В минуты заслуженного, но короткого отдыха Джерри задавался логичным вопросом – кто же учил самого Эрфана?
– Его звали Аральф. Он мертв, – однажды милостиво дал краткую справку Эрфан.
– Отчего? – наивно продолжил Джерри.
– От сердечной недостаточности! – фыркнул Эрфан и поцарапал многострадальный нос ученика кончиком шпаги. – Отдохнули? Разболтались? Встали!
Истинный смысл шутки учителя Джерри предстояло познать намного позже. Как и выведать истинный источник силы и выносливости. Но шло время, а Джерри так и не мог сказать, как относится к Эрфану – скорее хозяину, чем учителю. Он причинял много боли, и моральной и физической. Он держал взаперти и рабстве, как ни крути.
Он спас от смерти и отомстил, пусть и в своем репертуаре, за Шеннона, а это уже стоило многого. За такое люди не колеблясь отдавали все, что имеют. Джерри признавался себе – ночью, под одеялом, плюясь от стыда, – что да, благодарен, но платить такой ценой не хочет, проживать непонятную чужую жизнь, выкладывать свою молодость за нечто, чему не знает цены и, главное, ценности.
Эрфан был потрясающе, великолепно образован. Книги, музыка, этикет, воинское искусство или инженерные достижения – все по первому вопросу ученика представлялось ясно, просто, наглядно и исчерпывающе. Другое дело, что не сразу до ученика доходило.
Руки у Эрфана росли откуда надо. Джерри навсегда запомнил маленькую, но рабочую и весьма занятную машинку, которую соорудил учитель и на макете Северного Укрепления показывал, что отряд из пяти человек может защищать большую крепость от превосходящих в тысячи раз сил врага где-то около двух суток напролет, и не нести потерь. Принципы странной науки «механика» ученику пришлось постичь, бесчисленные часы валяясь в хитроумной уменьшенной копии церковной камеры дознания, где стена, зеркало или кресло могли вовсе таковыми не являться, а лишь служить рычагом или противовесом, или же шкатулкой, скрывающей еще более жестокое изобретение. Эрфан сказал, что сам все это построил, и Джерри на минуту предположил, не являлся ли учитель некогда объектом такого «святого дознания». Либо же – самим дознавателем?
Эрфан умел и любил хорошо одеваться, что Джерри в общем-то презирал в мужчинах (иное дело наряжаться в пьесе). Но, наблюдая за учителем, невольно даже стал завидовать такому умению. Эрфан пытался что-то сделать с беззаветной любовью Джерри к простым шерстяным штанам на шнурке и просторным рубашкам без пуговиц, но оставил эту затею до лучших времен. Однако процесс пошел, и Иноходец иногда ловил скользящий стесняющийся взгляд в сторону какой-нибудь своей очередной немыслимой жилетки.
Эрфан был барахольщиком, и Джерри спрашивал себя: не является ли это тоже оттенком безумия? Потом решил – просто склад характера. Такого количества красивых, дорогих, уникальных, изысканных, и сваленных как попало, вперемешку, горками вещей Джерри никогда не наблюдал. Эта комната дома, в сущности, целый зальчик роскоши, тут же приобрела у него название Драконьей. Эрфан не вел предметам счета и вообще, кажется, забывал об очередной забаве сразу после того, как она падала в зале на груду подобных себе. Статуэтки, монеты, броши и булавки, драгоценности, куски дивных пород дерева, оружие…
Из этого мгновенно выплывал следующий вопрос: а на какие средства Эрфан живет, на широкую ногу и припеваючи. Содержание дома, две горничные, лакеи, повара, черные работники и конюхи, да все изыски вроде книг. Вором Эрфан не выглядел, как ни крути. Богатый наследник? Удачливый игрок? Или ему много платят там, куда он регулярно уходит по туманным тропам? За что – платят? За убийства?
Эрфан дико, неприкрыто страдал от их абсолютного неродства: противоположности во всем, от физиологических реакций до мнений по любому поводу. Более разных людей насмешливый рок просто не мог свести вместе. Непонимание рождало раздражение, раздражение выливалось в агрессию.
Эрфан был жесток, язвителен, безжалостен, эгоистичен.
Эрфан был медленно сходящий с ума, циничный, получающий удовольствие от чужого унижения монстр.
Джерри не понимал его. Порой ненавидел, а порою даже жалел. Хотя жалость испарялась в той же прогрессии, в какой развивалось безумие Эрфана.
– Тебе, грязная скотина, никогда не стать Иноходцем, – бывало, орал учитель в остервенении. – И судьбу мира я должен отдать в эти потные от трусости ручонки? За что я наказан таким ничтожеством? Где ты, уродец? Выходи!
Не надо мне судьбы мира, думал Джерри, притаившись где-нибудь за занавесью (он бесподобно научился прятаться, что при его размерах являлось умением уникальным). Отпустите меня обратно, откуда взяли. И зря вы так про грязную скотину – я моюсь утром и вечером, и после каждой тренировки, а руки у меня вспотеть не могут потому, что на дворе глубокая осень, я по вашему приказу скачу на лошади три часа в день в одних штанах, а в доме и подавно нетоплено!
Некоторые картинки просто отпечатались навсегда.
Первая – как Эрфан повязывает маску. Даже не повязывает, а закрепляет тонкими резинками, пропуская их под волосами. Джерри считал основу маски тканой, но, приглядевшись вблизи, осознал, что это тонкая-тонкая кожа, и именно потому, нагреваясь от тела, так великолепно прилегает. Это вот превращение Человека в Существо всегда привлекало Джерри детским ощущением совершающегося магического действа. Так отец становился незнакомцем. Так пытался за ним повторять и сам Джерри.
Но подражать Эрфану он не собирался. Маска казалась отдельным живым существом. Имеющим собственную волю, навязывающим свой характер. Надевая ее, Эрфан всегда, каждый раз, на толику секунды вздрагивал, как будто его кололи иголкой. Потом закрывал глаза и прислушивался. Иногда сразу снимал – и в такие дни бывал отдых. То есть отдых для Иноходца. Для ученика – продолжение настойчивой дрессировки. А порою Эрфан вздыхал, щурился, потирал виски, странновато глядел на Джерри и, не прощаясь, исчезал в Межмирье. Это называлось «зов». То есть призываемый Иноходец должен был ответить. Дело в камнях, думал Джерри. Они так причудливо огранены и нашиты особым узором. Наверное, они передают что-то, что слышит только одевающий маску. Вот послушать было бы любопытно. Ради этого Джерри померял бы чертову штуку. Только ради интереса. Эрфан же относился к маске с почтением священника, ни тени улыбки при ритуале не выдавал, и видно было, что процесс для него глубоко серьезен. Порою Джерри спрашивал себя – с кем находиться рядом опаснее, с Эрфаном в маске или с Эрфаном-безумцем, и даже склонялся к тому, что безумец вернее, ибо он человек, у него есть лицо и имя. Иноходец же обладал еще и силой, которую предоставляло Межмирье. Неуловимостью алого тумана. Безнаказанностью официального палача. Межмирье взимало плату за все это, Джерри не мог бы сказать наверняка, в чем она выражается, но чувствовал отталкивающее, леденящее дыхание некой «нечеловечинки». И старался не выдать свои ощущения, но от учителя трудно было скрыть что-либо. Уловив толику отчуждения своего ученика, Эрфан становился все более жесток и изобретателен.
Вторая картинка гораздо более шокирующая. Он видел, как Эрфан плачет. Подгибались колени от самого звука, от вида запрокинутой головы Иноходца, его вздрагивающих плеч.
«Так рано, так рано», – повторял Эрфан и рыдал, по-детски растирая кулаками глаза. Потом – замолчал, затих… и эти несколько минут молчания и ничего не выражающее лицо больше громкого плача напугали притаившегося Джерри. Не меняя застывшего как воск лица, Эрфан поднялся и с первого шага ушел в Межмирье. Без маски, не по зову – ПРОСТО ТАК. Он все чаще уже ходил туда просто так, и Джерри в эти дни клялся себе не входить ни разу в непонятное Межмирье.
С загадочным пространством знакомство все-таки произошло, и без долгих реверансов. Ранним утром Эрфан вытащил сонного, ничего не соображающего парня из постели, вывел и бросил. Пропал. Джерри пошатывался, яростно тер глаза. Сон пропал сразу, как только стала различаться музыка. В груди похолодело. Цирк и пустыня не снились Джерри с той самой ночи перед казнью. Были другие сны, столь же реалистичные и неясные, и все сопровождались музыкой, но он не придавал им значения.
Теперь он стоял, испуганный, босой, по пояс голый, и тупо следил, как ступни облизывает красноватый дымок.
– Я вернусь, врешь, – сказал он, только чтобы услышать звук своего голоса. – Вернусь! Тоже мне, изобретатель.
Джерри еще раз глянул под ноги – а тропа извивалась змеей, менялась, клубилась. Ничего себе! И справа, и слева виднелись такие же тропы, – узкие и широкие, и все живые! Джерри расставил руки, но Межмирье явно не имело стен. В день смерти Дана он помнил розовый коридор. Здесь все было зеленым и коричневым, будто в лесу. Кое-где краска светлела, и Джерри отчего-то понимал – туда можно было бы дойти. Много таких пятен. К каждому вела тропа-змея.
Он не знал, сколько времени так простоял, только радовался, что не холодно, и он не замерзает. Музыка тоже очень претендовала на звание живой сущности – из бравой, маршевой стала игривой и почти салонной. У Джерри был музыкальный слух, не ахти какой, но он и таким гордился.
А диссонанс – вот он. На фоне пасторали – грубый и хриплый рокот. И завывание. Со всех сторон подбирались тени. Подбирались и проявлялись, как пейзаж в зимнем окне, если подышать и оттаять кусочек. Приземистые, темные. Много. Воют. Рычат.
То, что приблизилось первым, могло произойти лишь от тройственного союза кобры, сороконожки и капкана. Зубы по виду сходили за чугунные. Дивная скотина облизывалась, готовилась прыгнуть. И прыгнула. Джерри пригнулся, тварь промахнулась и улетела как-то чересчур далеко, по крайней мере, визг раздался аж с соседней тропы. Принцип расстояний этого Межмирья тоже оказался очень, очень странным. Но на смену уже приходила целая стая, а отбиваться было вовсе нечем. Только руками.
Джерри был весьма успешен и почти невредим до той самой поры, пока зверюги не решили прыгать разом штук по пять-шесть. Это сразу переломило ход драки, и не в пользу человека.
Что-то отвлекло Джерри, что-то по левую сторону… Еще одна тень, гораздо крупнее. Эрфан! Гард и псы, сколько времени он там стоит и смотрит?! Просто смотрит?! Встретив возмущенный и злой взгляд ученика, Иноходец улыбнулся и помахал ручкой. За спиною Эрфана маячила дыра с рваными краями. Вот учитель спокойно развернулся и скрылся в дыре, которая тут же решила затянуться. Джерри что было сил рванулся, стряхнул с плеча очередную скотину и головой вперед, как ныряльщик, прыгнул вслед за Эрфаном.
Выпрыгнул. Проехался грудью и локтями по жесткому ковру, сдирая верхний слой кожи напрочь. Вскочил – еще в бешенстве, еще в азарте драки, не разжимая кулаков. Как дать бы вот в этот наглый глаз!
Эрфан уже не улыбался, и поигрывающие тонкой петлей пальцы как бы говорили – «ну-ну».
– Что это за гадость? – икнув, спросил Джерри. На сегодня впечатлений было слишком.
– Собственно, одни из низших стражей Межмирья. Нравятся? – ехидно вопросил тот.
– НЕТ!
– А ты им, похоже, пришелся по вкусу, во всех смыслах.
– И что, эту… капканокобру нельзя отогнать? Тебя же они не трогают, к тебе они не приходили.
– Капканокобру? Дивно, но верно. Нельзя. Ведь ты носишь с собой опознавательный знак, маяк, если будет угодно. Манок.
– Какой?
Эрфан наклонился к парню и постучал указательным пальцем где-то в районе кармана на рубахе.
– Сердце, – шепнул. – Человеческое сердце. Если бы ты знал, как прекрасна в тумане Межмирья эта трепетная живая бабочка в груди. Когда сможешь видеть, как я – залюбуешься.
Джерри непроизвольно схватился за грудь и тревожно глянул на учителя. Неужели этот жуткий тип вдобавок вырвет ему сердце? Эрфан без труда прочел все его мысли.
– Не бойся. Ты сделаешь это сам. И позже. Когда поймешь, какую опасность представляет твой маячок. Ты ведь должен будешь ходить в Межмирье, не сможешь не ходить. А иногда – и жить. По нескольку дней!
– А твое сердце им не годится? – фыркнул Джерри, никак не успокаиваясь.
– Мое? Может, и сгодилось бы. При одном условии.
Манерно Эрфан взял Джерри за два пальца, средний и большой, положил на свое девичьи тонкое запястье. Придавил.
– Посчитай-ка мне пульс, моя ты мышь. Считать было нечего. Пульс не бился.
– Что это значит? – прошептал Джерри. Возникло желание спрятаться за любимой портьерой и не отбрасывать тени.
– То и значит. У Иноходца нет сердца.
– З-зачем?!
– Во-первых, из-за стражей. А чтобы объяснить, почему во-вторых, придется вернуться туда. Ненадолго.
Эрфан схватил ученика за руку и потянул за собой. Разумеется, без предупреждений. Межмирье снова было розовым и узким.
– Иди! – приказал Иноходец и толкнул Джерри.
Зыбкая тропа колыхалась внизу. Мост без опор, голодные пески. Туманность менялась на глазах. Джерри хотел поставить ногу, но не знал, куда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Его звали Аральф. Он мертв, – однажды милостиво дал краткую справку Эрфан.
– Отчего? – наивно продолжил Джерри.
– От сердечной недостаточности! – фыркнул Эрфан и поцарапал многострадальный нос ученика кончиком шпаги. – Отдохнули? Разболтались? Встали!
Истинный смысл шутки учителя Джерри предстояло познать намного позже. Как и выведать истинный источник силы и выносливости. Но шло время, а Джерри так и не мог сказать, как относится к Эрфану – скорее хозяину, чем учителю. Он причинял много боли, и моральной и физической. Он держал взаперти и рабстве, как ни крути.
Он спас от смерти и отомстил, пусть и в своем репертуаре, за Шеннона, а это уже стоило многого. За такое люди не колеблясь отдавали все, что имеют. Джерри признавался себе – ночью, под одеялом, плюясь от стыда, – что да, благодарен, но платить такой ценой не хочет, проживать непонятную чужую жизнь, выкладывать свою молодость за нечто, чему не знает цены и, главное, ценности.
Эрфан был потрясающе, великолепно образован. Книги, музыка, этикет, воинское искусство или инженерные достижения – все по первому вопросу ученика представлялось ясно, просто, наглядно и исчерпывающе. Другое дело, что не сразу до ученика доходило.
Руки у Эрфана росли откуда надо. Джерри навсегда запомнил маленькую, но рабочую и весьма занятную машинку, которую соорудил учитель и на макете Северного Укрепления показывал, что отряд из пяти человек может защищать большую крепость от превосходящих в тысячи раз сил врага где-то около двух суток напролет, и не нести потерь. Принципы странной науки «механика» ученику пришлось постичь, бесчисленные часы валяясь в хитроумной уменьшенной копии церковной камеры дознания, где стена, зеркало или кресло могли вовсе таковыми не являться, а лишь служить рычагом или противовесом, или же шкатулкой, скрывающей еще более жестокое изобретение. Эрфан сказал, что сам все это построил, и Джерри на минуту предположил, не являлся ли учитель некогда объектом такого «святого дознания». Либо же – самим дознавателем?
Эрфан умел и любил хорошо одеваться, что Джерри в общем-то презирал в мужчинах (иное дело наряжаться в пьесе). Но, наблюдая за учителем, невольно даже стал завидовать такому умению. Эрфан пытался что-то сделать с беззаветной любовью Джерри к простым шерстяным штанам на шнурке и просторным рубашкам без пуговиц, но оставил эту затею до лучших времен. Однако процесс пошел, и Иноходец иногда ловил скользящий стесняющийся взгляд в сторону какой-нибудь своей очередной немыслимой жилетки.
Эрфан был барахольщиком, и Джерри спрашивал себя: не является ли это тоже оттенком безумия? Потом решил – просто склад характера. Такого количества красивых, дорогих, уникальных, изысканных, и сваленных как попало, вперемешку, горками вещей Джерри никогда не наблюдал. Эта комната дома, в сущности, целый зальчик роскоши, тут же приобрела у него название Драконьей. Эрфан не вел предметам счета и вообще, кажется, забывал об очередной забаве сразу после того, как она падала в зале на груду подобных себе. Статуэтки, монеты, броши и булавки, драгоценности, куски дивных пород дерева, оружие…
Из этого мгновенно выплывал следующий вопрос: а на какие средства Эрфан живет, на широкую ногу и припеваючи. Содержание дома, две горничные, лакеи, повара, черные работники и конюхи, да все изыски вроде книг. Вором Эрфан не выглядел, как ни крути. Богатый наследник? Удачливый игрок? Или ему много платят там, куда он регулярно уходит по туманным тропам? За что – платят? За убийства?
Эрфан дико, неприкрыто страдал от их абсолютного неродства: противоположности во всем, от физиологических реакций до мнений по любому поводу. Более разных людей насмешливый рок просто не мог свести вместе. Непонимание рождало раздражение, раздражение выливалось в агрессию.
Эрфан был жесток, язвителен, безжалостен, эгоистичен.
Эрфан был медленно сходящий с ума, циничный, получающий удовольствие от чужого унижения монстр.
Джерри не понимал его. Порой ненавидел, а порою даже жалел. Хотя жалость испарялась в той же прогрессии, в какой развивалось безумие Эрфана.
– Тебе, грязная скотина, никогда не стать Иноходцем, – бывало, орал учитель в остервенении. – И судьбу мира я должен отдать в эти потные от трусости ручонки? За что я наказан таким ничтожеством? Где ты, уродец? Выходи!
Не надо мне судьбы мира, думал Джерри, притаившись где-нибудь за занавесью (он бесподобно научился прятаться, что при его размерах являлось умением уникальным). Отпустите меня обратно, откуда взяли. И зря вы так про грязную скотину – я моюсь утром и вечером, и после каждой тренировки, а руки у меня вспотеть не могут потому, что на дворе глубокая осень, я по вашему приказу скачу на лошади три часа в день в одних штанах, а в доме и подавно нетоплено!
Некоторые картинки просто отпечатались навсегда.
Первая – как Эрфан повязывает маску. Даже не повязывает, а закрепляет тонкими резинками, пропуская их под волосами. Джерри считал основу маски тканой, но, приглядевшись вблизи, осознал, что это тонкая-тонкая кожа, и именно потому, нагреваясь от тела, так великолепно прилегает. Это вот превращение Человека в Существо всегда привлекало Джерри детским ощущением совершающегося магического действа. Так отец становился незнакомцем. Так пытался за ним повторять и сам Джерри.
Но подражать Эрфану он не собирался. Маска казалась отдельным живым существом. Имеющим собственную волю, навязывающим свой характер. Надевая ее, Эрфан всегда, каждый раз, на толику секунды вздрагивал, как будто его кололи иголкой. Потом закрывал глаза и прислушивался. Иногда сразу снимал – и в такие дни бывал отдых. То есть отдых для Иноходца. Для ученика – продолжение настойчивой дрессировки. А порою Эрфан вздыхал, щурился, потирал виски, странновато глядел на Джерри и, не прощаясь, исчезал в Межмирье. Это называлось «зов». То есть призываемый Иноходец должен был ответить. Дело в камнях, думал Джерри. Они так причудливо огранены и нашиты особым узором. Наверное, они передают что-то, что слышит только одевающий маску. Вот послушать было бы любопытно. Ради этого Джерри померял бы чертову штуку. Только ради интереса. Эрфан же относился к маске с почтением священника, ни тени улыбки при ритуале не выдавал, и видно было, что процесс для него глубоко серьезен. Порою Джерри спрашивал себя – с кем находиться рядом опаснее, с Эрфаном в маске или с Эрфаном-безумцем, и даже склонялся к тому, что безумец вернее, ибо он человек, у него есть лицо и имя. Иноходец же обладал еще и силой, которую предоставляло Межмирье. Неуловимостью алого тумана. Безнаказанностью официального палача. Межмирье взимало плату за все это, Джерри не мог бы сказать наверняка, в чем она выражается, но чувствовал отталкивающее, леденящее дыхание некой «нечеловечинки». И старался не выдать свои ощущения, но от учителя трудно было скрыть что-либо. Уловив толику отчуждения своего ученика, Эрфан становился все более жесток и изобретателен.
Вторая картинка гораздо более шокирующая. Он видел, как Эрфан плачет. Подгибались колени от самого звука, от вида запрокинутой головы Иноходца, его вздрагивающих плеч.
«Так рано, так рано», – повторял Эрфан и рыдал, по-детски растирая кулаками глаза. Потом – замолчал, затих… и эти несколько минут молчания и ничего не выражающее лицо больше громкого плача напугали притаившегося Джерри. Не меняя застывшего как воск лица, Эрфан поднялся и с первого шага ушел в Межмирье. Без маски, не по зову – ПРОСТО ТАК. Он все чаще уже ходил туда просто так, и Джерри в эти дни клялся себе не входить ни разу в непонятное Межмирье.
С загадочным пространством знакомство все-таки произошло, и без долгих реверансов. Ранним утром Эрфан вытащил сонного, ничего не соображающего парня из постели, вывел и бросил. Пропал. Джерри пошатывался, яростно тер глаза. Сон пропал сразу, как только стала различаться музыка. В груди похолодело. Цирк и пустыня не снились Джерри с той самой ночи перед казнью. Были другие сны, столь же реалистичные и неясные, и все сопровождались музыкой, но он не придавал им значения.
Теперь он стоял, испуганный, босой, по пояс голый, и тупо следил, как ступни облизывает красноватый дымок.
– Я вернусь, врешь, – сказал он, только чтобы услышать звук своего голоса. – Вернусь! Тоже мне, изобретатель.
Джерри еще раз глянул под ноги – а тропа извивалась змеей, менялась, клубилась. Ничего себе! И справа, и слева виднелись такие же тропы, – узкие и широкие, и все живые! Джерри расставил руки, но Межмирье явно не имело стен. В день смерти Дана он помнил розовый коридор. Здесь все было зеленым и коричневым, будто в лесу. Кое-где краска светлела, и Джерри отчего-то понимал – туда можно было бы дойти. Много таких пятен. К каждому вела тропа-змея.
Он не знал, сколько времени так простоял, только радовался, что не холодно, и он не замерзает. Музыка тоже очень претендовала на звание живой сущности – из бравой, маршевой стала игривой и почти салонной. У Джерри был музыкальный слух, не ахти какой, но он и таким гордился.
А диссонанс – вот он. На фоне пасторали – грубый и хриплый рокот. И завывание. Со всех сторон подбирались тени. Подбирались и проявлялись, как пейзаж в зимнем окне, если подышать и оттаять кусочек. Приземистые, темные. Много. Воют. Рычат.
То, что приблизилось первым, могло произойти лишь от тройственного союза кобры, сороконожки и капкана. Зубы по виду сходили за чугунные. Дивная скотина облизывалась, готовилась прыгнуть. И прыгнула. Джерри пригнулся, тварь промахнулась и улетела как-то чересчур далеко, по крайней мере, визг раздался аж с соседней тропы. Принцип расстояний этого Межмирья тоже оказался очень, очень странным. Но на смену уже приходила целая стая, а отбиваться было вовсе нечем. Только руками.
Джерри был весьма успешен и почти невредим до той самой поры, пока зверюги не решили прыгать разом штук по пять-шесть. Это сразу переломило ход драки, и не в пользу человека.
Что-то отвлекло Джерри, что-то по левую сторону… Еще одна тень, гораздо крупнее. Эрфан! Гард и псы, сколько времени он там стоит и смотрит?! Просто смотрит?! Встретив возмущенный и злой взгляд ученика, Иноходец улыбнулся и помахал ручкой. За спиною Эрфана маячила дыра с рваными краями. Вот учитель спокойно развернулся и скрылся в дыре, которая тут же решила затянуться. Джерри что было сил рванулся, стряхнул с плеча очередную скотину и головой вперед, как ныряльщик, прыгнул вслед за Эрфаном.
Выпрыгнул. Проехался грудью и локтями по жесткому ковру, сдирая верхний слой кожи напрочь. Вскочил – еще в бешенстве, еще в азарте драки, не разжимая кулаков. Как дать бы вот в этот наглый глаз!
Эрфан уже не улыбался, и поигрывающие тонкой петлей пальцы как бы говорили – «ну-ну».
– Что это за гадость? – икнув, спросил Джерри. На сегодня впечатлений было слишком.
– Собственно, одни из низших стражей Межмирья. Нравятся? – ехидно вопросил тот.
– НЕТ!
– А ты им, похоже, пришелся по вкусу, во всех смыслах.
– И что, эту… капканокобру нельзя отогнать? Тебя же они не трогают, к тебе они не приходили.
– Капканокобру? Дивно, но верно. Нельзя. Ведь ты носишь с собой опознавательный знак, маяк, если будет угодно. Манок.
– Какой?
Эрфан наклонился к парню и постучал указательным пальцем где-то в районе кармана на рубахе.
– Сердце, – шепнул. – Человеческое сердце. Если бы ты знал, как прекрасна в тумане Межмирья эта трепетная живая бабочка в груди. Когда сможешь видеть, как я – залюбуешься.
Джерри непроизвольно схватился за грудь и тревожно глянул на учителя. Неужели этот жуткий тип вдобавок вырвет ему сердце? Эрфан без труда прочел все его мысли.
– Не бойся. Ты сделаешь это сам. И позже. Когда поймешь, какую опасность представляет твой маячок. Ты ведь должен будешь ходить в Межмирье, не сможешь не ходить. А иногда – и жить. По нескольку дней!
– А твое сердце им не годится? – фыркнул Джерри, никак не успокаиваясь.
– Мое? Может, и сгодилось бы. При одном условии.
Манерно Эрфан взял Джерри за два пальца, средний и большой, положил на свое девичьи тонкое запястье. Придавил.
– Посчитай-ка мне пульс, моя ты мышь. Считать было нечего. Пульс не бился.
– Что это значит? – прошептал Джерри. Возникло желание спрятаться за любимой портьерой и не отбрасывать тени.
– То и значит. У Иноходца нет сердца.
– З-зачем?!
– Во-первых, из-за стражей. А чтобы объяснить, почему во-вторых, придется вернуться туда. Ненадолго.
Эрфан схватил ученика за руку и потянул за собой. Разумеется, без предупреждений. Межмирье снова было розовым и узким.
– Иди! – приказал Иноходец и толкнул Джерри.
Зыбкая тропа колыхалась внизу. Мост без опор, голодные пески. Туманность менялась на глазах. Джерри хотел поставить ногу, но не знал, куда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33