И тут же мысленно споткнулась – вот на такое был способен только Джерри. Никакому Иноходцу Джерарду эти штуки даже не снились.
После первых фраз голос его окреп, и интонация стала варьироваться.
– Ему высоко! – сказала Джорданна. – Ему же высоко! Эй, помашите дирижеру.
Но свой оркестр «Дикий мед» не на помойке набирал – корректная виолончель быстренько повела основную мелодию, давая певцу возможность, так сказать, опереться на что-либо, и в то же время не дергать основной состав.
Куплет прошел достойно. Хедер три раза глубоко вздохнула и сказала себе, что если бы дива Мариско хоть на секунду заподозрила «внеплановость» своего партнера, то «Дикий мед» уже был бы разобран по камню.
Неожиданно Хедер поймала его взгляд, и Джерард подмигнул ей. Ах ты, скотина такая…
– Это не тот танец, – убитым голосом заметила Маранжьез. – Мадам, девчонки выпадают из смысла.
– Уберите всех со сцены, немедленно, – указала Хедер.
– Некрасиво получится.
Джорданна не нашла ничего лучше, как резко отмотать веревку – и задний занавес в одно мгновение закрыл весь танцсостав. Даже удачно, даже в такт. Брюнетка улыбнулась мистрессе и пошла успокаивать возмущенных и разозленных пчелок, так резко лишенных сцены.
Джерард и Мариско остались одни, если не считать пары сотен зрителей.
Хедер пришлось признать, что именно это гениальный разбойник Дорр и хотел сказать: обнажите оружие, к барьеру, и пусть победит сильнейший. Его дуэт – не тур салонного вальса, а схватка.
– Мадам, я не настаиваю, но, может, пойти и запереть уборную снаружи? – блеснула зубами Фиалка.
Дружное хихиканье было ей ответом и одобрением. Мистресса Хедер хмыкнула и продолжила созерцать и, главное, слушать действо. А оно было занятным.
Несмотря на отсутствие и сильного голоса, и мало-мальски приличной школы Джерард каким-то образом не позволял Мариско над собою доминировать. Весь зал уже тонул по горло в сладкой отраве, которую щедро разливал голос певицы, но этот зазнавшийся хоровой мальчик вел себя так, словно только у него в кармане фляжка с противоядием, и он успел сделать пару хороших глотков. И все равно брал верх, и, приглушая голос, непостижимо заставлял ее переходить на шепот.
Его легкий акцент, так хорошо уже изученный Хедер, стал гораздо сильнее. Мягкое «л», и слишком повелительное «р», – с хрипотцой, как рычание, – выдавали нешуточное усилие, которое он над собою совершал.
– Она бесится, – прокомментировала Джорданна, появляясь. – Улыбается, конечно, но взгляните, как теребит пришитый цветок в складке платья. Бедняжка Рэми полчаса крепила.
В тот же момент, как Хедер посмотрела, цветок был оторван и зажат в кулаке.
– Внимание, тяжелая артиллерия, – нараспев произнесла Гортензия, жадно вслушиваясь. – Дамы, подставьте своим кавалерам специальные горшочки. Охрана, не допускайте развратных действий в зрительном зале.
Пчелки прыснули и тут же замолкли.
Донна Мариско решила показать, на что на самом деле способна. Танец не был особо контактным – касания рук, синхронные повороты, игра взглядов, – но голос дивы наполнял каждое движение убийственным смыслом. Голос звал, приказывал, упрашивал, умолял, угрожал, издевался, стелился низом и взмывал под крышу, тек как ручей и бился как пламя, рыдал, насмехался, грустил, ликовал, бил наотмашь, нежно шептал, царапал розовым шипом и ласкал шелковой удавкой.
Творилось что-то несусветное. А Джерард игнорировал все это так, будто имел право. И продолжал неуклонно вести свою партию, всего лишь приближаясь, на шаг, на два.
Хедер проморгалась. Ей показалось, будто между двумя поющими воздух сгустился до плотности предрассветного тумана.
– Скажи придуркам, чтобы убрали дымовой эффект, – раздраженно рявкнула на Джорданну, – она же закашляться может!
– Никаких эффектов нет, мадам, их просто некому делать, все смотрят! – обиженно прошептала Джорданна.
Но туман был и расползался, багрово-алый, в тон смертельной страсти, вырывавшейся со сцены, как адское пламя. Они сейчас либо поубивают друг друга, либо прямо там займутся любовью.
– По-моему, это называется «объезжать», – ляпнула Эрденна.
– Объезжать? Что? – не поняла Фиалка.
– Не что, а кого.
Сопрано теряло апломб. Приглушалось, выцветало, как старый ковер. Донна Мариско выглядела так, словно допеть рефрен до конца будет непосильным трудом. Но все-таки последняя, чистая, сильная нота, принадлежала ей.
Зрители не были в силах даже аплодировать, такая слабость обнаружилась в суставах. Только что-то полетело на сцену, и Хедер, разглядев, утратила ориентацию в пространстве, потому что это было кольцо с бриллиантом. Расползалась же публика в гробовом молчании. Назавтра газеты захлебнутся в славословиях, прыгая до небес, а сейчас эти самые журналисты с круглыми глазами плелись на выход, позабыв, как слова пишутся, а говорить не в состоянии.
Джорданна в последний раз за вечер выполнила миссию опускающей занавес. Они же еще стояли там, Мариско и Джерард, и, наконец-то получив возможность молчать, беззастенчиво целовались. Брюнетка почесала плечо – мурашки по коже от них, стервецов, и наткнулась на влажный олений взгляд Рэми. Джорданна усмехнулась и взяла швею за руку. Мол, пошли, чего глазеть. Алая пчелка эти уроки уже давно выучила и даже сдала экзамены. Рэми наука давалась с трудом, и она выдернула свою руку, вцепившись в бутафорскую лошадь, как в родную. Продолжала смотреть. Было на что, по правде говоря. Джорданна усмехнулась, глядя, как авторитет мистрессы Хедер терпит поражение в борьбе с любопытством слаженного коллектива.
Джерард и донна Мариско оторвались друг от друга, улыбнулись и, как будто просто поздоровались, невозмутимо разошлись в совершенно противоположные стороны. Певица – в свою шикарную гримерку, а он привычно нырнул в ближайшую занавесь, и только его и видели.
– Ничего не понимаю в этой свадьбе, – сказала старшая из пчелок, Ардженто. – Это что, и все?
Наконец-то Хедер удалось восстановить обратную связь со своими подопечными и бодрым строем отправить их отдыхать. Все равно будут чесать языками ночь напролет.
За кулисами осталась лишь Джорданна, что-то толкующая Рэми, до сих пор нежно обнимающей статую неизвестной лошади.
– Джерард, я ведь знаю, ты здесь.
Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.
Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?
Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела – задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.
– И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.
– Джерард! – окрикнула.
Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.
– Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю – болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.
Хедер хмыкнула и присела рядом:
– Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.
– Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!
Съездить еще раз по затылку или обнять – неизвестно, чего хочется больше.
– Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.
– Ты считаешь, что донна Мариско – сирена?
– Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.
– Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.
Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:
– Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?
– Нет, Джерард, – вздохнула Хедер, – нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
После первых фраз голос его окреп, и интонация стала варьироваться.
– Ему высоко! – сказала Джорданна. – Ему же высоко! Эй, помашите дирижеру.
Но свой оркестр «Дикий мед» не на помойке набирал – корректная виолончель быстренько повела основную мелодию, давая певцу возможность, так сказать, опереться на что-либо, и в то же время не дергать основной состав.
Куплет прошел достойно. Хедер три раза глубоко вздохнула и сказала себе, что если бы дива Мариско хоть на секунду заподозрила «внеплановость» своего партнера, то «Дикий мед» уже был бы разобран по камню.
Неожиданно Хедер поймала его взгляд, и Джерард подмигнул ей. Ах ты, скотина такая…
– Это не тот танец, – убитым голосом заметила Маранжьез. – Мадам, девчонки выпадают из смысла.
– Уберите всех со сцены, немедленно, – указала Хедер.
– Некрасиво получится.
Джорданна не нашла ничего лучше, как резко отмотать веревку – и задний занавес в одно мгновение закрыл весь танцсостав. Даже удачно, даже в такт. Брюнетка улыбнулась мистрессе и пошла успокаивать возмущенных и разозленных пчелок, так резко лишенных сцены.
Джерард и Мариско остались одни, если не считать пары сотен зрителей.
Хедер пришлось признать, что именно это гениальный разбойник Дорр и хотел сказать: обнажите оружие, к барьеру, и пусть победит сильнейший. Его дуэт – не тур салонного вальса, а схватка.
– Мадам, я не настаиваю, но, может, пойти и запереть уборную снаружи? – блеснула зубами Фиалка.
Дружное хихиканье было ей ответом и одобрением. Мистресса Хедер хмыкнула и продолжила созерцать и, главное, слушать действо. А оно было занятным.
Несмотря на отсутствие и сильного голоса, и мало-мальски приличной школы Джерард каким-то образом не позволял Мариско над собою доминировать. Весь зал уже тонул по горло в сладкой отраве, которую щедро разливал голос певицы, но этот зазнавшийся хоровой мальчик вел себя так, словно только у него в кармане фляжка с противоядием, и он успел сделать пару хороших глотков. И все равно брал верх, и, приглушая голос, непостижимо заставлял ее переходить на шепот.
Его легкий акцент, так хорошо уже изученный Хедер, стал гораздо сильнее. Мягкое «л», и слишком повелительное «р», – с хрипотцой, как рычание, – выдавали нешуточное усилие, которое он над собою совершал.
– Она бесится, – прокомментировала Джорданна, появляясь. – Улыбается, конечно, но взгляните, как теребит пришитый цветок в складке платья. Бедняжка Рэми полчаса крепила.
В тот же момент, как Хедер посмотрела, цветок был оторван и зажат в кулаке.
– Внимание, тяжелая артиллерия, – нараспев произнесла Гортензия, жадно вслушиваясь. – Дамы, подставьте своим кавалерам специальные горшочки. Охрана, не допускайте развратных действий в зрительном зале.
Пчелки прыснули и тут же замолкли.
Донна Мариско решила показать, на что на самом деле способна. Танец не был особо контактным – касания рук, синхронные повороты, игра взглядов, – но голос дивы наполнял каждое движение убийственным смыслом. Голос звал, приказывал, упрашивал, умолял, угрожал, издевался, стелился низом и взмывал под крышу, тек как ручей и бился как пламя, рыдал, насмехался, грустил, ликовал, бил наотмашь, нежно шептал, царапал розовым шипом и ласкал шелковой удавкой.
Творилось что-то несусветное. А Джерард игнорировал все это так, будто имел право. И продолжал неуклонно вести свою партию, всего лишь приближаясь, на шаг, на два.
Хедер проморгалась. Ей показалось, будто между двумя поющими воздух сгустился до плотности предрассветного тумана.
– Скажи придуркам, чтобы убрали дымовой эффект, – раздраженно рявкнула на Джорданну, – она же закашляться может!
– Никаких эффектов нет, мадам, их просто некому делать, все смотрят! – обиженно прошептала Джорданна.
Но туман был и расползался, багрово-алый, в тон смертельной страсти, вырывавшейся со сцены, как адское пламя. Они сейчас либо поубивают друг друга, либо прямо там займутся любовью.
– По-моему, это называется «объезжать», – ляпнула Эрденна.
– Объезжать? Что? – не поняла Фиалка.
– Не что, а кого.
Сопрано теряло апломб. Приглушалось, выцветало, как старый ковер. Донна Мариско выглядела так, словно допеть рефрен до конца будет непосильным трудом. Но все-таки последняя, чистая, сильная нота, принадлежала ей.
Зрители не были в силах даже аплодировать, такая слабость обнаружилась в суставах. Только что-то полетело на сцену, и Хедер, разглядев, утратила ориентацию в пространстве, потому что это было кольцо с бриллиантом. Расползалась же публика в гробовом молчании. Назавтра газеты захлебнутся в славословиях, прыгая до небес, а сейчас эти самые журналисты с круглыми глазами плелись на выход, позабыв, как слова пишутся, а говорить не в состоянии.
Джорданна в последний раз за вечер выполнила миссию опускающей занавес. Они же еще стояли там, Мариско и Джерард, и, наконец-то получив возможность молчать, беззастенчиво целовались. Брюнетка почесала плечо – мурашки по коже от них, стервецов, и наткнулась на влажный олений взгляд Рэми. Джорданна усмехнулась и взяла швею за руку. Мол, пошли, чего глазеть. Алая пчелка эти уроки уже давно выучила и даже сдала экзамены. Рэми наука давалась с трудом, и она выдернула свою руку, вцепившись в бутафорскую лошадь, как в родную. Продолжала смотреть. Было на что, по правде говоря. Джорданна усмехнулась, глядя, как авторитет мистрессы Хедер терпит поражение в борьбе с любопытством слаженного коллектива.
Джерард и донна Мариско оторвались друг от друга, улыбнулись и, как будто просто поздоровались, невозмутимо разошлись в совершенно противоположные стороны. Певица – в свою шикарную гримерку, а он привычно нырнул в ближайшую занавесь, и только его и видели.
– Ничего не понимаю в этой свадьбе, – сказала старшая из пчелок, Ардженто. – Это что, и все?
Наконец-то Хедер удалось восстановить обратную связь со своими подопечными и бодрым строем отправить их отдыхать. Все равно будут чесать языками ночь напролет.
За кулисами осталась лишь Джорданна, что-то толкующая Рэми, до сих пор нежно обнимающей статую неизвестной лошади.
– Джерард, я ведь знаю, ты здесь.
Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.
Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?
Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела – задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.
– И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.
– Джерард! – окрикнула.
Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.
– Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю – болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.
Хедер хмыкнула и присела рядом:
– Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.
– Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!
Съездить еще раз по затылку или обнять – неизвестно, чего хочется больше.
– Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.
– Ты считаешь, что донна Мариско – сирена?
– Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.
– Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.
Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:
– Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?
– Нет, Джерард, – вздохнула Хедер, – нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33