- А он?
- Жида, говорит, шлепнем без промедления, а тебя, интеллепупию, - после перекура.
- А ты?
- Заявляю внаглую, мол, это у флюса фамилия такая неудачная, а вот партийный псевдоним вполне терпимый Гнойник Гнойникович Нарыв.
- А он?
- Наша кликуха - проходь!
- Повезло.
- Да не совсем... Выдал меня саквояж. Отблеск костра, могучие безжалостные тени - и знакомое по февралю: " А-а-а! У-у-у! И-и-и!"
- Лаокоонообразные?
- Догадливый.
- Петуха с золотыми яйцами вспомнили?
- Скорей всего не забыли, как я их с коньяком обдурил. Впрочем, какая разница, чем моя персона вызвала массовое негодование. Разят перегаром и хрипят: " Держи! Держи провокатора недорезанного!"
- А ты?
- Превратился из гордого петуха в рядового зайца, слава Богу, свинцом не нафаршировали.
- А они?
- Как полагается - затворами лязг-лязг-лязг и галопом за жертвой.
- А ты?
- Жму не оглядываясь, но пятками чувствую преследователи множатся, множатся, множатся... Если из-за барахла пролетарии, солдатня и прочая шваль готовы были перегрызть друг другу глотки, то в погоне за мной они слились в едином порыве... В общем, не успел и моргнуть уже Невская набережная, а там крейсер-громадина, в темноте название не разобрал, а у носового орудия, в свете прожектора, гордо торчит вечночихающий кожаный.
- Тоже узнал?
- В момент!
- И за маузер?
- Гораздо хуже... Навел, сволочь, жерло, прицелился - да как жахнет! До сих пор удивляюсь, как увернулся от снаряда.
- Страсть!
- Дальше интересней будет... Неумолимый рок несет меня на Дворцовую площадь. Осознаю - конец близок, но не останавливаюсь. Впереди у Зимнего - баррикады с пулеметными рылами, позади - неуправляемая, ощетинившиеся штыками толпа. Эх, думаю, одно спасение: прорваться во дворец - комнат много, есть где спрятаться.
- Смело!
- Приближаюсь к баррикаде из мешков, на полном ходу подымаю над головой предательский саквояж с салом и ору что есть мочи: "Ложись гады!"
- И легли?
- Догадливый... Как одна! На мое счастье, за амбразурами оказался бабский батальон... Ну, матросня с разгону - на распростертые тела! Жалко, на всех баб не хватило. Задние перекатили волной, любвеобильных и за мной - во дворец.
- А ты?
- Не знаю, сколько мраморных шедевров и изумительно тяжелых ваз обрушил я на тупые головы, носясь по лестницам, но в конце концов и мне улыбнулась удача. Наткнулись, понимаешь, разгневанные массы на Временное правительство. Спасли меня господа министры от несправедливой расправы.
- Мне кажется, ты сгоряча совершил для большевиков государственный переворот?
- Называй как хочешь, но здесь нам больше делать нечего!
- Мы же еще и ихнего предводителя - Ленина ловили...
- Запомни, Остен-Бакен, на всю оставшуюся жизнь. Никогда Остап Бендер не был в Петрограде, ни под каким соусом... Никогда!
Тут вошла любезная, расфуфыренная, напомаженная, густо напудренная хозяйка и предложила медоточиво свежий чай...
Конечно же, мы в скором времени покинули негостеприимный Петроград, но тут случилась новая оказия. Клянусь гордыми остен-бакеновскими генеалогическими корнями, но Остап не бегал по Москве в поисках зубного врача (флюс благополучно прорвало еще в холодном прокуренном вагоне), а Кремль большевики все равно взяли.
К весне же пожаловала и вся большевистская верхушка. Суровый ветер Финского залива, видно, окончательно продул их озабоченные Мировой Революцией мозги.
Глава 16.
СМЕРТЬ И ЛАВРЫ
"Товарный голод, ничего
не поделаешь..."
О.Б.
Вторую большевистскую зиму мы коротали в обстановке перманентного (почти по Троцкому) голодания, и если бы не отощавшие кошки, реликтовые голуби да неунывающие воробьи, нерегулярно поступавшие в наш революционно-коммунистический рацион благодаря охотничьим (подвалы-чердаки) навыкам Остапа, то мы бы благополучно вымерли, как тупые, необразованные динозавры, не отличающие эмпириокритицизм от исторического (весьма осязаемого не согласными с новой властью желудками) материализма.
Кстати, мое кулинарное искусство, питаемое фолиантом изобретательной до истощения Елены Молоховец, превращало выловленную урбанистскую добычу в пищеварительно приемлемые мясосодержащие блюда даже при отсутствии специй, благовоний, пряностей и поваренной соли.
Однажды, когда мы, привычно расположившись на ложах из книг (дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души, - сказал мающийся с похмелья Цицерон, обнаружив, что ему больше нечего менять на опимианский, столетней выдержки, фалерн), поближе к ошалелой буржуйке, заглотившей уже всего Дюма-пэра и Дюма-фиса, утомительного, но долгогорящего Вальтер Скотта, двадцатитомного Игнатия Федоровича Потапенко (подло соблазнившего чеховскую Чайку), нудно-обстоятельного Боборыкина, фигурировавшего в определенных кругах, как Пьер Бобо, и еще дюжину дюжин плодовитых, чище породистой борзой суки, беллетристов (терпеливо и тщательно подбирал их мой двоюродный дядя - славянофильского толка философ и вынужденный масон, умно сбежавший на белогвардейский знойный юг), скромно ужинали (завтраки и обеды были отложены до лучших времен), Остап, дожевывая последний жесткий кусок (первая в нашем деградирующем устрашающими темпами меню ворона), задумчиво произнес в никуда:
- Нет, хватит... С завтрашнего дня, самое позднее - с послезавтрашнего, сознательно переходим на кремлевский усиленный паек: красная икра, осетринный балык, рисовая каша на сливочном масле, клюквенный кисель и белый хлеб.
- Я согласился бы и на черный... Но увы, не имею чести состоять в членах Центрального то бишь Комитета - мордой-с не вышел, мозоль-с, извиняюсь, на седалище от чрезмерной интеллектуальной деятельности, не та-с мозоль-с!
- А мы получим калории по другой линии. Помнишь, Остен-Бакен, давешнего кота, рыжего?
- На тушке отчетливо прослеживалось наличие нагулянного жира. Я еще подумал - наверняка партийный товарищ, близкий к правительственому буфету.
- Нет, при военном коммунизме кота может безнаказанно содержать только кто-нибудь из старорежимных, сюсюкающих о либерализме и народных чаяньях господ. Есть в городе запасы не учтенного комиссарами продовольствия, есть! Процарствуй большевики, ну, лет десять - на это и надеяться бы не пришлось, а в данном случае мы вполне можем попросить кое-кого поделиться... Ну-ка, не член ЦК, быстро вытягивай ноги, руки скрести на груди и не шевелись.
- Это еще зачем?
- Снимем с твоего тела мерку.
- Какую мерку?
- Обыкновенную - на гроб.
- Ты считаешь, что я с недоваренной вороны сыграю в ящик?
- Недоваренную скормил, подлец!
- По рецепту Молоховец, для сохранения жизненно важных веществ.
- Остен-Бакен, по человечески прошу - протяни ноги.
- Пожалуйста.
- И руками не размахивай.
- Буду специально размахивать, пока не объяснишься.
- Строго научный факт: в городе свирепствует сыпняк.
- Но я-то, тьфу-тьфу, пока здоровенький!
- Скажи-ка, здоровенький, при товарном голоде, который мы имеем неудовольствие наблюдать, что пользуется ныне наибольшим спросом среди гражданского населения?
- Мыло!
- Нет, дорогуша, самый дефицитный товар - это гробы!
- Но у нас нет в наличии ни одного.
- Сварганим. Я тут, скитаясь по чердакам, набрел на залежь допотопных вывесок с двухглавыми орлами, ятями, ерами, фитами и прочей ненавистной пролетариям нечистью. Наведем ревизию - и соорудим пробный гроб. При удачном раскладе - наладим подпольное производство.
- Без чертежей такую сложную конструкцию не осилим.
- Ты, помнится, любил в розовом детстве скворечники сколачивать?
- Сравнил.
- Большой длинный скворечник, только с крышкой.
- Для бледной холодной птички.
- Имеющей щедрых родственничков... Опять ноги согнул!
- Мерь с запасом, а то попадется какой-нибудь чиновничий журавль.
- Руки!
- Щекотно же.
- Потерпи... Надо точно знать размеры материала... Завяжем контрольный узелок... Подымайся, лежебока, - печка нуждается в порции чтива... И не швыряй обложки где попало складируй в углу...
- А гроб?
- Если за ночь не загнусь от сырой вороны, то с утра отправимся за вывесками - здесь неподалеку...
На первенца-домовину мы искренне угробили, ни много ни мало, семь каторжных суток.
Сначала натаскали соответствующей длины вывесок - благо было из чего выбирать. Чтобы не вызвать излишних подозрений, мы носили по одной штуке, соблюдая временной разрыв и присыпая незаконные буквы снегом.
Во второй день Остап раздобыл молоток и клещи. Без оных инструментов соорудить гроб на голом энтузиазме затруднительно. Табуретку или там лавку еще возможно, а вот столь деликатное изделие, как гроб, - даже не пытайтесь. Молоток - тяжелый, с полированной ручкой, Бендер выменял у дворового пацана за двух свежепойманных крыс, а клещи ловко увел у нашей соседки: она ими у родной парализованной сестры вырывала золотые коронки для черного рынка. Мы просто устали слышать, как за стеной неумело терзают стонущее, беззащитное, упорно не умирающее дворянско-породистое существо.
В третий - надергали гвоздей подходящих размеров. Они еще торчали в кирпичных наружных стенах, обозначая контуры исчезнувших деревянных деталей.
В четвертый - закономерно понадобились хитрые ножницы для резки жести. Бендер пропадал где-то до вечера, но вернулся с ними, правда, основательно помятый и вымазанный сажей. Я так и не добился, где он их надыбал.
В пятый, шестой и седьмой - творили!
Рекламно-публичный старорежимный гроб получился хоть и неказистый, угловатый, косоватый, громоздкий, но чертовски привлекательный. По левому боку внушительно белели вечные слова РЫБА И МЯСО. По правому - выполненное славянской игривой вязью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Верх венчало торжественное СВЕЖИЙ ПРОДУКТ. А по торцам чернели многозначительные слоги: МУЖ и ДАМ.
Так и хотелось быстренько завернуться в новенький саван, и устроиться поудобней в узком лоне, и захлопнуть над собой тяжелую крышку, и спокойно уйти в спасительное погребение от этого дикого, смертельно опасного мира.
Остап развеял мое похоронное настроение обещанием презентовать под мое притомившиеся тело лучший из гробов, да и отправляться на тот свет отчаянно голодным показалось мне дурным тоном, и мы приступили к решающей фазе - реализации товара.
Для усыпления круглосуточно бодрствующей чекистской бдительности мы выбрали подвижный способ сбыта.
Погружали гроб на широкие чугунные санки.
Я ложился в гроб, а Бендер впрягался в постромки.
Через полчаса мы менялись.
Я разогревался, бодро и лихо таща скорбный груз, а потом снова упаковывался. Поверьте, уже после десятого раза организм отчаянно сопротивляется означенной процедуре.
Идея ловли клиента на визуально мелькнувшую приманку отвечала текущему моменту, но нам долго не фартило. Никак к нам не подбегала заплаканная, убитая горем вдова и не спрашивала отчаянным, сорванным голосом, где брали этот изумительный гроб?
В правильности нашего способа демонстрации товара, как говорится, лицом, нас убедило следующее происшествие.
Стемнелось.
Упрятав Остапа под заиндевевшую, сосулистую от дыхания крышку, я рванул на последний круг.
И не успел толком разогреться, как из-за угла - двое.
- А ну, сявка, скидывай добришко до исподнего, да пошустрей, - сипло скомандовал высокий, обнажая сталь финки и загораживая мне дорогу.
- Но... Мне... Мн-е-е-е-е! - заблеял я громким, для оповещения Остапа, жалобным тоном и кивнул назад.
- Будь спок. Жмурика пустим на котлеты. Эй, Хвост, прикнокай ящик, а то опять тухлятина попадется.
Хвост сноровисто сдвинул тяжелую крышку, нагнулся - и вдруг, истошно взвыв, кинулся через сугробы в ближайшую подворотню.
- Ой, мама родная! - продекламировал я театрально-натурально-трагически и с присущим моей драматической натуре артистизмом грохнулся навзничь в глубокий обморок.
Гоп-стопник зыркал то на подворотню, в черноте которой исчез завывающий подельник, то на распластавшегося до половины расстегнутого фраера, то на крышку гроба, неумолимо сползающую на бок.
И тут показалась черная-пречерная рука... Она медленно тянулась к оцепеневшему грабителю скрюченными пальцами... А следом выглянула смертельно-бледная, с фосфоресцирующими глазницами и провалившимся носом, черепообразная голова.
Я знал, что в минуту опасности Бендер преображается, но чтобы до такой степени?..
Бандюгу давно ветром сдуло, а я как завороженный смотрел на встающего из гроба монстра.
Наконец Остап сорвал искусно сделанную маску:
- Понравился спектакль?
- Нет слов... Но эта штука? Я бы не додумался.
- Если честно, Остен-Бакен, я приготовил ее для твоей персоны - из дырявого шелкового носка сбежавшего на юг дяди и кое-каких санитарно-гигиенических принадлежностей его верной супруги. Хотел пугануть тебя сегодня для бодрости.
- Спасибо.
- Вот бы обхохотались.
- Непременно.
- А ты хоть понял, почему Хвост дал деру? У меня сосулька была для утоления жажды, так я ей и ткнул в любопытный глаз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16