Она все поняла.
– Есть комната, – сказала мистресса. – На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.
Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?
– Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.
Интонация, четко определившая окончание аудиенции.
На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.
Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?
Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку – и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь – положи, хочешь – возьми. А хочешь – плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.
Сказать, что он сильно изменился – значит, ничего не сказать.
Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.
Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?
Хедер-1
Все, что эстрадой мы с вами зовем,
Все начиналось на этих подмостках!
«Ах, водевиль, водевиль…»
У Хедер всегда была хорошая память. Даже слишком вместительная. Не выбрасывала, точно рачительная хозяйка. Хранила.
Кованые решетки балкона, увитые виноградом. Мошки, вьющиеся над листьями. Прохлада, тень, полдень. Внизу, во дворике, на самом солнцепеке, бросает ножи в дощечку по пояс голый паренек. Щурится, мотает головой. Само собою, и промахивается. Это вызывает раздраженный смешок у человека, стоящего рядом с Хедер. Красивый четкий профиль точно гравюра на зеленой меди. Листья, мошки, жара. Стройного мужчину в синей рубашке зовут Эрфан, и он – ее наниматель. Она же сама, Хедер, еще молода, но век прима-балерины недолог, а подвернувшаяся работа просто подарок богов: обещанная плата настолько велика, что можно купить тот маленький театр на улице Фонарщиков, и потому тридцатилетняя Хедер без колебаний покидает театр Императорский. Задание не показалось ей сложным, но ситуация все более требовала внимания. Отстранение выполнять только лишь обязанности становилось невозможным.
Первая причина – этот человек, чье дыхание она как будто до сих пор слышит близко, очень близко.
– Он у вас рано или поздно заболеет, Эрфан, – укоряюще говорит Хедер. – Прямое солнце, он там уже довольно долго.
– Драгоценная госпожа! В таком возрасте все болезни только от лени. Воину лень не на пользу. И снисхождение, как ни печально – тем более.
– Глядя на то, как вы обращаетесь с этим мальчиком, можно решить, что воину на пользу постоянная нервотрепка и жесточайший комплекс неполноценности.
– Мальчиком? Умоляю вас, мистресса. Где вы видите мальчика? Это дитя выше меня на голову, шире в плечах, тяжелее…
– И незащищенней.
– Это только его трудности.
– Да? А я думала, что ошибки ученика – трудности его учителя.
Завораживающе бархатный смех.
– Вы остры на язык, госпожа. Ну, пусть так, но про неполноценность позвольте поспорить. Перехвалить гораздо опаснее.
– Перехвалить, не делая этого НИКОГДА, очень трудно. Он слишком неуверен в себе, Эрфан. Чуточку надежды. Немного поощрения. Он способный! Но когда я три часа бьюсь, и наконец удается помочь ему немного расслабиться, и он делает десять ровных шагов по канату, на одиннадцатом входите вы! Все! Следующие три часа пойдут насмарку. Нельзя же до такой степени принижать собственного ученика.
– Ну, если он лучше меня, пусть докажет это.
– Вы несгибаемы и глухи, как седло хорошей выделки, Эрфан.
– О, мистресса, а вы деликатны. Но будь сегодня по-вашему. Джерри!
И парень, сжимая в руке нож, поднимает голову к их балкону.
– Джерри, в дом.
Просиявшая улыбка на загорелом, запрокинутом вверх лице.
– Порода определяет все, – раздраженно говорит Эрфан, отрывает незрелую ягоду винограда, вертит в длинных пальцах. – Как скачет лошадь, как выслеживает дичь собака. Как ведет себя человек.
– Мы тем и отличаемся от животных, что происхождение играет малую роль! – горячо возражает Хедер. – Вы великолепно образованы, Эрфан, но…
– Еще бы! Носить фамилию Рос-Харт и позорить ее невежеством?
Удивление в твоих глазах весьма приятно для собеседника, не так ли?
– Да и вы, госпожа Хедер.
– Я дочь моряка и обыкновенной крестьянки, о высокородный господин.
– Моряки долгое время проводят вне дома.
– Что вы хотите сказать?
– Ваша мать всю жизнь ходила мимо особняка хозяев поместья?
– Как вы смеете?!
– Не сердитесь, мистресса.
– Я не позволю…
– Да, вы не позволите. Я сожалею, я приношу извинения, я могу встать на колени. Я очень несдержан на язык. Желаете дать мне пощечину? Ах, Хедер, вы в гневе нестерпимо хороши. Так вот, мы о породе. Отчего вы так дрожите за Джерри? Дворняжки очень живучи. Но наклонности! Вчера, вообразите, он решил помочь кухарке – кухарке, уважаемая Хедер! – приготовить пирог! Ему, видите ли, было интересно. Гораздо интереснее, чем изучать какую-либо книгу в это время!
Смешок.
– Это не смешно, госпожа. Это катастрофа. Откуда у него такое стремление заводить отношения с прислугой? Сокращать расстояния до минимума. А я скажу откуда! Его круг. Его уровень, его среда.
– Успокойтесь, Эрфан. Просто он ищет общества других людей. А вы замкнули его здесь в самые юные годы.
– Для «общества» есть я. Прислуга для работы!
– Эрфан, но ведь ему хочется иметь друга. Вы учитель. Здесь панибратство неуместно. А вас одиночество устраивает, правда?
Горячая, сухая рука на изгибе твоей шеи. Жужжание мошек в винограде.
– Нет, госпожа Хедер. Неправда.
Намного позже – большая комната, зеркало во всю стену. Она смотрится в зеркало, поправляет костюм, одергивает мягкую юбку чуть ниже колен, промакивает полотенцем лицо, шею. Уже наступила осень. Окна по-прежнему открыты настежь, но веет холодком. Что это? В двадцать ты не боялась простудиться! А театральные сквозняки не чета здешним. Ну почему, почему? Забывая, что гнев плохой советчик, Хедер швыряет полотенце и делает несколько резких пируэтов. Итог – подвернувшаяся нога и падение. Хедер крепко бинтовала лодыжку и вздыхала. Потом встала, поправила прическу – вовремя, чтобы расслышать легкий стук. – Да!
– Доброе утро, госпожа Хедер.
– Доброе утро, Джерри, ты сегодня необыкновенно рано. Опять не спал всю ночь?
– Нет, мистресса!
Ему хочется поделиться новостью, переминается с ноги на ногу, сияет.
– Что такое? – она всегда невольно заражается этой улыбкой. – Джерри? Говори уже.
– Рассвет ожеребилась.
Рассвет – спокойная умная рыжая кобылка, Хедер ездила на ней еще месяца два назад.
– И ты сидел там всю ночь?
– Угу. Чудесный жеребенок! На боку белое пятно.
– Все-таки Пират.
– Все-таки! Надеюсь, жеребенок станет менее вредным, когда вырастет.
Хедер делает приглашающий жест к стене. Если поднять вверх голову, можно чуть ли не под потолком различить веревку. Канат. Потолок высокий, канат узкий. Джерри лезет наверх, по-обезьяньи ловко.
– Сосредоточься, – напоминает Хедер.
Но сегодня радость так и распирает ученика, а разболтавшегося Джерри непросто остановить. И не переставая в красках расписывать проведенную ночь, он разносит руки ладонями в стороны, аккуратно делает шаг. Спустя минутку Хедер, ревностно контролирующая движения, понимает, что забыла завести дурацкую игрушку, механическую птицу в клетке. Но музыка звучит! Ритмичная, танцевальная, легкая музыка. И разговорчивый канатоходец столь легко шагает ей в такт, как никогда не ходил. Даже играючи, – вперед, назад, вперед. Доходит до середины и останавливается.
– Госпожа Хедер, не желаете присоединиться? Здесь из окна не дует!
Мальчишеский задор заразителен. А она еще с детства неравнодушна к подначиваниям. Осторожнее, Хедер. Ты сегодня не совсем здорова. Слегка кружится голова, и женщина стоит на одном краю каната, как на берегу бурной реки.
– Я хороший ученик, госпожа, – смеется Джерри, – я вас поймаю. Нужно пройти только половину каната, это гораздо снисходительнее, чем мои упражнения.
Музыка приятная. Какая-то поддерживающая. Под нее просто шагать. Но веревка тонка даже для ее узенькой ножки с высоким подъемом. Внизу – деревянный полированный пол безо всякой подстраховки. Ну, зачем эти опасные игры?
Снова приступ головокружения, женское проклятье, она делает взмах руками, как маленькая растерянная птица, которую вспугнули из камышей. Но чужие руки вовремя подхватывают ее, крепко, за талию, и помогают удержать равновесие. Кажется, впервые она замечает, что в моменты особо сильных эмоций глаза Джерри перестают быть диковатой смесью дымчато-серого и темно-изумрудного. Прозрачно-зеленые. От еще не отработанной радости прошлой ночи и от испуга последних нескольких секунд.
– Ты хороший ученик, – кивает она, – это правда. Но как будем спускаться?
Взмахом брови он указывает на вторую веревку, свисающую с потолка. Отнимает руку от ее талии, тянется – осторожно, не раскачать бы канат, хватает и…
Давно ли ты визжала, как девчонка, строгая мистресса? Юбка вокруг шеи – уже мелкие издержки такого спуска. Основное – полуобморочное состояние.
– Джерри! Ты что?!
Это переходит всякие границы, черт возьми. Извиняющаяся улыбка, хитрые зеленые глаза и вполне твердая, уверенная рука, по-прежнему обнимающая ее за талию. От перегрузки опять заныл живот. Хвастливый мальчишка. Такой еще невзрослый, несмотря на то, как выглядит.
Грохот за спиной. Ничего не понимая, Хедер смотрит на винтики, шестереночки, детальки, прутья клетки. Клетка и механическая птичка разбиты вдребезги! И удивительно спокойный Эрфан вертит в пальцах изогнутый посеребренный птичий клювик.
– Доброе утро прекрасной учительнице и ученику. МОЕМУ ученику.
И музыка стихает, так же волшебно, как и появилась. Хедер переводит взгляд с Эрфана на примолкшего, как-то погасшего Джерри. Гордый, грациозный, смеющийся канатоходец и этот опустивший плечи косо взглядывающий звереныш не один и тот же человек, даже вряд ли братья. Отчего?
– Доброе утро, рид Эрфан, – говорит она, пытаясь придать голосу как можно больше холодности.
И тут замечает, что край юбки после прыжка с каната зацепился за язычок пояса, и одеяние так и осталось приподнято на цыганский манер.
– Джерри, на пару слов!
Они выходят. Это единственный урок, который вы так и не закончили.
Это был ваш последний урок, Хедер.
Что-то еще. Было? Не было?
– Вы монстр, Эрфан, – тихий и усталый голос Хедер, – вы мне были безразличны, а становитесь отвратительны. Уберите руки.
Шепот в ответ. Не разобрать слов.
– Правда? – горький смешок. – Вы знаете, ЧТО это такое? Или только поете чужие, подслушанные песни?
– Не надо, Эрфан. Прошу вас. Проводите меня домой. Мы же взрослые люди. Так ли вам необходимо получить силой то, что все равно не доставит вам удовольствия?
Глухой удар по стене.
– Мне жаль уходить, Эрфан, лишь потому, что вы окончательно испортите своего ученика. Не пытайтесь вылепить из него нечто по вашему образу и подобию. Хорошее оружие никогда не сделает сумасшедший мастер по уродливому образцу!
Полдень того же дня. На огромном обеденном столе – два прибора. Эрфан, кажется, только и ждет вопроса, но сероглазая женщина ни о чем не спрашивает. Даже о том, почему визави ест левой рукой, а правую осторожно баюкает на коленях. Тщательно расправляет на себе удивительное творение портного, тщательно ест. Половину поданной порции, как всегда. В недопитом бокале что-то звякает. Тоненько и деликатно.
Вместе с последними каплями Хедер вытряхивает на салфетку удивительной огранки и величины камень. Он незаметен был в вине благодаря редкой чистоте. И лежал сейчас на нижней, сердцевидной плоскости, в лужице напитка, будто в растекшейся крови. Не очень приятное зрелище.
– Что это, Эрфан? – тихо спросила она.
– Ваш гонорар, дражайшая госпожа. Я подумал, что грешно вручать хрупкой даме сундук с монетами. А такой камешек легок в транспортировке. И главное, не имеет точной цены. Плюс-минус два сундука.
– Куда, по-вашему, я могу его продать?
– В королевскую сокровищницу. Нет?
– Допустим, – Хедер осторожно вытирает камень. По поверхности пляшут игривые зайчики и зайчата – солнечные лучи из окошка.
Она встает, складывая салфетку вместе с «гонораром». Удаляется в свою комнату, каждым позвонком чувствуя пристальный взгляд. И, понимая намек, начинает собирать вещи.
Но, пожалуй, с одним из немногих живых людей стоит попрощаться.
Она плоховато помнит дорогу в эту комнатку. Слишком маленькую, но он там только спит. Часов пять в сутки.
Хедер в замешательстве брела по коридору.
– Джерри, – наугад тихонечко позвала, – Джерри…
Короткий всплеск возле одного из фонтанчиков. Темная ниша.
– Ну, ты и прячешься, Джерри.
Мелькает белое пятно – он улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Есть комната, – сказала мистресса. – На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.
Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?
– Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.
Интонация, четко определившая окончание аудиенции.
На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.
Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?
Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку – и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь – положи, хочешь – возьми. А хочешь – плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.
Сказать, что он сильно изменился – значит, ничего не сказать.
Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.
Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?
Хедер-1
Все, что эстрадой мы с вами зовем,
Все начиналось на этих подмостках!
«Ах, водевиль, водевиль…»
У Хедер всегда была хорошая память. Даже слишком вместительная. Не выбрасывала, точно рачительная хозяйка. Хранила.
Кованые решетки балкона, увитые виноградом. Мошки, вьющиеся над листьями. Прохлада, тень, полдень. Внизу, во дворике, на самом солнцепеке, бросает ножи в дощечку по пояс голый паренек. Щурится, мотает головой. Само собою, и промахивается. Это вызывает раздраженный смешок у человека, стоящего рядом с Хедер. Красивый четкий профиль точно гравюра на зеленой меди. Листья, мошки, жара. Стройного мужчину в синей рубашке зовут Эрфан, и он – ее наниматель. Она же сама, Хедер, еще молода, но век прима-балерины недолог, а подвернувшаяся работа просто подарок богов: обещанная плата настолько велика, что можно купить тот маленький театр на улице Фонарщиков, и потому тридцатилетняя Хедер без колебаний покидает театр Императорский. Задание не показалось ей сложным, но ситуация все более требовала внимания. Отстранение выполнять только лишь обязанности становилось невозможным.
Первая причина – этот человек, чье дыхание она как будто до сих пор слышит близко, очень близко.
– Он у вас рано или поздно заболеет, Эрфан, – укоряюще говорит Хедер. – Прямое солнце, он там уже довольно долго.
– Драгоценная госпожа! В таком возрасте все болезни только от лени. Воину лень не на пользу. И снисхождение, как ни печально – тем более.
– Глядя на то, как вы обращаетесь с этим мальчиком, можно решить, что воину на пользу постоянная нервотрепка и жесточайший комплекс неполноценности.
– Мальчиком? Умоляю вас, мистресса. Где вы видите мальчика? Это дитя выше меня на голову, шире в плечах, тяжелее…
– И незащищенней.
– Это только его трудности.
– Да? А я думала, что ошибки ученика – трудности его учителя.
Завораживающе бархатный смех.
– Вы остры на язык, госпожа. Ну, пусть так, но про неполноценность позвольте поспорить. Перехвалить гораздо опаснее.
– Перехвалить, не делая этого НИКОГДА, очень трудно. Он слишком неуверен в себе, Эрфан. Чуточку надежды. Немного поощрения. Он способный! Но когда я три часа бьюсь, и наконец удается помочь ему немного расслабиться, и он делает десять ровных шагов по канату, на одиннадцатом входите вы! Все! Следующие три часа пойдут насмарку. Нельзя же до такой степени принижать собственного ученика.
– Ну, если он лучше меня, пусть докажет это.
– Вы несгибаемы и глухи, как седло хорошей выделки, Эрфан.
– О, мистресса, а вы деликатны. Но будь сегодня по-вашему. Джерри!
И парень, сжимая в руке нож, поднимает голову к их балкону.
– Джерри, в дом.
Просиявшая улыбка на загорелом, запрокинутом вверх лице.
– Порода определяет все, – раздраженно говорит Эрфан, отрывает незрелую ягоду винограда, вертит в длинных пальцах. – Как скачет лошадь, как выслеживает дичь собака. Как ведет себя человек.
– Мы тем и отличаемся от животных, что происхождение играет малую роль! – горячо возражает Хедер. – Вы великолепно образованы, Эрфан, но…
– Еще бы! Носить фамилию Рос-Харт и позорить ее невежеством?
Удивление в твоих глазах весьма приятно для собеседника, не так ли?
– Да и вы, госпожа Хедер.
– Я дочь моряка и обыкновенной крестьянки, о высокородный господин.
– Моряки долгое время проводят вне дома.
– Что вы хотите сказать?
– Ваша мать всю жизнь ходила мимо особняка хозяев поместья?
– Как вы смеете?!
– Не сердитесь, мистресса.
– Я не позволю…
– Да, вы не позволите. Я сожалею, я приношу извинения, я могу встать на колени. Я очень несдержан на язык. Желаете дать мне пощечину? Ах, Хедер, вы в гневе нестерпимо хороши. Так вот, мы о породе. Отчего вы так дрожите за Джерри? Дворняжки очень живучи. Но наклонности! Вчера, вообразите, он решил помочь кухарке – кухарке, уважаемая Хедер! – приготовить пирог! Ему, видите ли, было интересно. Гораздо интереснее, чем изучать какую-либо книгу в это время!
Смешок.
– Это не смешно, госпожа. Это катастрофа. Откуда у него такое стремление заводить отношения с прислугой? Сокращать расстояния до минимума. А я скажу откуда! Его круг. Его уровень, его среда.
– Успокойтесь, Эрфан. Просто он ищет общества других людей. А вы замкнули его здесь в самые юные годы.
– Для «общества» есть я. Прислуга для работы!
– Эрфан, но ведь ему хочется иметь друга. Вы учитель. Здесь панибратство неуместно. А вас одиночество устраивает, правда?
Горячая, сухая рука на изгибе твоей шеи. Жужжание мошек в винограде.
– Нет, госпожа Хедер. Неправда.
Намного позже – большая комната, зеркало во всю стену. Она смотрится в зеркало, поправляет костюм, одергивает мягкую юбку чуть ниже колен, промакивает полотенцем лицо, шею. Уже наступила осень. Окна по-прежнему открыты настежь, но веет холодком. Что это? В двадцать ты не боялась простудиться! А театральные сквозняки не чета здешним. Ну почему, почему? Забывая, что гнев плохой советчик, Хедер швыряет полотенце и делает несколько резких пируэтов. Итог – подвернувшаяся нога и падение. Хедер крепко бинтовала лодыжку и вздыхала. Потом встала, поправила прическу – вовремя, чтобы расслышать легкий стук. – Да!
– Доброе утро, госпожа Хедер.
– Доброе утро, Джерри, ты сегодня необыкновенно рано. Опять не спал всю ночь?
– Нет, мистресса!
Ему хочется поделиться новостью, переминается с ноги на ногу, сияет.
– Что такое? – она всегда невольно заражается этой улыбкой. – Джерри? Говори уже.
– Рассвет ожеребилась.
Рассвет – спокойная умная рыжая кобылка, Хедер ездила на ней еще месяца два назад.
– И ты сидел там всю ночь?
– Угу. Чудесный жеребенок! На боку белое пятно.
– Все-таки Пират.
– Все-таки! Надеюсь, жеребенок станет менее вредным, когда вырастет.
Хедер делает приглашающий жест к стене. Если поднять вверх голову, можно чуть ли не под потолком различить веревку. Канат. Потолок высокий, канат узкий. Джерри лезет наверх, по-обезьяньи ловко.
– Сосредоточься, – напоминает Хедер.
Но сегодня радость так и распирает ученика, а разболтавшегося Джерри непросто остановить. И не переставая в красках расписывать проведенную ночь, он разносит руки ладонями в стороны, аккуратно делает шаг. Спустя минутку Хедер, ревностно контролирующая движения, понимает, что забыла завести дурацкую игрушку, механическую птицу в клетке. Но музыка звучит! Ритмичная, танцевальная, легкая музыка. И разговорчивый канатоходец столь легко шагает ей в такт, как никогда не ходил. Даже играючи, – вперед, назад, вперед. Доходит до середины и останавливается.
– Госпожа Хедер, не желаете присоединиться? Здесь из окна не дует!
Мальчишеский задор заразителен. А она еще с детства неравнодушна к подначиваниям. Осторожнее, Хедер. Ты сегодня не совсем здорова. Слегка кружится голова, и женщина стоит на одном краю каната, как на берегу бурной реки.
– Я хороший ученик, госпожа, – смеется Джерри, – я вас поймаю. Нужно пройти только половину каната, это гораздо снисходительнее, чем мои упражнения.
Музыка приятная. Какая-то поддерживающая. Под нее просто шагать. Но веревка тонка даже для ее узенькой ножки с высоким подъемом. Внизу – деревянный полированный пол безо всякой подстраховки. Ну, зачем эти опасные игры?
Снова приступ головокружения, женское проклятье, она делает взмах руками, как маленькая растерянная птица, которую вспугнули из камышей. Но чужие руки вовремя подхватывают ее, крепко, за талию, и помогают удержать равновесие. Кажется, впервые она замечает, что в моменты особо сильных эмоций глаза Джерри перестают быть диковатой смесью дымчато-серого и темно-изумрудного. Прозрачно-зеленые. От еще не отработанной радости прошлой ночи и от испуга последних нескольких секунд.
– Ты хороший ученик, – кивает она, – это правда. Но как будем спускаться?
Взмахом брови он указывает на вторую веревку, свисающую с потолка. Отнимает руку от ее талии, тянется – осторожно, не раскачать бы канат, хватает и…
Давно ли ты визжала, как девчонка, строгая мистресса? Юбка вокруг шеи – уже мелкие издержки такого спуска. Основное – полуобморочное состояние.
– Джерри! Ты что?!
Это переходит всякие границы, черт возьми. Извиняющаяся улыбка, хитрые зеленые глаза и вполне твердая, уверенная рука, по-прежнему обнимающая ее за талию. От перегрузки опять заныл живот. Хвастливый мальчишка. Такой еще невзрослый, несмотря на то, как выглядит.
Грохот за спиной. Ничего не понимая, Хедер смотрит на винтики, шестереночки, детальки, прутья клетки. Клетка и механическая птичка разбиты вдребезги! И удивительно спокойный Эрфан вертит в пальцах изогнутый посеребренный птичий клювик.
– Доброе утро прекрасной учительнице и ученику. МОЕМУ ученику.
И музыка стихает, так же волшебно, как и появилась. Хедер переводит взгляд с Эрфана на примолкшего, как-то погасшего Джерри. Гордый, грациозный, смеющийся канатоходец и этот опустивший плечи косо взглядывающий звереныш не один и тот же человек, даже вряд ли братья. Отчего?
– Доброе утро, рид Эрфан, – говорит она, пытаясь придать голосу как можно больше холодности.
И тут замечает, что край юбки после прыжка с каната зацепился за язычок пояса, и одеяние так и осталось приподнято на цыганский манер.
– Джерри, на пару слов!
Они выходят. Это единственный урок, который вы так и не закончили.
Это был ваш последний урок, Хедер.
Что-то еще. Было? Не было?
– Вы монстр, Эрфан, – тихий и усталый голос Хедер, – вы мне были безразличны, а становитесь отвратительны. Уберите руки.
Шепот в ответ. Не разобрать слов.
– Правда? – горький смешок. – Вы знаете, ЧТО это такое? Или только поете чужие, подслушанные песни?
– Не надо, Эрфан. Прошу вас. Проводите меня домой. Мы же взрослые люди. Так ли вам необходимо получить силой то, что все равно не доставит вам удовольствия?
Глухой удар по стене.
– Мне жаль уходить, Эрфан, лишь потому, что вы окончательно испортите своего ученика. Не пытайтесь вылепить из него нечто по вашему образу и подобию. Хорошее оружие никогда не сделает сумасшедший мастер по уродливому образцу!
Полдень того же дня. На огромном обеденном столе – два прибора. Эрфан, кажется, только и ждет вопроса, но сероглазая женщина ни о чем не спрашивает. Даже о том, почему визави ест левой рукой, а правую осторожно баюкает на коленях. Тщательно расправляет на себе удивительное творение портного, тщательно ест. Половину поданной порции, как всегда. В недопитом бокале что-то звякает. Тоненько и деликатно.
Вместе с последними каплями Хедер вытряхивает на салфетку удивительной огранки и величины камень. Он незаметен был в вине благодаря редкой чистоте. И лежал сейчас на нижней, сердцевидной плоскости, в лужице напитка, будто в растекшейся крови. Не очень приятное зрелище.
– Что это, Эрфан? – тихо спросила она.
– Ваш гонорар, дражайшая госпожа. Я подумал, что грешно вручать хрупкой даме сундук с монетами. А такой камешек легок в транспортировке. И главное, не имеет точной цены. Плюс-минус два сундука.
– Куда, по-вашему, я могу его продать?
– В королевскую сокровищницу. Нет?
– Допустим, – Хедер осторожно вытирает камень. По поверхности пляшут игривые зайчики и зайчата – солнечные лучи из окошка.
Она встает, складывая салфетку вместе с «гонораром». Удаляется в свою комнату, каждым позвонком чувствуя пристальный взгляд. И, понимая намек, начинает собирать вещи.
Но, пожалуй, с одним из немногих живых людей стоит попрощаться.
Она плоховато помнит дорогу в эту комнатку. Слишком маленькую, но он там только спит. Часов пять в сутки.
Хедер в замешательстве брела по коридору.
– Джерри, – наугад тихонечко позвала, – Джерри…
Короткий всплеск возле одного из фонтанчиков. Темная ниша.
– Ну, ты и прячешься, Джерри.
Мелькает белое пятно – он улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33