того свету»…
– Все это очень интересно, только никак не пойму, зачем вы мне рассказываете об этом кладбищенском лирике? – пожал плечами Вася.
– А затем, что я приглашаю вас в гости к нему. Весьма оригинальный и нужный человек. Хотелось бы мне послушать повнимательнее…
Директор кладбища Фердинанд Калистратович Клоп был не такой богатый, как Хитроумов, но, во всяком случае, жить от аванса до получки ему никогда не приходилось, а одну стенку в своей комнате он запросто мог обклеить сторублевыми ассигнациями вместо обоев.
Клоп обладал весьма примечательной чертой характера: он никогда не считал, сколько брал, но всегда записывал, кому и сколько давал. Давал он своему вышестоящему начальству, ибо был уверен, что иначе на его месте был бы другой. Давал своему знакомому врачу, который лечил его сразу от трех болезней: диабета, геморроя и склероза. Своему главному бухгалтеру он не давал принципиально, вместо этого он забронировал для него место на кладбище. Короче, давал Фердинанд Калистратович толь ко в исключительных случаях, когда, как говорится, деваться было некуда. В остальных случаях только брал.
В настоящее время Клоп жил с женой Дорой Абрамовной и двумя внуками – детьми любимой и единственной дочери. Внуки жили чаще у него, чем в кооперативной квартире, которую он построил доченьке. Квартира Клопа была по проекту четырехкомнатная, но он сделал из нее пятикомнатную. В большой комнате стояла раздвижная перегородка, благодаря которой у него появился небольшой и уютный домашний кабинет, где он иногда скрывался от назойливых гостей. В случае чего, казалось ему, он сможет хотя бы на какое-то время спрятаться в своем кабинете и от компонентных органов.
Был у Клопа единственный друг Петя Шибчиков, с которым он мог всегда поговорить по душам. Петя жил почти по соседству и бывал у него чаще других. Работал он приемщиком утильсырья, хотя имел высшее гуманитарное и незаконченную кандидатскую. Забегая к Фердинанду по утрам на чашечку кофе, он часто рассказывал, как делать деньги из ничего.
– Ты знаешь, К-кло-оп, как делать бабки из мусора? – он ленился употреблять длинные слова, а некоторые короткие выговаривал с заиканием.
– Каждый делает их по-своему, – для людей подобного круга это была общеизвестная истина.
– Э, не скажи, К-ло-оп-п, не скажи… Слушай, ну зачем тебе такая длинная фамилия?
– А зачем тебе такой короткий ум? – сердился хозяин.
– Больно ты умен – всю жизнь кандычишь на подачках! Брать «парнусю» – и дурак сможет. Это же… унизительно!
– Зато почетно. Каждый жулик и вор тебе подчиняется. Вот они у меня где! – Клоп сжал руку в кулак и осторожно ударил им по столу.
– А какое ты имеешь право брать взятки, ты – заведующий мертвецами?!
– Ладно, мусорщик, о правах заговорил, – Фердинанд Калистратович выплюнул горячий кофе в чашку и с наслаждением продолжал хлебать. – Прав тот, у кого больше прав.
– Да, развели мы таких вот клопов на свою голову! – Петя в гневе выговаривал фамилию друга без заикания.
– Ладно, валяй собирать свой мусор! – на этом директор кладбища хотел поставить точку.
Но Петя не спешил уходить:
– Получать взятки – это же продавать совесть и честь. Это стать той же проституткой! У тебя не соображает чердак, как заработать самому, поэтому ты торгуешь своей совестью. Меня не купишь ни деньгами, ни лицемерными словами. Я могу заработать столько, сколько мне надо, но брать от других подачки – нет, никогда! Лучше – в прорубь, лучше – казнь, чем неуважение себя!
– Тебе лечиться надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40