Теперь уже никакие
конкуренты в Санктуарии не могли предложить обслуживание на стольких
языках. Но, бывало, проходили месяцы - в действительности, подобное
произошло только что - и никто не спрашивал перевода с или на енизед, так
что Жарвина служила скорее символом. Она напряженно боролась с рэнкеном -
придворной версией разговорного языка, так как торговцам нравилось, чтобы
казалось, будто их товар достаточно пристоен для того, чтобы предлагать
его знати, даже если и доставлялся он ночью с острова Мусорщиков, и
значительно продвинулась в просторечном диалекте, на котором бедные
клиенты просили составить свидетельские показания и оформить торговые
сделки. И все же часть рабочего времени Жарвине приходилось быть на
подхвате.
Был полдень, когда она потребовалась для подобной работы.
Ясное дело, бесполезно полагаться на одну вывеску тому, кто
предлагает различные услуги писцов - поэтому Мелилот содержал ватагу
мальчишек, отличавшихся особенно сладкими и пронзительными голосами,
которые разгуливали по соседним улицам, рекламируя предлагаемые услуги
криками, лестью, а иногда и попрошайничеством. Занятие это было
утомительным, голоса детей быстро становились хриплыми. Поэтому трижды в
день кого-нибудь снаряжали для того, чтобы доставить им подкрепление в
виде ломтя хлеба с сыром и напитка, приготовленного из меда, воды и капли
вина или крепкого пива, сдобренного различными пряностями. С первого дня
поступления в контору Жарвина чаще других оказывалась свободной в то
время, когда наступала пора подкрепиться. Поэтому она и находилась на
улице, распространяя щедроты Мелилота, когда увидела гвардейца, знакомого
ей, который вел себя очень странно. Это был капитан Ай-Гофлан со
сторожевого поста на Прецессионной Улице.
Проходя мимо Жарвины, он едва удостоил ее взгляда, но это-то как раз
было неудивительным. Девушка была очень похожа на мальчика - если так
можно выразиться - больше, чем светловолосый розовощекий мальчуган,
которого она как раз в этот момент снабжала едой. Когда Мелилот принимал
Жарвину на службу, та была одета в лохмотья, и он настоял на том, чтобы
купить ей новую одежду, стоимость которой, разумеется, была удержана из
скромного жалования, назначенного девушке за работу. Ей было все равно.
Она лишь попросила о том, чтобы ей позволили самой выбрать подходящие
вещи: кожаную курточку с короткими рукавами со шнуровкой спереди; шаровары
до середины голени; сапоги и пояс, на который она повесила нехитрые писчие
принадлежности: перья из тростника, чернильницу, фляжку с водой,
перочинный нож и свертки грубого папируса; плащ, ночью служивший также
покрывалом. Плащ Жарвина заколола серебряной булавкой - своим единственным
богатством.
Мелилот рассмеялся, решив, что все понял. У него уже работала
смазливая девчонка, только годами моложе пятнадцати - такой возраст
назвала Жарвина, - которая постоянно трепала уши мальчишкам-ученикам,
пытавшимся в темных закутках сорвать у нее поцелуй, и каждый раз
требовалось разбирательство.
Но в данном случае дело было в другом. Не имело к этому никакого
отношения И то, что смуглой кожей, хрупким телосложением, коротко
остриженными волосами и множеством шрамов Жарвина едва ли походила на
девушку независимо от своего облачения. Существовало множество подонков -
некоторые и благородных кровей, - которым был совершенно безразличен пол
подростков, которых они насиловали.
К тому же Жарвина считала, что подобное можно пережить; в противном
случае она ни за что бы не добралась до Санктуария. Так что изнасилований
она не боялась.
Хотя они вызывали в ней глубокую жгучую ярость. И когда-нибудь
кто-то, кто заслужит эту ярость больше других, заплатит по крайней мере за
одно из своих несчетных Преступлений. Жарвина поклялась в этом... но тогда
ей было всего девять и со временем шансы на возмездие становились все
более призрачными. Теперь она едва верила в возможность этого. Иногда ей
снилось, что она делает с другим то, что было проделано с ней, и
просыпалась, стеная от стыда, не в силах объяснить причину этого остальным
ученикам-писцам, с которыми она делила спальню, бывшую прежде опочивальней
благородного господина, который теперь сопел, блевал, ворчал и храпел в
каморке, пригодной скорее для свиней, а не для люден, расположенной выше
роскошно расписанного потолка.
Жарвина сожалела об этом. Ей нравилось большинство ее товарищей:
многие происходили из почтенных семейств, так как в городе не было других
школ, кроме как при храмах, жрецы которых забивали детям головы мифами и
легендами, словно готовя их к жизни в выдуманном мире, где не надо стоять
за себя. Не умея читать и писать даже на своем родном языке, граждане
Санктуария рисковали стать жертвой обмана любого ловкого дельца в городе.
Но как могла Жарвина завести дружбу с кем-то из тех, кто вел легкую
безмятежную жизнь и дожив до возраста пятнадцати-шестнадцати лет, никогда
не сталкивался с необходимостью спать в сточных канавах и питаться
отбросами из мусорных куч?

Капитан Ай-Гофлан был в штатском. По крайней мере, считал так. Он был
не настолько богат, чтобы позволить себе какую-нибудь одежду помимо
форменной, которую полагалось иметь нескольких видов: одну на день
рождения Императора, одну на праздник святого покровителя полка, одну на
дневное дежурство и еще одну на ночное, одну для участия в торжественных
похоронах... Простым воинам было проще. Если у них обнаруживался непорядок
в мундире, их командира обвиняли в скаредности. Но где теперь были те
времена, когда караванов хватало на то, чтобы с помощью взяток
поддерживать надлежащий вид стражников? Действительно, наступила тяжелая
пора, раз лучшим нарядом, который мог позволить себе идущий по личному
делу командир стражников, был плащ сливового цвета с дырой как раз на том
самом месте, где блестела кираса.
При его появлении мысли о возмездии посетили юную головку Жарвины.
Возможно, уже не осталось никакой надежды встретиться с тем мерзавцем,
который убил ее родителей, разорил их имение, обратил в рабство всех
здоровых и сильных и выпустил обезумевшую солдатню на детей, чтобы те
насладились юными телами среди дыма и рушащихся балок, пока деревня,
которую населявшие ее жители называли Роща, исчезала с лица земли.
Но в жизни приходилось думать и о другом. Жарвина поспешно выдернула
чашку, которой и так позволила задержаться слишком долго в цепких руках
этого, к счастью, последнего из мальчишек Мелилота. Попытки протеста она
оборвала мрачным оскалом, от которого кожа на лбу натянулась достаточно
для того, чтобы обнажить обыкновенно скрытый челкой шрам. К этому Жарвина
прибегала, как к последнему средству. Оно произвело ожидаемое действие:
мальчишка поперхнулся и, возвратив чашку, поспешил к работе, задержавшись
лишь для того, чтобы помочиться на стену.

2
Как и ожидала Жарвина, Ай-Гофлан флегматично обогнул здание, время от
времени оглядываясь назад, словно чувствуя себя неуютно без обычного
сопровождения из шести рослых мужчин, и направился к черному ходу в
контору, выходящему на кривую улочку, где собирались торговцы шелками. Не
все клиенты Мелилота хотели, чтобы их видели заходящими в контору с людной
залитой солнцем улицы.
Жарвина свалила кувшин с вином, тарелку и чашку, в руки ученика,
слишком молодого, чтобы возражать, и приказала отнести их на кухню,
расположенную по соседству с переплетной мастерской, с которой они делили
очаг. Затем подкралась сзади к Ай-Гофлану и осторожно кашлянула.
- Я могу чем-нибудь помочь, капитан?
- А... - стражник испуганно вздрогнул, его рука метнулась к чему-то
похожему на палку, спрятанному у него под плащом - вне всякого сомнения,
туго скрученному свитку. - А... Добрый день! У меня есть дело, которое я
желаю обсудить с твоим хозяином.
- Сейчас у него полуденная трапеза, - пристойно-скромным голосом
сказала Жарвина. - Позвольте проводить вас к нему.
Мелилот терпеть не мог, чтобы его беспокоили во время трапезы или
следующей за ней сиесты. Но что-то в поведении Ай-Гофлана вселило в
Жарвину уверенность, что в данном случае дело необычное.
Она открыла дверь покоев Мелилота и быстро, чтобы предупредить гнев
своего хозяина по поводу того, что его отвлекли от огромного омара,
лежащего перед ним на серебряном блюде, доложила о посетителе, страшно
желая иметь возможность подслушать то, о чем они будут говорить.
Но Мелилот был сверхосторожен для того, чтобы допустить это.
В лучшем случае Жарвина рассчитывала на несколько монет в качестве
вознаграждения, если дело Ай-Гофлана окажется прибыльным. Поэтому она
очень удивилась, когда полчаса спустя ее вызвали в комнату к Мелилоту.
Ай-Гофлан все еще был там. Нетронутый омар остыл, но вина заметно
поубавилось.
Когда девушка вошла, командир стражников подозрительно оглядел ее.
- Это именно тот птенчик, который, как вы полагаете, может раскрыть
тайну? - спросил он.
У Жарвины оборвалось сердце. Какую изощренную уловку замыслил
Мелилот? Но она покорно ждала четких инструкций. Они были даны тотчас же,
высоким и слегка завывающим голосом ее жирного хозяина.
- Капитан хочет разобрать одно послание. Здраво рассудив, он
обратился к нам, так как мы переводим с большего числа языков, чем любая
другая контора! Возможно, послание написано на енизеде, с которым ты
знакома... а я, увы, нет.
Жарвина с трудом подавила смешок. Если документ был написан на любом
известном языке любым шрифтом, Мелилот, несомненно определил бы это -
независимо от того, смог бы он сделать перевод. Что же тогда? Тайнопись?
Как интересно? Как в руки начальника стражи попало послание, написанное
шифром, который Мелилот не может прочесть? Жарвина, спокойно ожидая,
смотрела на Ай-Гофлана, и тот с большой неохотой протянул ей свиток.
Не поднимая головы, Жарвина заметила едва уловимый кивок Мелилота.
Она должна была согласиться.
Но...
Во имя всего святого? Только огромное самообладание помогло Жарвине
удержаться от того, чтобы не выронить свиток. Лишь от одного беглого
взгляда у нее закружилась голова и, словно помимо воли, закатились глаза.
Всего только одну секунду девушке казалось, что она легко прочтет
документ, но мгновение спустя...
Жарвина взяла себя в руки.
- Думаю, надпись действительно сделана на енизеде, как вы и
предполагали, вельможный господин, - заявила она.
- Думаешь? - рявкнул Ай-Гофлан. - Но ведь Мелилот поклялся, что ты
без труда прочтешь послание!
- Я владею современным енизедом, капитан, - пояснила Жарвина. - Эта
надпись, как я определила, сделана высокопарным придворным языком, столь
же трудным для человека вроде меня, как и императорский рэнкен непонятен
для пастуха, привыкшего спать со свиньями.
В подобных разговорах никогда не мерцает намекнуть на собственную
несостоятельность.
- К счастью, благодаря обширной библиотеке моего хозяина, в последние
недели я значительно расширила свои познания в этом вопросе, и с помощью
некоторых книг я надеюсь по крайней мере понять общий смысл написанного.
- Сколько времени это займет? - требовательно спросил Ай-Гофлан.
- О, с уверенностью могу сказать, что не более двух-трех дней, - не
допускающим возражения тоном заявил Мелилот. - Учитывая, что задание
совершенно необычное, естественно, оплата будет производиться только по
предоставлении удовлетворительного результата.
Вторично Жарвина едва не выронила свиток. Никогда на ее памяти
Мелилот не брался за работу, предварительно не получив хотя бы половины
суммы в качестве задатка. Должно быть, в этом листе бумаги есть что-то из
ряда вон выходящее...
Конечно же, это так. Когда до Жарвины дошло это, ей с трудом удалось
сдержаться, чтобы не застучать зубами.
- Подожди здесь, - сказал жирный писец, с трудом поднимаясь на ноги.
- Я провожу капитана и вернусь.

Едва затворилась дверь, Жарвина бросила свиток на стол рядом с омаром
- неожиданно поймав себя при этом на мысли, что ей хочется отщипнуть
кусочек, но этого нельзя было сделать, не опасаясь быть замеченной - омар
был нетронут.
Хотя она и старалась не обращать внимания на написанное, оно
принимало все новые и новые формы.
Мелилот вернулся и, усевшись за стол, отпил вина из чаши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37