Он потом пригласит мисс Чэтвик. Потом я приглашу мистера Кинни, он выступит и пригласит мистера Хэббла. Понятно?
Красный сигнал, как какой-то чудовищный глаз, начал подмигивать над дверью. Молодой человек сказал «сейчас начинаем» и нажал на столе кнопку. Красный глаз пристально уставился на них. «Мы все здесь, — как бы говорил он, — нас миллионы, поэтому ни шепота, ни кашля, ни малейшей ошибки».
— Говорит Лондон. Продолжаем нашу радиопередачу для Англии, — сказал микрофону небрежно, как своему старому приятелю, молодой человек.
Чарли и девушка переглянулись. Чарли постарался улыбнуться, а девушка, с трудом проглотив слюну, изобразила на лице жалкую тень ответной улыбки. Обращаясь к миллионам слушатели, словно все они были его юные племянники, а сам он — их добрый и заботливый дядюшка, диктор рассказал им о том маленьком и приятном сюрпризе, который для них был приготовлен. Затем мистер Грегори, превратившись от волнения в мрачного и желчного субъекта, рассказал о конкурсе красоты, голосом палача прочел о нем несколько шуток и пригласил мисс Чэтвик к микрофону, словно приказал ей взойти на гильотину. Девушка встала, и Чарли увидел, как дрожит в ее руке листок. Беспокоясь о ней, и испытывая к ней безграничную нежность, он совершенно забыл о своих страхах. Никакая девушка никогда не заставляла его так беспокоиться. Справившись со своим выступлением, Ила улыбнулась Чарли в благодарность за его волнение. Мистер Кинни, очевидно, решив выпалить всё одним духом, грохотал в микрофон, отчего, наверное, во всех тридцати графствах дрожали громкоговорители.
— А сейчас скажет вам несколько слов сам Чарли Хэббл. И, между прочим, он говорит, что готов остаться один на один с десятком пожаров, но не с микрофоном, — закончил диктор.
«А что если бы подойти сейчас и сказать им: — Слушайте вы, дураки. Я вам скажу правду, — мелькнула в голове Чарли дикая мысль. — Что было бы? Да, что было бы тогда?» Но он уже стоял у микрофона и всматривался в листок, который ему заготовили в «Дейли трибюн». Может ли он говорить? Нет, голос пропал. Так или иначе, а какие-то звуки выдавить надо.
— Я только хотел сказать, — начал он и прочитал листок до конца — без ошибок и без какой-либо выразительности.
Дело было сделано. Диктор опять нажал кнопку. Красный глаз погас. Миллионы слушателей покинули комнату. Всё. Конец.
Все радостно заговорили. Чарли и Ида, оказавшись почему-то рядом, переживали всё с самого начала.
— Это не так страшно, особенно когда уже начнешь читать, правда? — сияя, возбужденно спрашивала она. — Ждать куда страшнее. Поэтому я так за вас переживала. Как вы думаете, меня хорошо было слышно?
И оба обменялись взаимными уверениями и комплиментами.
Потом Чарли спросил:
— А как ваши дела?
— О! Я чудесно провожу время! А вы? Сегодня я снималась в кино. Ничего важного, было просто маленькое испытание. В понедельник у меня опять съемка. Она будет лучше, чем первая. Я так волновалась в киностудии, но там все были удивительно милые люди. Я сейчас поеду смотреть новый фильм, который они недавно сняли. Да, прямо сейчас. Я получаю ужасно много писем, и у меня много новых вещей. Кое-что я купила, другое мне подарили. Всё так чудесно, что иногда кажется, что если так будет и дальше, я просто умру. Вы понимаете меня? Вы ведь то же переживаете, что и я, правда? А вы не боитесь всё время, что может случиться что-то, и всё испортится? Мне теперь не так страшно, как было раньше, но я всё-таки боюсь. А вы? Правда, странно, что мы встретились в таком месте? Мы встречаемся с вами в таких необычных местах, правда?
— Да. Но я думаю, что больше в них нам уже не придется встречаться, — сказал он.
— Почему? Разве вы уезжаете?
В голосе ее слышалось огорчение. Конечно, наслаждаясь всеми этими радостями и почти не зная Чарли, она не могла огорчаться, но притворство говорило о великодушии.
— Нет, я пока еще не думаю уезжать. Не знаю даже, что буду делать. Но, знаете, вряд ли… вряд ли нам придется вот так встретиться еще раз, — закончил он робко.
— А я думаю, что мы еще встретимся.
— Правда?
— Правда. А вы?
— Может быть.
— Ведь это очень хорошо увидеться с кем-то, кто приехал почти оттуда, откуда ты сам, кто… кто не лондонец. Я, как только увидела вас здесь, почувствовала себя увереннее. Но знаете, мне нравится ни от кого не зависеть. Я всегда так хотела этого.
— Знаю, — ответил он немного угрюмо.
— Я не хочу, чтобы надоеды из Пондерслея совали свой нос в мою жизнь. А вы — вы совсем не такой. Вы потом видели эту леди? Как же ее фамилия?..
— Да, вчера. Я был у нее на вечере.
— Меня она, конечно, не пригласит. Ну и пусть. Она, наверное, была просто ужасна.
— О, да!
— Вы еще видите ту рыжую горничную в отеле, ту, которая собирается замуж за полисмена?
— Да. Каждый раз она мне рассказывает что-нибудь о нем.
— Она мне нравится. Это она мне рассказала о вас.
— Ну и что она вам рассказала?
— Ничего особенного. Просто она сказала, что вы тоже живете в отеле. — Девушка посмотрела по сторонам. — Ой, мне надо торопиться. Куда я положила сумочку?
— Вот она.
— Спасибо вам большое. Она внимательно посмотрела ему в лицо, улыбнулась и намеренно, так, как говорят в Пондерслее, сказала: — Счастливо.
— Счастливо, Ида.
— Счастливо, Ча-а-арли. — Она засмеялась и выбежала из комнаты.
— Ничего девочка, — сказал мистер Кинни, когда она ушла, — ничего, даже если принять во внимание, что она получила премию «Морнинг пикчерал» за красоту. Хороша, ничего не скажешь. Хороша, пока на ней не женится слепой глупец.
— На что вы намекаете? — с вызовом спросил Чарли.
На следующий вечер, в воскресенье, Куинз Холл был наполнен теми странными и непонятными нашими соотечественниками, которые любят посещать митинги. О предстоящем митинге говорилось немного, но было достаточно заметки в субботнем номере «Дейли трибюн» и статьи Кинни в воскресном выпуске «Санди курир», чтобы привести сюда людей. Сэр Грегори Хэчланд, зная, что в ораторы он не годится, не собирался выступать за дело «Лиги имперских йоменов», но позаботился о том, чтобы за председательским столом сидели люди, которые умели говорить с трибуны. Председательствовать на митинге должен был старый лорд Кирфадден. Казалось, этот человек большую часть своей жизни провел на самых различных собраниях. Он был прирожденным председателем: природа наделила его внушительной внешностью бело-розовой лошади, которую загнали в черный костюм и очень высокий воротник и обучили нескольким словам, оптимистическим, хотя и туманным убеждениям и достаточным чутьем, чтобы знать, когда следует пользоваться маленьким деревянным председательским молотком. Главным оратором был лорд Блэнкирон, мощный бастион, защищающий государство, суровый повелитель, один из немногих действительно сильных людей, сохранившихся среди представителей нашей вырождающейся расы. Его светлость никогда не терпела иностранцев, особенно азиатов, которых он считал чуть выше обезьян. Тем более странным казалось то, что большую часть своей сознательной жизни он проводил среди этих полулюдей и любил вставлять в свою речь их обезьяньи слова. К тому же у него самого был характер азиата: он обожал пышные атрибуты власти и, как настоящий дикий горец, был без ума от насилия. Он чувствовал себя дома там, где в людей стреляют. Несколько раз стреляли в него самого, но он был только доволен этим и лишь просил потом, чтобы в тех, кто стреляли в него, стреляли еще больше, ставили бы их к стенке дюжинами. «Лига имперских йоменов» предполагала новшества в форме и парадах и отлично оправдывала использование оружия во всех частях света, и лорд Бланкирон с энтузиазмом приветствовал план ее создания.
В числе ораторов были: два члена парламента — консерваторы, один из них — удалившийся от дел хапуга-подрядчик, строитель с севера Англии, закоренелый негодяй, который притворялся эдаким грубым самородком, простым работягой, но только и думал о том, как бы вырвать титул и всё, что удастся; второй — шепелявый спортсмен, недавно получивший в наследство после смерти тетки сорок тысяч фунтов стерлингов; адмирал и генерал — этих двух вдохновляли патриотизм и уверенность, что если они не будут бдительны, то ни на что не будут нужны в целом мире. После речей ораторов обещалось небольшое развлечение: с короткой речью должен был выступить герой, молодой рабочий из Средней Англии Чарли Хэббл, который, воплощая в себе достоинства настоящего читателя «Дейли трибюн», не мог не сказать несколько слов в поддержку «Лиги имперских йоменов».
Орган, отгремев добрые старые английские песни, взял последние мощные аккорды и затих. Лорд Кирфадден и его пятеро ораторов вышли на сцену и смешались с реющими флагами Англии, представив таким образом великолепный символ королевства. Хэббл на сцене не появлялся — так как присутствующие на митинге хотели видеть его, а не слышать, было принято мудрое решение выпустить его под конец митинга и тем самым получить желанный театральный эффект. Сейчас он, как скрипач, ожидающий своего выхода на сцепу, сидел в задней комнате за занавесом.
Лорд Кирфадден открыл, как он делал это бессчетное число раз, митинг обычной шуточкой по поводу своей ораторской неспособности, обычными туманными намеками на важность митинга, обычными призывами к серьезному к нему отношению. После него выступил удалившийся от дел хапуга, который сказал, что он надеется, что будет неплохо, если он скажет пару слов о своей прежней работенке по строительству, которую он затем сравнил с созданием нашей империи. Он даже сам не предполагал, насколько точным было его сравнение. За ним, к явному восторгу галерки, выступал шепелявый. Он начал с длинного и очень громоздкого предложения, в котором пытался заявить, что хотя он и не считает себя большим оратором, но тот факт, что он только что вернулся из путешествия по империи, сводит на нет этот недостаток, так как он самолично, как говорится, из первых рук, может рассказать о ней. Однако из-за шепелявости, сложности придаточных предложений и географии он застрял где-то у берегов Новой Зеландии. Его спас мистер Киплинг.
— Что м-м-м-м должны жнать те, — потребовал ответа шепелявый, — кто м-м-м жнает только Англию?
Голос откуда-то из под крыши вовремя ответил: «Всё!», однако, не обращая внимания на это, шепелявый опять осведомился у мистера Киплинга, но, к своему сожалению, должен был ограничиться словами: «Вошток ешть вошток, а шапад ешть шапад», после чего, к его большому смущению, в задних рядах раздался хохот и последовала буря восторга.
Однако все выступившие были лишь довесками. Наступила очередь лорда Бланкирона, и зал тотчас оживился. Наконец-то можно будет послушать человека, которого где только не убивали! Присутствующие шумно приветствовали лорда Бланкирона, но его коричневое квадратное лицо с тем выражением, которое бывает у целящегося взвода, было более мрачным, чем обычно, как будто его светлость прикидывала, как удобнее изрешетить из пулемета два последних ряда галерки. Лорд Бланкирон умел выступать. Кое-кто его даже считал настоящим оратором главным образом потому, что подобно некоторым нашим любимым ораторам, он говорил на скверном языке прозы восемнадцатого века, перегруженном выражениями из жаргона конюхов и дешевыми шутками, которые, если их перевести в многосложные слова, воспринимаются в определенных кругах как свидетельство поврежденного разума. Как и все подобные ему люди, он был многословен и медлителен, словно древний трехпалубник, но благодаря репутации и внушительной внешности, он сразу же завладел вниманием слушателей и, казалось, был способен удерживать его на протяжении последующих трех четвертей часа.
Одним из немногих, на кого не производили никакого впечатления тяжеловесные высказывания лорда Бланкирона, был Чарли Хэббл. Он сидел совершенно один в задней комнате и, затягиваясь сигаретой, предавался мрачным размышлениям, ни в грош не ставя собрание. Как он уже однажды заявил прямо в глаза сэру Грегори Хэчланду, он не причислял себя к тем, кто души не чает в империи, и предполагаемое создание «Лиги имперских йоменов» было для него пустым звуком. У него не было ни малейшего желания ни стать самому имперским йоменом, ни призывать кого-либо к этому. Сегодня ему нужно было только выступить со сцены, прочитать три-четыре предложения, из которых присутствующие узнают, что молодой рабочий — герой рад приветствовать Лигу. Он устал, заучивая этот короткий отрывок, приготовленный для него редакцией «Трибюн». Однако не это было причиной его плохого настроения. Были на это и другие причины.
В комнату кто-то вошел. Чарли поднял голову, как поднимают ее люди, когда они не в духе и не ждут ничего хорошего, и увидел своего приятеля Хьюсона.
— Только что из редакции, — объяснил Хьюсон. — Как митинг?
— Не знаю.
— И знать не хочешь. Это видно по тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36