Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли я унесли с собой фонарь, а я остался в комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.
– Я Гэвин Кастиль, – сказал негритенок.
– А я Кори Мэкинсон, – ответил я. Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в бурлящей коричневой воде и мигающий свет жалкой лампы не может разогнать тьму в углах.
– А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, – объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. – Ему нездоровится.
– Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?
– Потому, паренек, – ответил мне мистер Торнберри, с трудом приподнимая голову, – что это мой дом. Мой дом. И я не испугаюсь какой-то проклятой реки.
– Но все ушли из своих домов, – заметил я. Все, находившиеся в здравом уме, хотел сказать я.
– За всех я не отвечаю, они могут драпать, если им так хочется, – отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то же необъяснимое и непробиваемое упрямство мула, которым отличался мой дед Джейберд, Сказав это, старик скривился от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные слезящиеся глаза и уставился на меня. Его лицо казалось черепом, таким было оно худым.
– В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь отправляться умирать в больницу к белым людям.
– Но ведь вы т собираетесь умирать? – с тревогой спросил я его. Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.
– Я хочу умереть в своем собственном доме, – наконец ответил он.
– Вода вес прибывает, – проговорил я. – Если не поторопиться, то можно утонуть. Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную ручку внука, сжимавшую его ладонь.
– Деда водит меня на мультики! – сообщил мне стоявший уже по горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной руке. – Обычно мы смотрим “Веселые мелодии”.
– Багса Банни, – подхватил старик. – Мы любим ходить на старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью. Верно, внучок?
– Верно, сэр, – отчеканил Гэвин и улыбнулся. – И скоро мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда? Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался отпускать его руку ни за что. И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то больше самого себя. Вскоре вернулись мама и Нила Кастиль с креслом-каталкой.
– Тебе просто нужно пересесть в него, папочка, – принялась упрашивать старика Нила. – Мы отвезем тебя туда, куда, говорит миз Ребекка, приезжает грузовик и всех забирает. Мистер Торнберри глубоко и натужно вздохнул, на несколько секунд задержал вдох и только потом выдохнул.
– Проклятие. – прошептал он. – Старый мотор у старого дурня. На последнем слове его голос чуть дрогнул.
– Сейчас мы вам поможем, – сказала ему мама. Мистер Торнберри кивнул.
– Ладио, – проговорил он. – Пора смываться, верно? Мама с Нилой пересадили мистера Торнберри в кресло-каталку. Одного этого хватило, чтобы и мама, и Нила Кастиль доняли, что хоть мистер Торнберри и казался с виду состоявшим из одних костей, но в нем было немало весу и катить кресло, в котором он сидел, предстояло против сильного и бурного течения, преодолевая напор. Кроме того, я видел и другое серьезное затруднение – на улице, высоко залитой водой, Гэвину наверняка будет с головой. Течение мгновенно унесет его, словно кукурузный початок. Кто поможет ему удержаться на плаву?
– Сначала мы отвезем твоего отца, Нила, а потом вернемся за мальчиками, – приняла решение мама. – Кори, встаньте с Гэвином вот на этот стол, ты будешь держать лампу. Столешницу уже омывали волны паводка, но пока на ней можно было стоять, не замочив ног. Я послушно забрался на стол и помог залезть Гэвину. Там мы застыли рядом, я с масляной лампой в руках – два мальчугана на деревянном островке посреди взбесившейся реки.
– Вот так, отлично, – сказала мне мама. – Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти, не дождавшись меня, то я тебе на заду живого места не оставлю, устрою такую порку, что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?
– Да, мэм.
– Гэвин, мы сейчас вернемся, – напутствовала Нила Кастиль своего сына. – Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты понял меня?
– Да, мэм, – отозвался писклявым голосом Гэвин.
– Ребятишки, слушайтесь своих мам, – подал голос мистер Торнберри. В горле у него что-то хрустело и скрежетало от боли. – Не будете слушаться – я отхожу по попам вас обоих.
– Слушаюсь, сэр, – хором ответили мы с Гэвином. Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко. Навалившись на ручки, мама и Нила Кастиль, каждая со своей стороны, принялись толкать кресло против потока коричневой жижи, втекавшей в комнату через дверь. Мама, кроме того, еще освещала путь фонарем. Кресло пришлось наклонить назад, и голова мистера Торнберри откинулась на спинку так, что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения. . Медленно, но верно кресло-каталка продвигалась по направлению к двери, где уже заходилась водоворотами река. У деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи, ему в лицо то и дело летели брызги. Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот раз течение помогало им толкать их груз. Я никогда не думал о маме как о физически сильном человеке. Думаю, вы и сами знаете, что никогда нельзя узнать, на что человек способен, до тех пор, пока он это сам не докажет.
– Кори? – позвал меня Гэвин, как только мы с ним остались вдвоем.
– Что, Гэвин?
– Я не умею плавать. Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему не для кого было храбриться, он задрожал.
– Не беспокойся, – ответил я. – Тебе и не придется никуда плыть. Я так надеялся. Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню “На макушке старой трубы”, которую тут же запел тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском. Пение Гэвина – на самом деле больше напоминавшее плач – привлекло чье-то внимание, кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме – у меня перехватило от страха дыхание, и я поспешно направил туда фонарь. В воде бултыхалась небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блеснули. Хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, среди журналов, газет и всякой всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.
– Давай, приятель, я тебя подхвачу! – принялся подбадривать я псину, которая явно выбивалась из сил и нуждалась в помощи. – Держи лампу! – крикнул я Гэвину и отдал ему фонарь. Через дверь прокатилась новая волна; собака тихонько заскулила, когда вода приподняла и опустила ее. Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.
– Давай, приятель, поднатужься! – снова крикнул я и наклонился, чтобы подхватить пса, бившего лапами по воде. Я поймал одну из его передних лап. Собака заглянула в мои глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень розовым – должно быть, так новообращенный христианин мог взывать к Спасителю. Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как под моими ногами заколебался стол. Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла. Одновременно с этим раздался отчетливый хруст. И все. Вот так быстро. Сразу же после этого передняя половина туловища собаки, увлеченная моими руками, вырвалась из воды, ровно половина, без задних лап и хвоста, без всего того, что шло после половины спины; ничего, только ужасный красный срез с болтавшимися лохмотьями мяса, крови и обрывками дымившихся кишок. Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица – и эту агонию, которой я был свидетель, я запомнил на всю жизнь. Я заорал – что в точности я в тот момент кричал, конечно же, не помню – и уронил то, что только что было целой собакой, а теперь стало жутким обрубком, обратно в воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с глаз под воду и снова всплыли, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной что-то прокричал Гэвин: нтовататаковатаббыыы? – ничего другого я не расслышал. Вокруг трупа собаки, внутренности которой тянулись за ней наподобие страшного хвоста, внезапно забурлила вода, и я увидел, как на поверхности показалось чье-то огромное продолговатое тело. Существо было покрыто чешуей, формой напоминавшей бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого, ярко-пурпурного, сочно-золотого и зеленовато-коричневого оттенков. Все цвета реки тоже были здесь: от водоворотов тинной охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших крупных рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно переворачивавшееся в воде и явно получавшее удовольствие от приятного купания. Я был почти парализован этим зрелищем, несмотря на то что рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. Хотя мое сердце отчаянно колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха. И тогда, и сейчас мне кажется, что Божьей твари прекрасней я никогда не видел и не увижу. Потом мне вспомнился зазубренный клык, глубоко ушедший в кусок дерева, что показывал мне мистер Скалли. Был ли Мозес красив или нет, но собаку он располосовал надвое в считанные мгновения. Он явно был голоден. Так быстро, что мое сознание даже не успело это зафиксировать, громадные челюсти разошлись – и в свете лампы блеснули клыки, на один из которых был нанизан старый башмак, а на другой – еще трепетавшая серебристая рыба. С громким сопением пасть Мозеса засосала в себя вместе с потоками бурлящей воды плававшую на поверхности половинку несчастной собаки, после его зев закрылся гораздо более осторожно, чем до этого распахнулся, и знакомо задвигался, словно главный обитатель Текумсы сидел сейчас в “Лирике” и наслаждался лимонным леденцом. На миг я поймал на себе взгляд зеленоватого спокойного рыбьего глаза величиной с бейсбольный мяч, тут же прикрывшегося тонкой полупрозрачной пленкой. Сразу же вслед за этим Гэвин позади меня сорвался со стола и шлепнулся в воду. Лампа, которую он держал, с шипением погасла. Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но я и не думал о том, что боюсь. Я не умею плавать. Это было все, что вертелось у меня в голове. Обернувшись, я прыгнул со стола туда, куда только что нырнул Гэвин, где расходились круги на месте его падения. Вода была густой от ила и стояла на уровне моих плеч, и это означало, что Гэвину было как раз по ноздри. Он уже вынырнул на поверхность, отчаянно барахтаясь и крича. Когда я схватил его за ремень штанов, он чуть не вырвал мне руку с корнем, потому что решил, что его сцапал Старый Мозес.
– Гэвин! Это я, прекрати рваться! – крикнул я и приподнял его лицо над водой.
– Уг-ыг-уг, – ответил он сквозь вырывавшиеся изо рта пузыри. Казалось, внутри Гэвина работает машина, высасывавшая остатки топлива из бака. Позади меня, где-то в насквозь промокшей и темной комнате послышался тихий шум. Словно кто-то поднимался из воды. Я быстро обернулся. Гэвин икнул и обеими руками схватил меня за шею так, что я едва мог продохнуть. Я увидел то, что являет собой Старый Мозес – огромный, ужасный, от вида которого захватывало дух, он поднимался из воды как растущее на глазах дерево. У Мозеса была треугольная и плоская, как у змеи, голова, но я все-таки до сих пор уверен, что он был не просто змеем, поскольку впереди на его туловище, прямо под шеей, имелась пара небольших лап с острыми когтями. Я услышал, как хвост Мозеса с громким стуком крепко ударил под водой в стену так, что затрясся весь дом. От того, что Гэвин стискивал мне горло, мое лицо стало наливаться кровью. Не видя глаз Мозеса, я полагал, что он смотрит на нас, ведь под водой он мог заметить карася в кромешной илистой тьме: Я чувствовал, как он поднимается над нами, – и ощущение это было подобно виду грозно нависшего над головой острейшего тесака. Мне хотелось верить, что мы с Гэвином не слишком напоминали пару сцепившихся собак. От Старого Мозеса исходил такой же запах, как от реки в полдень, – он пах болотом, туманом и густотой жизни. Нужно отметить, что рассказы о внушающем суеверный страх обитателе реки сильно преуменьшали его подлинный облик. Я мог гордиться тем, что он явился мне, этим мог похвастать мало кто из смертных. Хотя в тот момент я желал только одного: оказаться где угодно, пусть даже в школе, но только не здесь. По правде сказать, у меня не было времени особенно предаваться размышлениям и копаться в своих желаниях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53