Но глаза, которые Джерри, слава всем псам великого Гарда, унаследовал – глаза, умеющие в зависимости от освещения быть дымчато-серыми, или зелеными, или темно-бирюзовыми, обеспечивали любвеобильному уроженцу Рысьего Пика богатый урожай женских сердец. При этом бродячий артист вовсе не был роковым соблазнителем или лживым ловеласом, он лишь щедро излучал обаяние, как солнце – свет и тепло, к тому же не умел или ленился произносить коротенькое слово «нет». Женщины – очаровательные создания, зачем их огорчать?
На вопросы же о том, кем была его мать, от природы весьма многословный Шеннон непривычно замыкался, отвечал с улыбкой, но односложно.
«Она была хорошая», «я ее любил», и нечто в том же роде. Тогда мальчишка шел приставать к доброй Бэт, которая не скрывала, что вынянчила его с самых пеленок. Но и от нее лишь однажды, лишь под честное слово, услышал пару фраз. Эти фразы убедили в том, что загадочная незнакомка, которая была его матерью, скорее всего, жива.
Джерри не спрашивал, были ли они женаты. Лицедеев не венчают.
Лицедеев крестят попы-отступники в придорожных лужах.
Лицедеев хоронят хуже собак.
Очнувшись от воспоминаний, мальчишка обнаружил перед собой холодную конину с кашей, кружку кваса на корочках, и проникновенные черные очи Вики.
– Успокойся, Джерри, – сказала она, – мы не забудем. Ешь, пей, играй, а самое ценное пусть лежит на дне сундука!
– Это что, цыганская поговорка? – слабо улыбнулся Джерри.
– Это цыганский совет, купидончик. И держись с Даном аккуратнее. У него внешность крестьянина, а память на обиды – как у вельмож.
Вики ушла, вильнув юбкой.
Спали постояльцы в комнатах наверху, спали за столами и под ними перепившиеся посетители харчевни, спали люди без дома и судьбы за перегородками крытой брезентом повозки.
Легкая тень стояла у правого колеса…
Вики держала руку мальчишки, лежащего с краю, горячую, чуть подрагивающую во сне. Держала ладонью вверх и в лунном свете внимательно рассматривала.
И растерянно качала головой.
К тому времени, как Джерри исполнилось пятнадцать, он разучился плакать не на сцене. А поскольку роли не предполагали слез, он думал, что разучился плакать вообще. Да и трудно стало узнать тощего загорелого сорванца в крупном подростке правильного, хоть и немного тяжеловатого, сложения. Всякий, кто увидел бы, сказал – вот пройдоха Шеннон, испивший из источника молодости! На юных щеках только начал пробиваться пушок, а у рта уже наметились упрямые складки. Джерри вырос задумчивым и даже угрюмым, что никак не проявлялось в его игре. Исподволь, незаметно, как и предполагал когда-то, он теснил Дана за пределы маленькой сцены.
– Этого щенка стало слишком много, – часто орал Дан, напившись. – Я вожак, и пусть катится к чертям!
Джерри усмехался, потому что года полтора назад стал стабильно приносить труппе хороший доход, играл каждый вечер и не боялся пьяных угроз. У кочевого театра «Колесница», как они теперь себя называли, появилась маленькая, но известность. Их стали узнавать, и зазывали в большие постоялые дворы, в дома купцов.
В один из таких вечеров их даже позвали в настоящий замок! Дана, как назло, скрутил радикулит. Джерри счел это событие знаком судьбы и благословением небес. Пару недель назад отцовские костюмы стали ему почти впору (но если не лукавить, Бэт и ее иголка творили чудеса). Чтобы не было накладок, решили играть проверенную, слаженную как часы, «Серенаду за пять рэлей». Голос, слава Гарду и псам, уже прекратил ломаться. Джерри теперь часами дрессировал свой глуховатый баритон и с тоской вспоминал серебряный тенор отца.
Джерри вышел на сцену. За аляповатой декорацией – подобием балкона, уже стояла Вики в алой с золотом маске из перьев. Она играла скучающую богатую госпожу, решившую посмеяться над нищим менестрелем и не платить ему за пение. Красота женщин ее племени быстро увядает, но маска хорошо скрывает морщины, а лепестки губ южной розы все еще соблазнительны.
– Чего желает госпожа?
– Конечно, песен. Или ты полагал, что я позвала тебя, чтобы ты зажарил утку?
– Каких же песен? Сказаний о доблести героев или любовных баллад?
– Колыбельных, о несчастный, ибо пока ты донесешь пальцы до струн, весь мой двор благополучно захрапит.
Джерри – «менестрель» делал вид, что настраивает струны, а сам нарочито косил глазами в сторону «служанки» Тори, обмахивающей «госпожу» пушистым веером. Такие веера с духами как раз недавно вошли в моду. Бродячие комедианты нередко являли собою гибрид ларца со сплетнями, торговой лавки и даже точки быстрой медицинской помощи. Пара вееров лежала завернутой в тонкую бумагу наверху повозки. Продадутся, как пить дать.
– Что же, слушайте мою песню, о прекраснейшая! – провозгласил Джерри.
Сегодня все идет как надо, думал Джерри. Как надо и даже лучше. Благословенны будьте боги, насылающие радикулит, и те, кто осеняет невзыскательную публику щедростью. Минимум – обильный ужин да припасы в дорогу. А вообще-то можно предсказать и монетки.
Сильно накрашенная брюнетка в зале что-то сказала на ухо своей подруге. Подруга закрылась веером и ничего не ответила. Внушительной комплекции хозяин созерцал комедиантов с благодушной и сытой улыбкой.
«Легко, как перышко!» – сказал себе Джерри в самом конце, убирая хлипкие декорации. Только все это ярмарочная фигня. Настоящие пьесы играются в столице.
Нагруженный тряпьем и деревяшками, он спустился во двор, к повозке, привязал все получше. Хотя напрасно: в повозке собиралась спать Бэт, а ей не очень-то нравились шумные кухни. Особенно боялась костюмерша тараканов. Надо напомнить Вики, чтобы припрятала вкусного для Бэт. Джерри потянулся, зевнул и почувствовал себя настоящим вожаком труппы, который обо всех заботится. Если бы не Дан, так бы оно и было. Но пятнадцать против тридцати девяти – слишком малая ставка.
Все принес? Кажется, да… нет! Этот раздражающий колченогий стульчик, вечно так и норовит где-нибудь остаться да сменить хозяев. За ним одним еще раз подниматься в главный зал? Подумают еще, что хочет украсть что-нибудь…
Занавеска, заменяющая дверь, отдернулась, и слабый свет свечи показал ему следующий поворот.
– Эй, паренек, – тихонечко окликнули его, – подойди сюда.
«Стульчик, – подумал Джерри. – Мне надо забрать дурацкий стульчик. А меня явно приняли за прислугу, и теперь еще пошлют с поручением». Неохотно, но с довольно учтивым выражением лица он все же подошел. Занавеска с шелестом закрылась за его спиной и чуть не потушила издыхающую свечку.
Тонкие пальцы – на каждом по колечку, диковинными рыбками нырнули в его неровно подрезанные спутанные кудри. Мягкие теплые губы, пахнущие засахаренными фруктами, закрыли ему рот. Свечка поспешно скончалась, не желая, чтобы потом с нее спросили как со свидетеля.
Наутро выяснилось, что стульчик исчез, но отчего-то Джерри был к нему не в претензии.
Открыв глаза, Джерард обнаружил, что улыбается простому и солнечному ощущению последних секунд воспоминания о себе самом. Мальчишеское самодовольство, планы, эмоции. Жизнь с благодарностью за доступные наслаждения, с презрением к недоступным, в блаженном неведении о запретных. Хорошая жизнь. Без метаний, бесплодных сожалений. Наполненная, хотя и простая. Паренек Джерри, бродячий актер. Ты мне понравился. Спасибо, что ты некогда был началом меня, хорошим началом.
– А кто-то дрыхнет… А я не охотник! Поозверели тут.
Раздраженное бурчание принадлежало полноватому мужчине, которого Джерард запомнил вроде как поваром. Да уж, обладатель такой щегольской бородки, явного подражания моде высшего света, должен считать вопиющим унижением необходимость добывать ингредиенты для блюд прямо из среды их обитания. Судя по цесарке, свисавшей вниз головой из-за пояса – точно снял с гнезда, с выводка. Во-первых, сезон, а во-вторых, повезло: два лысых черта подстрелил бы этот надменный толстячок резвую птицу, не будь она снулой и слабой во время высиживания. Еще и хает удачу в голос. Неблагодарный.
Вернулся и кучер, разложил костер, подвесил котелок с речной водой.
– Грибов кинь, – вдруг выдал Джерард, – вон, с дерева, серых.
– Зачем? – опешил кучер, забыв даже возмутиться тому, что всякий арестант начинает от безделья раздавать советы.
– Ледяная рыба нерестится. А икра у нее ядовитая. Ты же воду не на середине брал, а у берега, и мелочь эту не видать. Грибы бросишь, они яд впитают, выкинь их – и вари все, что угодно. Такая уж вода зимой тут, у Рос-Брандтов.
Кучер покосился на пленника, но указанные действия произвел. Повар почесал в затылке, перестал ворчать и энергично принялся точить ножи. Брошенные в нагревающуюся воду грибы запахли вкусной пряностью. Рот наполнился слюной, свело живот. «Я голодный, – констатировал Джерард, впрочем, без удивления. – А никто кормить не нанимался. А голод, даже слабый, я переношу плохо, просто отвратительно. Тошнит, кружится голова, обязательно болят виски. Когда-то мне пришлось очень сильно голодать, и с тех пор…»
Следуя настойчивой боли в пустом желудке, Джерард плавно соскользнул обратно в заштормившее озеро памяти, в события, которые, как он предположил, уже не вызовут улыбки.
Джерри-2
… не в пирогах счастье…
Дракула

Голод.
Неурожайный, «пустой» год. Ветреная зима. Сухое лето.
Тяжело крестьянину, но – можно держаться, пусть на грани, если, конечно, лендлорд смилуется и перенесет арендную плату на будущий урожай.
Тяжело ремесленнику – еда вздорожала, и нужно производить больше товара, а как делать это с такой скудной кормежкой? Выходит замкнутый круг. Но – можно держаться: работать день и ночь, да всю семью от мала до велика усадить за гончарные круги, за станки ткацкие. Выдержать! До тех пор, пока из дальних провинций не придут корабли, империя большая, авось там не было засухи, с ними поторговать.
Не очень сытно и лордам. Прекратятся приемы да большие празднества, перестанет наезжать в гости родня целыми полками, по-стройнеют талии графинь да баронесс. Не велика беда, а где-то и польза.
Купцам вполне терпимо. Некоторые из зерноторговцев, кто совести не имеет и суда смертного не боится, те миллионерами станут. Кровь и слезы человеческие в деньги не впитываются.
Монахам едино, одни они постятся или со всем миром.
Ученых покормят покровители, да и сколько там тех ученых?
Нет неблагодарнее и неуместнее занятия в голодный год, чем лицедейство. Столичные театры закрылись, а что уж бродягам! Слезы вызвать не вопрос, они и так рекою в каждом селе. Ну а улыбку и того проще: покажи зрителям свиную ногу, заулыбаются – аж услышишь, как зубы клацнут! И пустоголовое, ветреное ремесло твое принесет тебе пинки и матерную брань, но что обижаться? Отдаст кусок свой или своих детей только святой, а святые – только на картинках, а перед картинками темно, перестали сало на свечи изводить. И так помолимся.
Джерри исполнилось семнадцать. Его день рождения как раз ознаменовался бесславной, но быстрой смертью мула, тащившего повозку. Вначале тот просто пал в оглоблях, Дан проковылял к нему, и, обрадовавшись, что тот еще дышит, прирезал скотину. Сваренное мясо жутко воняло, и жесткостью напоминало хороший канат.
Джерри потрогал языком зубы, которые в последнее время начали пошатываться и, созерцая серое мясо мула, сказал себе: от голода – умирают. Ты можешь умереть. Все могут.
Он зачарованно глядел, как медленно и через силу двигают руками, ногами, даже губами его выдохшиеся спутники. Люди-тени. Об игре не шло и речи, они просили любой работы везде, где останавливались, но даже счастье чистить хлев выпадало редко, а в малых селах люди уже с самого въезда гнали и гнали их прочь.
Сдувшийся, вроде мыльного пузыря, вожак Дан. Прежде крупная и гладкая, а теперь похожая на угловатую жердь Тори. Вики, от которой остались, наверное, лишь негасимые угли цыганских очей да изрядно посоленные сединой кудри. Согнувшаяся и молчаливая Бэт, порою плачущая оттого, что нет сил вдеть нитку в иголку. Сам Джерри не заглядывал в зеркало – и так ясно, что он там увидит: длинного тощего подростка с остро торчащим кадыком, тонким носом, синими тенями на бледном лице. И зачем на такое любоваться?
С утра потянули повозку Джерри и Дан. Джерри имел наглость высказать предложение доползти до графского имения Рос-Альт и в обмен на остатки «мулятины» попроситься пожить до весны. Без лошади, в голом поле все одно подыхать! А там – мало ли. Большое имение. Авось работку подкинут.
Мысль была разумной. Дан спорил яростно и долго лишь затем, чтобы показать норов, ну а потом впрягся рядом с пацаном. Бэт оставили в телеге – толку с нее? Тори и Вики толкали развалюху сзади.
Так и причалили. Мясо и впрямь оказало волшебное действие, несмотря на свою отвратную наружность. Кормить их, правда, обязались не мясом, а кукурузными лепешками да капустой, зато обещали не докладывать пока о постояльцах графу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33