Да и весело же. В общем, где как, а в Муроме покуролесить любят.
Только когда Колдыбель вторично единорогами ударила, только тогда буйство водолейное на убыль пошло. Потому что – время.
* * *
Пьяных, всех до единого, в кучи сволокли. И на посмещише, и так, чтоб женам удобно распознавать было.
Серьезные мужичины, кто в силе да в летах подходящих, те плотно пообедав, слегка вздремнув, потом еще и закусив, потянулись на луга, что у Лодейной слободы. Степенно, чинно, благообразно, с надвое расчесанными бородищами, бородами и бороденками. Уж у кого что имелось, то и выставляли, не стеснялись. А чего там? Муж, он ведь не только волосатостью важен. Борода хоть женщин и приманивает, да только сама по себе и не кормит, и не ублажает. Не удерживает, одним словом.
Со старейшинами следовали, с дудками да иконами родовыми. Каждая слобода своими проулками жаловала, с прочими до поры не перемешивалась. Шли, ручьями стекаясь к Водопьяновым воротам.
А меж толпами, шлепая по непросохшим лужам, носилось лихое мальчишье племя. Тут уж все были одинаковы. Дразнились, подзадоривали, ссорились, советы подавали старшим, – куда там!
Но через ворота малолеток не пускали. Покуда борода не выросла – не ерепенься, поперед батьки не лезь. Успеешь еще! Уж это – успеешь.
Взрослых стрельцы опытным глазом окидывали. По стародедовскому обычаю совали руку кому за пазуху, кому – за голенище, у иных что изо ртов даже вынимали. Карманы выворачивали, ремни с бляхами срывали. И росла у ног полковника куча свинчаток, засапожных ножиков да кастетов. Успевших через край хватить, всяких там буйных да особо заполошных, коих все наперечет знали, так тех лошадьми теснили, поелику прежде всего в драке голова нужна. Потом уж кулачищи.
Надрывались бирючи:
– Эй, мурмазей, водки не пей! Шибче глазей, лежачего не бей, ниже пояса не смей! Ножищам воли не давать, с копыт свалился – не вставать!
* * *
А по городской стене, на скамеечках от Водопьяновой башни до самой Колдыбель-крепости, уже зрители рассаживались.
Высоки стены Мурома, хорошо с них видно, далеко. Если хотеть, да уметь немного. Потому на стену и послы иноземные пожаловали. Вроде бы не слишком одобряли забаву диковатую, но всё ж своим присутствием уважили традицию, почет выказывали.
– Странный все же спорт – тузить друг друга кулаками, – качал головой барон фон Обенаус, посланник курфюрста.
– Кулаками-то получше, чем саблями, – отвечал сизый эмиров посол, уже не пьяный, однако еще и не трезвый. Но, видать, знал, о чем говорил, – изрядный шрам пересекал щеку почтенного марусима.
– Какая несдержанность, – морщил нос альбанский лорд Чарминг. – Не понимаю, почему вместо этого в футбол не сыграть?
Марусим высморкался в шелковый платочек.
– Футбол? А чем он лучше, ваш футбол?
– Красивая игра.
– В Альбанисе своеобразные представления о красоте, – все еще сморкаясь, возразил марусим. – Два десятка здоровенных нукеров бегают по траве в одних набедренных повязках…
Тут оба чрезвычайных посла погрузились в спор о красоте, привлекая здравомыслящего померанского барона в качестве третейского судьи. К ним, усмехаясь, прислушивались бояре муромские. Иногда вставляли замечания. Один лишь проконшесс ордена Сострадариев, известный обрат Гийо, помалкивал. Замышлял он что-то, прикидывал, глазами своими туманными рассматривал не столько кулаканцев под стеной, сколько то, что было подальше.
* * *
А подальше, в Лодейной Заводи, стояли на якорях фрегат из Пресветлой Покаяны да курфюрстов корвет из кригсмарине. Стояли в готовности немедленно продырявить друг друга десятками орудий. Но не дырявили, время не пришло. Да и нельзя в нейтральном-то порту.
Еще дальше к югу, за лесами и озерами, у самых истоков Теклы-реки, начинаясь от горных границ зловещего Ящерленда, лежал тоже не к добру разбогатевший, неверный и недружелюбный Поммерн, владение окайников-курфюрстов. Как раз над ним висело жаркое полуденное светило. И ничего, не обрушивалось, – совершенно очевидное свидетельство непостижимости и Помыслов, и Дел Его.
Не стоит даже пытаться постичь Помыслы Пресветлого. Страшно это обернулось для земных предков более восьми столетий назад. Их, возгордившихся своими науками, изъял Просветитель из привычной жизни, лишил всего и швырнул на дикую тогда планету Терранис. Без привычных машин, без механических слуг, без чудодейственных омолаживающих лекарств. И даже без одежд, то есть совершенно голых.
Для чего? Тут нет сомнений. Чтоб опомнились, чтоб осознали, кто они на самом-то деле. Страшно получилось. Зато поучительно. Для всех, кто дает себе труд мало-мальски поразмыслить.
Увы, курфюрсты померанские к таковым не относились. Слепцы! Вышли из повиновения и базилевсу-императору, и ордену Сострадариев… Уж третье их поколение упрямо топало к тем самым граблям, на которые наступили гордые, куда более могущественные прародители. Добро, если б коронованные окайники только собой рисковали! Те грабли, если наступить еще раз, хлопнут по лбу отнюдь не один только Поммерн. Да так хлопнут, что никому мало не покажется. Хвала святому Корзину, хвала люминесценцию Роберу, хвала всему ордену Сострадариев, есть еще способы образумить окайников! С его, проконшесса Гийо, скромной помощью…
Об этом думалось Чрезвычайному и Полномочному посланнику Пресветлой Покаяны на стене муромской. Он даже верил в то, что думал.
* * *
А под стеной луга наполнялись народом.
Острословы с обеих сторон уже вовсю сыпали насмешками да обзывательствами. Мужики закатывали рукава, подпрыгивали, распоясывались, толкали друг друга, проверяя, кто как на ногах держится.
Мало-помалу выстраивались две стенки – левый, служивый да ремесленный берег против правого, купеческого. Как и во все времена прадедовские, стали, подравнялись, распоясались, начали выкликать охотников побиться один на один.
– Диакон, а диакон, ты где? Пошто прячешься, диакон?
Агафоний, диакон церкви Святого Наказательного Перенесения, недоуменно ворочал косматой головищей:
– Ты, что ли, Свиристелушко? Мелковат, братец, не примечу я тебя, хо-хо!
– А ты лучше примечай, – недобро улыбаясь, посоветовал Стоеросов. – Целее будешь.
– Про себя заботай, – презрительно отвечал Агафоний. – Покончу я тебя нонче, Свиристелка, так и знай. Сильно надоел!
Оба медленно двинулись навстречу друг другу – высоченный и косматый диакон против стриженного под горшок широченного купчины. И замолкли две стенки, два берега, ожидая схватки признанных предводителей, стародавних недругов.
Выше, на городской стене, тоже сошлись два закадычных противника Покаянский посол спросил померанского:
– И на кого ставите, ваше превосходительство? Я готов поручиться пятьюдесятью цехинами за диакона.
Посланник курфюрста не смог скрыть удивления при столь грубой провокации. На кого бы он не поставил, – на левый берег, где сосредоточилась административная власть Тихона, или на правый, которому принадлежала большая часть муромских денег, он совершил бы непростительную дипломатическую ошибку.
– Быть может, я плохо знаю Предание, святой отец, но мне сдается, что азартные игры есть грех, – сказал Обенаус. – Поправьте, если ошибаюсь.
Проконшесс Гийо сощурился.
– Вопрос не так прост, как может показаться.
– Разве? В чем же сложность? – удивился барон.
Проконшесс огляделся, нет ли кого рядом лишнего, и вдруг сказал:
– С удовольствием побеседую с вами, сын мой.
– Вот как? И когда?
– Сегодня вечером. В восемь вас устроит?
Померанский посол улыбнулся одними глазами.
– Дайте прийти в себя, ваша просветленность. Я не удостоивался подобной чести с тех пор, как вручил вам ноту протеста.
Гийо поморщился.
– Ноту? Какую ноту?
– Ноту на действия флота базилевса-императора у мыса Мекар.
– Ах да, да.
– Надеюсь, вы читали?
– А как же, как же. Что-то там такое было… сердитое.
– Тем не менее ответа я так и не получил.
– Терпение, сын мой. Ибо в Предании, о котором вы только что упоминали, прямо сказано: всему свой срок.
– В Предании можно отыскать цитату на любой случай жизни.
– Если его знать, – тонко улыбнулся Гийо. – Так что же, придете? Задно обсудим и вашу ноту.
– Я весьма любопытен.
– Любопытство есть порок, но не для дипломата.
– Что, об этом тоже написано в Предании?
– В комментариях, сын мой, в комментариях.
– Хотелось бы на них взглянуть.
– Ничего нет невозможного, – усмехнулся проконшесс и милостиво благословил барона.
А барон принял благословение с глубочайшим смирением. Как и подобает атеисту.
* * *
Пробило семь вечера.
В Муроме настал знаменитый «бабий час». Жены да сестры, дочки да матери со всякими снадобьями бродили по берегу, подбирали побитых. Голосили, конечно. Но еще больший плач стоял в церквах, где священники в мокрых рясах начали отпевать свежепреставившихся.
– Погромы будут, – убежденно сказал Прошка, секретарь и воспитанник Обенауса. – Уже пятеро скончалось, да еще двое на ладан дышат. В прошлом году только троих ухайдакали, так и то дворы пожгли.
Закутавшись до носу в плащи, поскольку вполне могли еще облить, оба поднимались вверх от Скрипучего моста по переулку между монументальными заборами Фуфайл и Мышеводов. Редкие встречные, также не желавшие быть облитыми, держались по другую сторону, отворачивались.
– Знаете, что диакон помер? – спросил Прошка.
Обенаус остановился.
– Что, что? Умер? Агафоний?
– Ну да.
– Этот здоровяк? Да от чего же?
– Не от чего, а от кого. Свиристел постарался.
– Стоеросов?
– Он самый. Эх! Достанется ему сегодня, впору ноги уносить. Агафоний-то человек Тихона был.
– А как же сородичи? Весь клан Стоеросовых? Неужели не заступятся?
– Не, Свиристел с ними разругался. Да и посадника родичи боятся, в большой силе сейчас Тихон-то. Замечаете, что на этом берегу стрельцов не видно?
– Да, – подивился барон. – Редкое дело!
– Это – чтобы толпу унимать некому было.
– Тогда Стоеросову и в самом деле бежать надо, – сказал Обенаус.
– Не побежит.
– Не побежит? Почему?
– А куда податься, голому-то? Не, он добро свое не бросит.
– Но ведь убьют же!
– Это точно, – кивнул Прошка.
Несколько шагов прошли молча. Прошка не выдержал.
– Жалко дурака.
– Жалко.
– Слушай, превосходительство, помоги, а?
– Как? С посадником я ссориться не могу, – неохотно сказал Обенаус.
– Понятное дело, служба. А другого ничего придумать нельзя? Постарайся, ваша милость! Ты же головастый, я знаю.
Обенаус несколько шагов прошел молча.
– Когда подожгут? – спросил он.
– Да в полночь.
– Откуда знаешь?
– А чего тут знать? – удивился Прошка. – Самое время – в полночь. Спокон веку в полночь поджигаем.
– Милые у вас обычаи.
– А у вас?
– У нас подобрее.
– Да ну? – усмехнулся Прошка.
– Тебе обязательно нужно в Поммерн съездить, чтоб своими глазами увидел. Сколько раз уже говорил!
– Да съезжу, съезжу. А насчет Свиристела-то как?
– Можно попробовать.
– Неужто придумал? – обрадовался Прошка.
– Придумал, придумал. Беги сей же час в посольство.
– Это я мигом. А зачем?
– Приготовь купчую на все Стоеросово имение. Да стряпчего достань, хоть из-под земли. Сумеешь?
– А чего тут уметь? Есть тут один, из Кликунов. Зело пьющий товарищ, но печать пока при нем. Ваше превосходительство! Так ты что, серьезно покупать будешь?
– Серьезно. Другим способом Свиристела из города не спровадить. Так что тащи этого Кликуна в посольство и жди меня там.
– А как же проконшесс? Не могу я тебя одного пустить в это… прости господи, гийо.
– Там ты мне ничем не поможешь. Главное, чтобы Егудиил не оплошал.
– Не, мужик надежный. Сказал, что ровно в девять все сполнит. Как договаривались.
– Вот и славно. Если все будет нормально, я вернусь не позже десяти.
– А если не вернешься?
– Мои егеря знают что делать. Вахмистр Паттени тебе расскажет. А на хоромы Стоеросовы цену ставь половинную. Думаю, и этому должен быть рад.
– Само собой! Померанские талеры получше муромских головешек.
Обенаус остановился, оглядывая безлюдные улицы.
– А хорошо, что стрельцов нет.
– Кому как. Для Егудиила-то – да, – вздохнул Прошка. А вот Свиристелу – не очень.
– Да кто же его в драку-то заставлял лезть?
– А разве без этого проживешь?
– А ты не пробовал?
Прошка с ожесточением плюнул.
– Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.
– Да почему же?
– Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.
– И я?
– Нет. Ты – другое дело, – неохотно признал Прошка. – Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.
– Не такая уж и редкость, – усмехнулся Обенаус. – Кто Свиристела спасать предложил?
Прошка покачал головой.
– Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.
– Без трепки дал?
– Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Только когда Колдыбель вторично единорогами ударила, только тогда буйство водолейное на убыль пошло. Потому что – время.
* * *
Пьяных, всех до единого, в кучи сволокли. И на посмещише, и так, чтоб женам удобно распознавать было.
Серьезные мужичины, кто в силе да в летах подходящих, те плотно пообедав, слегка вздремнув, потом еще и закусив, потянулись на луга, что у Лодейной слободы. Степенно, чинно, благообразно, с надвое расчесанными бородищами, бородами и бороденками. Уж у кого что имелось, то и выставляли, не стеснялись. А чего там? Муж, он ведь не только волосатостью важен. Борода хоть женщин и приманивает, да только сама по себе и не кормит, и не ублажает. Не удерживает, одним словом.
Со старейшинами следовали, с дудками да иконами родовыми. Каждая слобода своими проулками жаловала, с прочими до поры не перемешивалась. Шли, ручьями стекаясь к Водопьяновым воротам.
А меж толпами, шлепая по непросохшим лужам, носилось лихое мальчишье племя. Тут уж все были одинаковы. Дразнились, подзадоривали, ссорились, советы подавали старшим, – куда там!
Но через ворота малолеток не пускали. Покуда борода не выросла – не ерепенься, поперед батьки не лезь. Успеешь еще! Уж это – успеешь.
Взрослых стрельцы опытным глазом окидывали. По стародедовскому обычаю совали руку кому за пазуху, кому – за голенище, у иных что изо ртов даже вынимали. Карманы выворачивали, ремни с бляхами срывали. И росла у ног полковника куча свинчаток, засапожных ножиков да кастетов. Успевших через край хватить, всяких там буйных да особо заполошных, коих все наперечет знали, так тех лошадьми теснили, поелику прежде всего в драке голова нужна. Потом уж кулачищи.
Надрывались бирючи:
– Эй, мурмазей, водки не пей! Шибче глазей, лежачего не бей, ниже пояса не смей! Ножищам воли не давать, с копыт свалился – не вставать!
* * *
А по городской стене, на скамеечках от Водопьяновой башни до самой Колдыбель-крепости, уже зрители рассаживались.
Высоки стены Мурома, хорошо с них видно, далеко. Если хотеть, да уметь немного. Потому на стену и послы иноземные пожаловали. Вроде бы не слишком одобряли забаву диковатую, но всё ж своим присутствием уважили традицию, почет выказывали.
– Странный все же спорт – тузить друг друга кулаками, – качал головой барон фон Обенаус, посланник курфюрста.
– Кулаками-то получше, чем саблями, – отвечал сизый эмиров посол, уже не пьяный, однако еще и не трезвый. Но, видать, знал, о чем говорил, – изрядный шрам пересекал щеку почтенного марусима.
– Какая несдержанность, – морщил нос альбанский лорд Чарминг. – Не понимаю, почему вместо этого в футбол не сыграть?
Марусим высморкался в шелковый платочек.
– Футбол? А чем он лучше, ваш футбол?
– Красивая игра.
– В Альбанисе своеобразные представления о красоте, – все еще сморкаясь, возразил марусим. – Два десятка здоровенных нукеров бегают по траве в одних набедренных повязках…
Тут оба чрезвычайных посла погрузились в спор о красоте, привлекая здравомыслящего померанского барона в качестве третейского судьи. К ним, усмехаясь, прислушивались бояре муромские. Иногда вставляли замечания. Один лишь проконшесс ордена Сострадариев, известный обрат Гийо, помалкивал. Замышлял он что-то, прикидывал, глазами своими туманными рассматривал не столько кулаканцев под стеной, сколько то, что было подальше.
* * *
А подальше, в Лодейной Заводи, стояли на якорях фрегат из Пресветлой Покаяны да курфюрстов корвет из кригсмарине. Стояли в готовности немедленно продырявить друг друга десятками орудий. Но не дырявили, время не пришло. Да и нельзя в нейтральном-то порту.
Еще дальше к югу, за лесами и озерами, у самых истоков Теклы-реки, начинаясь от горных границ зловещего Ящерленда, лежал тоже не к добру разбогатевший, неверный и недружелюбный Поммерн, владение окайников-курфюрстов. Как раз над ним висело жаркое полуденное светило. И ничего, не обрушивалось, – совершенно очевидное свидетельство непостижимости и Помыслов, и Дел Его.
Не стоит даже пытаться постичь Помыслы Пресветлого. Страшно это обернулось для земных предков более восьми столетий назад. Их, возгордившихся своими науками, изъял Просветитель из привычной жизни, лишил всего и швырнул на дикую тогда планету Терранис. Без привычных машин, без механических слуг, без чудодейственных омолаживающих лекарств. И даже без одежд, то есть совершенно голых.
Для чего? Тут нет сомнений. Чтоб опомнились, чтоб осознали, кто они на самом-то деле. Страшно получилось. Зато поучительно. Для всех, кто дает себе труд мало-мальски поразмыслить.
Увы, курфюрсты померанские к таковым не относились. Слепцы! Вышли из повиновения и базилевсу-императору, и ордену Сострадариев… Уж третье их поколение упрямо топало к тем самым граблям, на которые наступили гордые, куда более могущественные прародители. Добро, если б коронованные окайники только собой рисковали! Те грабли, если наступить еще раз, хлопнут по лбу отнюдь не один только Поммерн. Да так хлопнут, что никому мало не покажется. Хвала святому Корзину, хвала люминесценцию Роберу, хвала всему ордену Сострадариев, есть еще способы образумить окайников! С его, проконшесса Гийо, скромной помощью…
Об этом думалось Чрезвычайному и Полномочному посланнику Пресветлой Покаяны на стене муромской. Он даже верил в то, что думал.
* * *
А под стеной луга наполнялись народом.
Острословы с обеих сторон уже вовсю сыпали насмешками да обзывательствами. Мужики закатывали рукава, подпрыгивали, распоясывались, толкали друг друга, проверяя, кто как на ногах держится.
Мало-помалу выстраивались две стенки – левый, служивый да ремесленный берег против правого, купеческого. Как и во все времена прадедовские, стали, подравнялись, распоясались, начали выкликать охотников побиться один на один.
– Диакон, а диакон, ты где? Пошто прячешься, диакон?
Агафоний, диакон церкви Святого Наказательного Перенесения, недоуменно ворочал косматой головищей:
– Ты, что ли, Свиристелушко? Мелковат, братец, не примечу я тебя, хо-хо!
– А ты лучше примечай, – недобро улыбаясь, посоветовал Стоеросов. – Целее будешь.
– Про себя заботай, – презрительно отвечал Агафоний. – Покончу я тебя нонче, Свиристелка, так и знай. Сильно надоел!
Оба медленно двинулись навстречу друг другу – высоченный и косматый диакон против стриженного под горшок широченного купчины. И замолкли две стенки, два берега, ожидая схватки признанных предводителей, стародавних недругов.
Выше, на городской стене, тоже сошлись два закадычных противника Покаянский посол спросил померанского:
– И на кого ставите, ваше превосходительство? Я готов поручиться пятьюдесятью цехинами за диакона.
Посланник курфюрста не смог скрыть удивления при столь грубой провокации. На кого бы он не поставил, – на левый берег, где сосредоточилась административная власть Тихона, или на правый, которому принадлежала большая часть муромских денег, он совершил бы непростительную дипломатическую ошибку.
– Быть может, я плохо знаю Предание, святой отец, но мне сдается, что азартные игры есть грех, – сказал Обенаус. – Поправьте, если ошибаюсь.
Проконшесс Гийо сощурился.
– Вопрос не так прост, как может показаться.
– Разве? В чем же сложность? – удивился барон.
Проконшесс огляделся, нет ли кого рядом лишнего, и вдруг сказал:
– С удовольствием побеседую с вами, сын мой.
– Вот как? И когда?
– Сегодня вечером. В восемь вас устроит?
Померанский посол улыбнулся одними глазами.
– Дайте прийти в себя, ваша просветленность. Я не удостоивался подобной чести с тех пор, как вручил вам ноту протеста.
Гийо поморщился.
– Ноту? Какую ноту?
– Ноту на действия флота базилевса-императора у мыса Мекар.
– Ах да, да.
– Надеюсь, вы читали?
– А как же, как же. Что-то там такое было… сердитое.
– Тем не менее ответа я так и не получил.
– Терпение, сын мой. Ибо в Предании, о котором вы только что упоминали, прямо сказано: всему свой срок.
– В Предании можно отыскать цитату на любой случай жизни.
– Если его знать, – тонко улыбнулся Гийо. – Так что же, придете? Задно обсудим и вашу ноту.
– Я весьма любопытен.
– Любопытство есть порок, но не для дипломата.
– Что, об этом тоже написано в Предании?
– В комментариях, сын мой, в комментариях.
– Хотелось бы на них взглянуть.
– Ничего нет невозможного, – усмехнулся проконшесс и милостиво благословил барона.
А барон принял благословение с глубочайшим смирением. Как и подобает атеисту.
* * *
Пробило семь вечера.
В Муроме настал знаменитый «бабий час». Жены да сестры, дочки да матери со всякими снадобьями бродили по берегу, подбирали побитых. Голосили, конечно. Но еще больший плач стоял в церквах, где священники в мокрых рясах начали отпевать свежепреставившихся.
– Погромы будут, – убежденно сказал Прошка, секретарь и воспитанник Обенауса. – Уже пятеро скончалось, да еще двое на ладан дышат. В прошлом году только троих ухайдакали, так и то дворы пожгли.
Закутавшись до носу в плащи, поскольку вполне могли еще облить, оба поднимались вверх от Скрипучего моста по переулку между монументальными заборами Фуфайл и Мышеводов. Редкие встречные, также не желавшие быть облитыми, держались по другую сторону, отворачивались.
– Знаете, что диакон помер? – спросил Прошка.
Обенаус остановился.
– Что, что? Умер? Агафоний?
– Ну да.
– Этот здоровяк? Да от чего же?
– Не от чего, а от кого. Свиристел постарался.
– Стоеросов?
– Он самый. Эх! Достанется ему сегодня, впору ноги уносить. Агафоний-то человек Тихона был.
– А как же сородичи? Весь клан Стоеросовых? Неужели не заступятся?
– Не, Свиристел с ними разругался. Да и посадника родичи боятся, в большой силе сейчас Тихон-то. Замечаете, что на этом берегу стрельцов не видно?
– Да, – подивился барон. – Редкое дело!
– Это – чтобы толпу унимать некому было.
– Тогда Стоеросову и в самом деле бежать надо, – сказал Обенаус.
– Не побежит.
– Не побежит? Почему?
– А куда податься, голому-то? Не, он добро свое не бросит.
– Но ведь убьют же!
– Это точно, – кивнул Прошка.
Несколько шагов прошли молча. Прошка не выдержал.
– Жалко дурака.
– Жалко.
– Слушай, превосходительство, помоги, а?
– Как? С посадником я ссориться не могу, – неохотно сказал Обенаус.
– Понятное дело, служба. А другого ничего придумать нельзя? Постарайся, ваша милость! Ты же головастый, я знаю.
Обенаус несколько шагов прошел молча.
– Когда подожгут? – спросил он.
– Да в полночь.
– Откуда знаешь?
– А чего тут знать? – удивился Прошка. – Самое время – в полночь. Спокон веку в полночь поджигаем.
– Милые у вас обычаи.
– А у вас?
– У нас подобрее.
– Да ну? – усмехнулся Прошка.
– Тебе обязательно нужно в Поммерн съездить, чтоб своими глазами увидел. Сколько раз уже говорил!
– Да съезжу, съезжу. А насчет Свиристела-то как?
– Можно попробовать.
– Неужто придумал? – обрадовался Прошка.
– Придумал, придумал. Беги сей же час в посольство.
– Это я мигом. А зачем?
– Приготовь купчую на все Стоеросово имение. Да стряпчего достань, хоть из-под земли. Сумеешь?
– А чего тут уметь? Есть тут один, из Кликунов. Зело пьющий товарищ, но печать пока при нем. Ваше превосходительство! Так ты что, серьезно покупать будешь?
– Серьезно. Другим способом Свиристела из города не спровадить. Так что тащи этого Кликуна в посольство и жди меня там.
– А как же проконшесс? Не могу я тебя одного пустить в это… прости господи, гийо.
– Там ты мне ничем не поможешь. Главное, чтобы Егудиил не оплошал.
– Не, мужик надежный. Сказал, что ровно в девять все сполнит. Как договаривались.
– Вот и славно. Если все будет нормально, я вернусь не позже десяти.
– А если не вернешься?
– Мои егеря знают что делать. Вахмистр Паттени тебе расскажет. А на хоромы Стоеросовы цену ставь половинную. Думаю, и этому должен быть рад.
– Само собой! Померанские талеры получше муромских головешек.
Обенаус остановился, оглядывая безлюдные улицы.
– А хорошо, что стрельцов нет.
– Кому как. Для Егудиила-то – да, – вздохнул Прошка. А вот Свиристелу – не очень.
– Да кто же его в драку-то заставлял лезть?
– А разве без этого проживешь?
– А ты не пробовал?
Прошка с ожесточением плюнул.
– Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.
– Да почему же?
– Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.
– И я?
– Нет. Ты – другое дело, – неохотно признал Прошка. – Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.
– Не такая уж и редкость, – усмехнулся Обенаус. – Кто Свиристела спасать предложил?
Прошка покачал головой.
– Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.
– Без трепки дал?
– Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69