Фань подозрительно оглядел стены камеры.
– О да, да, разумеется. Будем уповать на его святость. И на то, что наше пребывание здесь не слишком затянется.
– Аминь, – сказал Мартин, зевая.
Он тоже рассчитывал, что его пребывание в Призон-дю-Мар не слишком затянется, поскольку в тюрьму попал всего-то за рыбную торговлю без лицензии околоточного эскандала. И попал только потому, что сам этого хотел, точно зная максимум, который бубудуски давали в подобных случаях.
Так они и жили, со вкусом беседуя и без аппетита обедая. Фань – в ожидании момента, когда иссякнет алчность имперского правосудия, а Мартин – в ожидании момента, когда его место потребуется для кого-то еще. Именно при этих двух условиях было возможно их освобождение.

* * *
Но случилось то, чего ни Фань, ни даже фон Бистриц предусмотреть не могли. Случилось то, что влияние его люминесценция эпикифора на его величество базилевса-императора неожиданно пошатнулось. И для возвращения оного эпикифор решил прибегнуть к испытанному средству – припугнуть повелителя.
По какой прихоти судьбы, почему из многих тысяч заключенных, которыми в любое время располагала Святая Бубусида, выбор пал именно на Фаня и Мартина, – это останется загадкой навсегда. Вполне возможно, свою роль сыграл перевод в привилегированные апартаменты Призон-дю-Мар, что и обратило на себя рассеянное внимание какого-нибудь бубудуска-исполнителя. Но как бы там ни было, под рукой у люминесценция очень кстати оказались два крупных злодея.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Фань является беспросветно черным магом, намеревавшимся навести порчу на все императорское семейство. А Мартин – и того хуже, – вылитый небесник. Обо всем этом, несколько смущаясь, им объявил не кто-нибудь, а лично начальник тюрьмы.
Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.
– О, замечательный вид, – восхитился Мартин, подходя к окну. – Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот – как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…
– О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, – заявил Фань. – Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно – самого великого сострадария.
– И что, будем и впредь уповать на его святость? – спросил Мартин.
– У вас еще есть охота шутить? – уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.

* * *
Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.
– Послушайте, я далеко не ангел, но в этом повороте никак не замешан. Что могу для вас сделать?
– Все, что могли, вы уже сделали, – со страстью заявил Фань. – Уходите. И не думайте, что я облегчу вашу совесть.
– Зачем же так, Лю, – мягко вмешался Мартин. – Что сделано, то сделано. Никому хуже не будет, если мы примем сострадание этого доброго обрата.
– В пределах возможного, – поспешно вставил прокурор. – В пределах возможного.
– Что ж, давайте попытаемся определить эти пределы. Возможно ли нам выкупиться?
Слуга закона печально развел руки в кружевных манжетах.
– Решение принято на таком уровне, что… Взять-то возьмут, это никогда не было проблемой…
Мартину стало смешно, но он спохватился и напустил на себя скорбный вид.
– Понятно. А можно ли нам выкупаться?
Прокурор просиял.
– О, это я устрою. Вы не поверите, но я люблю делать людям добро.
– Почему? Верим. Просто вам, по-видимому, это редко позволяют…
Прокурор нахмурился.
– …разные обстоятельства.
Прокурор вновь разулыбался.
– Вот-вот! Именно так. Что поделаешь? Обстоятельства. Вы хороший человек, сударь.
– Разумеется. Иначе меня давно бы выпустили.
– Это была шутка, правда?
– Правда.
– Вот я и говорю, что шутка.
– Ну да. Для тех, кто не может позволить себе правды.
– О, вы-то теперь вполне можете. Видите, есть плюсы и в вашем положении, ха-ха. Но не всем так везет.
– Хотите поменяться?
Прокурор посмеялся еще раз.
– Для этого нужно любить правду несколько больше, чем я могу себе позволить. Вместо этого позволю себе заметить, что правда – это еще не все, что можно любить на белом свете.
– Святая правда. Опять же.
Прокурор приподнял бровь.
– Сударь! Да вы презанятный собеседник. Жаль, что снисхождение невозможно к таким ужасным преступникам, как вы.
– Точно? – на всякий случай переспросил Фань.
– Да точно, точно. Точнее некуда. Но коль скоро это так, быть может, вернемся к пределам возможного? Что еще вы хотите?
– Одежду приличную. Камеру чтобы почище убрали, да кормили по-человечески. Сколько нам еще осталось?
– Пока эшафот соорудят… впрочем, нет, вас же к костру приговорят. Но процесс организуют по всем канонам, не сомневайтесь. Это означает, что потребуются и заседания, и свидетели ваших черных дел. С десяток, не меньше. Их еще нужно обучить… правилам поведения в королевском суде. Дней пять-шесть у вас будет, нечестивцы.

* * *
Прокурор свое слово сдержал.
Тем же вечером в камеру прикатили бочку и наполнили ее водой. После того, как злоумышленники искупались, к ним явился улыбающийся благодетель.
– Вы так любезены, – сказал Мартин, надевая не новую, но почти чистую рубашку. – По-моему, от меня перестало пахнуть.
– Чистого человека и судить приятно, – пошутил прокурор. – Всего доброго, господа.
Пожилые бубудуски укатили бочку.
– Чистому еще больше хочется жить, – печально сказал Фань. – И зачем вы это затеяли?
– Люблю удобства.
Вошел надзиратель Мормидо.
Подозрительно осмотревшись, он велел вновь надеть на преступников кандалы. Потом скривился и спросил:
– Жалобы есть?
Мартин пожаловался на несправедливость.
– Ох! Взрослые вроде люди. Я же серьезно спрашиваю.
– Серьезно? А, тогда другое дело. Нас еще ни разу не брили. Подстричься тоже не мешает.
– И так сойдет, – ответил тюремщик, лицо которого постоянно скрывала щетина.
– Друг мой, – проникновенно сказал Мартин. – Мы не можем в таком виде предстать перед его люминесценцием. Как ты думаешь, ему будет приятно?
– С чего вы взяли, что он будет присутствовать на суде?
– А как же. Мы ведь покушались знаешь на кого?
Мормидо перекрестился.
– Знаю, знаю. Ладно. Но смотрите, у цирюльника бритвы и тому подобное. Самоубийства не допущу, даже не пытайтесь.
– Любезнейший! Небесникам самоубийство запрещено. Большой грех.
– Так вы и впрямь небесник?
– Сказано – небесник, значит – все, баста. Небесник и должен быть. Ты что, не веришь его люминесценцию?
Мормидо вновь перекрестился.
– Как можно! Верую. Небесника, однако, вижу впервые. Прям такой же, как все. Только рожа хитрая. Как же вас распознать-то, а?
– Даже и не пытайся. Один великий сострадарий умеет. На то он и великий.
– Да-а, дела. А сотоварищ ваш того… голову о стенку не разобьет? Чего-то он сильно смурной сегодня.
– Видишь ли, он действительно расстроен тем, что его хотят сжечь. Неужели ты думаешь, что это приятно?
Мормидо думал о другом. Он почесал затылок и сообщил:
– Ну, у каждого свои заботы. А мне вот вас палачу нужно живехонькими сдать. Потому как мертвого казнить не получается. И чтобы морды без синяков были, а то людям показать стыдно. Вы уж не накладывайте на себя руки, а? Чего самим-то утруждаться! Потерпите как-нибудь до казни, ладно?
– А чего? Ладно, потерпим. Недолго уж осталось.
Мормидо обрадовался.
– Честно?
– Дорогой мой! Ты когда-нибудь слышал, чтоб колдуны и черные маги с собой кончали?
– Чего не слыхал, того не слыхал, – умудренно качая головой, сказал Мормидо.
– Вот и ступай спокойно.
Мормидо все же продолжал топтаться на пороге.
– Сударь, вам терять нечего – так и так один конец. А если у меня возникнут неприятности, вам же легче не станет?
– Да не особенно.
– Вот и не берите грех на душу. Сильно вас прошу: присмотрите за энтим, ладно? Но чтобы морда целая была.
– Ну не знаю, не знаю. Если цирюльник не придет…
– Да придет, он придет. Завтра же.
– А ты завтра дежуришь?
– Так точно.
– Ну, договорились.
Мормидо явно успокоился и сказал:
– А я уж за могилками присмотрю, не извольте беспокоиться.
– За какими могилками?
– Да за вашими. И место хорошее подберу. На самом кладбище, конечно, нельзя будет, а вот где поближе к ограде – это мы устроим.
– Ну, брат, утешил.
Мормидо ухмыльнулся.
– Так на то мы и сострадарии.
– В вашем заведении, я смотрю, кого не возьми – все милейшие люди.
Мормидо неожиданно сконфузился.
– Да чего там! Это ж первейшая заповедь: довел человека до смерти, так уж утешь напоследок, не будь скотиной. Только и вы уж за меня тоже словечко замолвите.
– Это кому?
– А там, – тюремщик показал в потолок. – Пресветлому И святому Корзину от меня того… тоже кланяйтесь.
Мартин энергично кивнул.
– Сразу, как только встретимся, обрат. Первейшее дело!

* * *
– Не люблю позерства, – сказал Фань. – Особенно перед смертью. Неприятно как-то, знаете.
Мартин зачем-то принялся полировать браслеты наручников.
– Лю, как вы полагаете, этот наш Мормидо когда-нибудь слышал, что сжигать людей нехорошо?
– Не только он, но и дед и прадед его, царство им небесное, ничего не слышали о такой странности.
Фань вдруг подскочил.
– Ох, сожгут! Как пить дать – сожгут, мракобесы пресветлые! Что же делать-то, что делать, а? Только не говорите, что не знаете!
– Знаю.
– Что?
– Ешьте. Нужно накопить сил.
– Ох, аппетит к человеку приходит только вместе с надеждой.
– Попробуйте заставить себя.
– Да зачем?
– Чтобы достойно встретить свой конец, – громко сказал Мартин.
Потом прекратил свои полировальные занятия, наклонился к Фаню и тихо добавил:
– После побега с питанием может быть плохо. Некоторое время. Да и убежать-то далеко не убежишь, если ноги от голода подгибаются.
Судовладелец обвел безнадежным взглядом каменные стены, дубовую дверь, железные решетки и изумленно прошептал:
– Вы надеетесь на побег?
– Уповаю.
– Иллюзии.
– Прошу вас, еще кусочек, – громко сказал Мартин.
– Вы серьезно?
– В отношении кусочка?
– Прошу вас, не дурачьтесь.
– Я серьезен, как приговоренный к смерти.
Фань наклонился к уху Мартина.
– И которым же способом вы собираетесь бежать? Под землей? По воздуху?
– Нет, через дверь.
– Кто же ее откроет?
– Надзиратель.
– Надзиратель? Какой еще надзиратель?
– Ну… Разве не помните? Завтра дежурит Мормидо.
– Странно. Я начинаю верить.
– Вот и хорошо. Еще кусочек, пожалуйста.
– Так и растолстеть можно. Что я должен делать?
– Сохранять убитый вид. У вас неплохо получается.
Фань, звеня цепями, лихорадочно забегал по камере.
– Тише, вы мешаете спать охране.
Торговец схватился за голову.
– Послушайте, если это шутка, то она жестока больше, чем костер.
– Никаких шуток.
– Точно?
Мартин привлек его к себе и тоже зашептал на ухо.
– Ваш судейский друг…
Фаня затрясло.
– Только не называйте его моим другом!
– Да, слово в коммерции редкое.
– А вот тут вы ошибаетесь. Без нормальной человеческой взаимопомощи торговать в этой стране немыслимо. Ни тебе сколько-нибудь устойчивых законов, ни арбитражного суда, ни защиты полиции. Бр-р! Полиция…
– Вам не нравится полиция его величества?
– Я обож-жаю полицию его величества. А точнее – его люминесценция.
– В самом деле?
– Представьте себе. Честнейшие люди! С ними всегда можно договориться… за умеренную сумму.
– Тогда что же вам не нравится?
Фань в очередной раз схватился за голову.
– О, Мартин! Ваша мудрость и житейский опыт вызывают подлинное восхищение. Но иногда, извините, вы кажетесь белой вороной, каким-то пришельцем из иных миров. Я пять лет втолковывал Мармилю, местному эскандалу, что ордену выгодно позволить купцам богатеть. Да всем – выгодно. Для наглядности предоставлял весьма убедительные аргументы. И что же? Ухмыляющаяся скотина спокойно все брала, а потом заявляла, что из богатства произрастает гордыня, а это ордену без надобности. И добавлял: примерно так же, как вам орден.
– Любопытный человечек. Похоже, он был прав.
– Абсолютно.
– И даже пытался дать совет.
– Не сомневайтесь, это доброе дело не осталось без награды. Но речь о другом. Я понял, что ордену действительно не выгодно позволять людям жить лучше. Чем богаче человек, тем больше у него возможностей прикупить себе свободы. А чем он свободнее, тем труднее принудить его к покорности.
– Разумеется, ордену это ни к чему.
– И не только ордену. В Магрибе ничуть не лучше.
– Вы там были?
– Ага, сподобился. Так когда мы бежим?
– Я же говорил: завтра. Глупо ждать последней ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69