Первым на Колесо Балсага бросился Бордонкай. Он схватил мощное трикстерское копье, служившее ему шестом при переходе через болото, и попытался вставить его между мелькающих с бешеной скоростью спиц, заклинив таким образом Колесо. Но маневр его можно было признать удачным лишь отчасти. Ему удалось вставить копье в просвет, и исполин налег на него всем телом, пытаясь хоть как-то замедлить движение сверкающего круга. Однако копье с жутким треском сломалось, а Бордонкай со страшной силой был отброшен в сторону и ударился спиной о дерево, росшее на краю поляны. Удар был настолько силен, что на несколько мгновений оглушил война. Ослепительное лезвие двинулось было в его сторону, но раздумало так же внезапно и вновь устремилось к Каэтане.
А та стояла и смотрела, не пытаясь скрыться, убежать или влезть на дерево. В ее мозгу пойманной птицей билась одна-единственная мысль: «Наверняка мы ведем себя так, как все до нас. И если будем пытаться убежать от него, тоже ничего нового не сделаем, – оно для того и создано, чтобы догонять и убивать. Нужно что-то другое, совершенно простое, но абсолютно другое, – но что?!!»
Каэтана понимала, что боится – до визга, до обморока, до животного ужаса. Колесо Балеага не было человеком, не было демоном, не было вообще живым существом, а значит, его нельзя ни обмануть, ни убить, ни изгнать. Чудовищный вой ввинчивался в ее бедный пылающий мозг раскаленным штопором, выедал глаза, выжигал слух, испепелял волю...
Волю?!
Она выпрямилась, дивясь тому, с какой скоростью промелькнули в ее голове эти мысли, и решилась.
Главное – не бояться. Главное – осознавать все время что ты делаешь... Бордонкай был ближе всех к успеху. Видимо, возбуждение ее было настолько велико, что мечи Гоффаннона завибрировали в ножнах, и она вытащила их, в основном для обретения уверенности, потому что неизвестно, как можно противостоять с клинми в руках тяжелому колесу в полтора человеческих роста высотой.
Неизвестно как, невозможно, но нужной.
И она шагнула навстречу смерти.
Говорят, что в минуты страшной опасности человек становится самим собой, а это значит – существом гораздо более мудрым, искусным и сильным, нежели он сам, но в обычной жизни.
Джангарай и Ловалонга поняли Каэтану так, как если бы сами придумали этот план.
И на поляне в самом центре Аллефельда началась пугающая игра с вращающейся и сверкающей смертью, носившей имя демона Балсага, подарившего это колесо великому Джоу Лахаталу во искупление какой-то своей давно забытой провинности. Охотничье колесо, колесо-палача, колесо-ищейку, которое выслеживает жертву, нацеливается на нее, а потом преследует до тех пор, пока не уничтожает.
Будь проклят ты, демон Балсаг, теми, кто погиб под сверкающим лезвием твоего страшного подарка; будь проклят и исчезни во мраке времени...
Если ты смертельно испуган и оцепенел, как жертвенное животное перед алтарем, если ты уже обрек себя умереть при одном звуке голоса твоего палача, если ты готов падать ничком на землю, закрывая голову руками, чтобы дождаться, когда острое лезвие рассечет тебя пополам, – то Колесо Балсага двигается быстро, даже слишком быстро. Но ведь не быстрее, чем можно увидеть глазом, не быстрее человеческой мысли.
Каэтана стояла в свободной боевой стойке, опустив мечи остриями вниз, и спокойно ожидала несущееся прямо на нее Колесо. Так, как стояла бы в фехтовальном зале, на состязании – там, где смерть не грозит проигравшему. И состояние покоя постепенно наполняло силой ее мышцы.
– Я быстрее, – приветливо сказала она Колесу, которое пыталось проникнуть своим воем в глубины ее сознания, ослепить, обездвижить, подчинить. – Я сильнее. Я тебя не боюсь.
Показалось ли ей, что вой действительно стал тише.
Со стороны это выглядело страшно: тонкая фигурка, совершенно хрупкая и крохотная на фоне вековых деревьев, и несущаяся на нее махина – огненный круг рассыпающийся синими всполохами, воющий палач, и никто не заметил момента, когда Каэтана отступила в сторону. И началась страшная игра, смертельный танец, во время которого один из танцующих нападал, стремился к другому, а второй отходил на один-единственный крохотный шажок, и всегда в последнюю минуту.
Пришедший в себя Бордонкай, испуганный альв и двое молодых воинов старались освободить Каэтане как можно большее пространство для маневра. И странная пара осталась на поляне вдвоем. Бордонкай рванулся было на помощь, но ингевон с аллоброгом удержали его, видя, какую невероятную собранность и концентрацию внимания демонстрирует сейчас Каэ.
– А я с ней на мечах пытался... – Джангарай не договорил.
А Каэтана твердила:
– На меня катится обычная телега – не беда, что я ее не вижу. Зато хорошо вижу колесо, значит, и всю телегу могу себе представить. Я ее не боюсь – с чего бы мне бояться обычной телеги? Просто уступаю ей дорогу...
Каэтана пристально всматривалась, как движется ее противник, и обнаружила одну деталь. Колесо не могло делать слишком резких поворотов и наклонов. Значит, все-таки был предел его способности сохранять равновесие. Колесо Балсага каталось по поляне, предпочитая описывать плавные дуги или следуя строго по прямой, как самая обычная телега. Каэтана опять отступила на шаг, когда Колесо неумолимо зависло прямо у нее над головой своим сияющим лезвием. Она не видела, что трое ее спутников подняли огромное бревно – ствол мертвого дерева – из тех, которыми таранят обычно ворота крепостей, и начали разворачивать его толстым концом в сторону поляны. Она не видела их напряженных лиц, не слышала прерывистого дыхания, – все получилось само собой.
В очередной раз она встала так, что сверкающий круг всей плоскостью был развернут к ее спутникам. И когда до Каэтаны оставалось несколько шагов, в самый центр Колеса Балсага с сокрушительной силой ударил таран. Колесо взвыло, покачнулось, опасно накренилось, и в этот момент тяжеленное бревно опять ударило в с еще большей силой и неистовством. И громадное Колесо рухнуло на землю. Некоторое время оно еще выло и вращалось на одном месте, постепенно затихая, а вой из устрашающего перешел в жалобный и совершенно смолк через несколько секунд.
– Ну вот и все, – сказал кто-то за спиной у Каэтаны, но она не поняла кто.
– Ты лжешь! – громыхал Кодеш, прожигая взглядом маленькую съежившуюся фигурку, которая покорно припала к его ногам, боясь подать признаки жизни. – Ты лжешь!!! Еще ни один смертный не мог уйти от Колеса Балсага, ни один!..
– Прости, грозный, – чуть не плача, прошептал маленький сильван – лесной дух. – Прости, но они действительно уничтожили наше Колесо. Оно лежит на поляне тусклое-тусклое и больше не поет. Оно мертвое, повелитель, как и было предсказано.
– Что ты знаешь о предсказаниях? – уже тише говорит Владыка Лесов. – Но если это правда, то недаром волновался Джоу Лахатал и все мои братья. Ну ладно, думаю, у меня найдется для них небольшой сюрприз.
С этими словами Кодеш исчез; а Маленький сильван, еще не веря, что все обошлось и принесшего плохое известие не покарают, поспешил скрыться, справедливо полагая, что чем дальше от божьего гнева, тем лучше...
Когда-то давно Аллефельд лежал на территории двух государств, Аллаэллы и Мерроэ. И они соблюдали сохранность своих границ даже в этом неприветливом крае. Но со временем, когда стало ясно, что по-настояшему эти земли принадлежат только той нечисти, которая их населяет, да еще немного трикстерам, которых здесь терпят благодаря покровительству Гайамарта, обе страны перестали оспаривать свои права на Мертвый лес.
Люди ушли отсюда, бросив дома, утварь, хозяйственные постройки. Жизнь была ценнее. Немногие из жителей далеких городов могли представить себе, какая странная война не на жизнь, а на смерть разыгрывалась здесь на протяжении столетий. И человек в ней оказывался отнюдь не победителем. Самыми счастливыми были те, кто потеряв здесь свое имущество, сохранили рассудок, свободу и сберегли душу. Однако так повезло не всем..
На северо-западе Мерроэ, у берегов озера Согин, находилась небольшая, но богатая деревня с таким же названием. Населяли ее в основном рыбаки, охотники и бортники. Деревня стояла в глуши, и ее жители редко выбирались не только в столицу, но и в ближайший город, всегда занятые работой. Ну а городским и подавно было нечего делать здесь, почти в чаще Аллефельда, о котором уже ходила дурная слава. Из-за удаленности от других населенных пунктов, жители деревни выбирали жен среди своих, и через несколько веков все население Согина состояло из близких и дальних родственников.
Старостой в те времена, когда случилась эта история, был старый Далх – человек такого древнего возраста, что никто в деревне не помнил его молодым. Однако староста чувствовал себя прекрасно, управляя сородичами железной рукой, и к праотцам вроде не собирался. Правда, о Далхе за его спиной болтали разное; говорили даже, что свое долголетие он получил за верную службу самому Кодешу – Владыке Лесов, однако всерьез в это никто не верил. Односельчане полагали, что великому богу не может быть никакого дела до древнего старца из небольшой деревни, – и горько заблуждались.
Хоть события в Согине и происходили у всех на виду, но таинственного и загадочного хватало. То ребенок, с которого заботливая мать или бабка глаз не спускали, исчезал без всякого следа; то тонул в озере лучший пловец и рыбак; то бесследно пропадала в лесу самая красивая девушка. Все это обсуждалось жителями, однако недолго – не до того было, работы всегда хватает.
Да и случалось такое не очень часто, а жизнь около самого Мертвого леса – не подарок, вот и принимали согинцы свои маленькие трагедии вроде как должное, потому что считали: не бывает так, чтобы боги всегда были в хорошем настроении. А когда они гневаются то люди страдают, – так уж повелось.
Шли годы, текли десятилетия, а деревней по-прежнему командовал жесткий старик с пронзительными зелеными глазами – старый Далх.
Когда жена лучшего охотника деревни – статная и веселая Гия – должна была рожать, бабке-повитухе, как на грех, стало плохо. Плохо, и все тут. И старуха, которая всю свою жизнь занималась чужими хворями, никак не могла совладать со своей. Пока разобрались, что к чему Гия уже родила двух крепких близнецов, таких же чернокудрых и светлоглазых, как она сама. Но роды вышли тяжелые, помощи ей не было никакой, и, когда сбежались подруги да соседки, стало ясно, что не выживет жена охотника.
В бреду она металась, кричала что-то про старого Далха и про Кодеша, молила пожалеть младенцев, а к утру вдруг пришла в себя, обвела всех ясными глазами, прошептала: «Бедные мои дети» – и умерла.
Последние слова Гии никого не удивили: конечно, дети бедные, раз без матери остаются. Близнецов – брата и сестру – назвали так, как еще при жизни хотела назвать их мать, – Эйя и Габия и отдали на воспитание двоюродной сестре Гии, у которой не так давно родился сын.
А еще через несколько дней погиб и отец младенцев. И хотя смерть никогда не бывает ожидаемой или милосердной, но на этот раз все вышло вовсе нелепо.
Охотились согинцы на уток, шли к озеру, в лес заходить и не собирались. Как вдруг вывалился из чащи медведь невероятных размеров и направился прямиком к одному из охотников. Ударил его раз-другой громадной когтистой лапой, повернулся и так же неспешно ушел обратно в лес. А стрелы, которые пускали друзья погибшего, не причинили вреда – даже капли крови не уронил лесной разбойник.
Так и вышло, что, будучи только десяти дней от роду, близнецы осиротели. Тетка растила их как родных, но дела в деревне с каждым годом шли все хуже и хуже: гибли на охоте мужчины; тонули, запутавшись в собственных сетях, рыбаки, все больше людей исчезало бесследно, – а лес наступал на них, не давая опомниться, прийти в себя, оглядеться, чтобы уразуметь, что же это происходит. Некогда было обращать внимание и на двух сирот, ими теперь занимался старый Далх – вот уж кого смерть упрямо не брала.
Когда близнецам исполнилось по пятнадцать лет, деревня почти вся обезлюдела – от силы человек двадцать, еще ютились в старых, полуразвалившихся домах.
В тот вечер, перед закатом, Далх повел близнецов в лес.
– Сдурел старый, -шептались они между собой. – То в лес и днем не пускает, то на ночь глядя тащит. К беде...
Если бы они знали, что ждет их этой ночью в лесу... Но дар неведения – чуть ли не единственный бескорыстный дар богов.
Долго брели они вслед за уверенно шагающим стариком по извилистой заросшей тропинке, уходя все дальше в глубь Аллефельда. И когда огромная полная луна заняла своим диском почти весь небосклон и угрожающе нависла над самыми головами близнецов, Далх вывел их на поляну, к развалинам не то храма, не то капища – ничего подобного в своей жизни Эйя и Габия не видели. Они даже не были сильно напуганы, потому что все известные им до сих пор опасности были материальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
А та стояла и смотрела, не пытаясь скрыться, убежать или влезть на дерево. В ее мозгу пойманной птицей билась одна-единственная мысль: «Наверняка мы ведем себя так, как все до нас. И если будем пытаться убежать от него, тоже ничего нового не сделаем, – оно для того и создано, чтобы догонять и убивать. Нужно что-то другое, совершенно простое, но абсолютно другое, – но что?!!»
Каэтана понимала, что боится – до визга, до обморока, до животного ужаса. Колесо Балеага не было человеком, не было демоном, не было вообще живым существом, а значит, его нельзя ни обмануть, ни убить, ни изгнать. Чудовищный вой ввинчивался в ее бедный пылающий мозг раскаленным штопором, выедал глаза, выжигал слух, испепелял волю...
Волю?!
Она выпрямилась, дивясь тому, с какой скоростью промелькнули в ее голове эти мысли, и решилась.
Главное – не бояться. Главное – осознавать все время что ты делаешь... Бордонкай был ближе всех к успеху. Видимо, возбуждение ее было настолько велико, что мечи Гоффаннона завибрировали в ножнах, и она вытащила их, в основном для обретения уверенности, потому что неизвестно, как можно противостоять с клинми в руках тяжелому колесу в полтора человеческих роста высотой.
Неизвестно как, невозможно, но нужной.
И она шагнула навстречу смерти.
Говорят, что в минуты страшной опасности человек становится самим собой, а это значит – существом гораздо более мудрым, искусным и сильным, нежели он сам, но в обычной жизни.
Джангарай и Ловалонга поняли Каэтану так, как если бы сами придумали этот план.
И на поляне в самом центре Аллефельда началась пугающая игра с вращающейся и сверкающей смертью, носившей имя демона Балсага, подарившего это колесо великому Джоу Лахаталу во искупление какой-то своей давно забытой провинности. Охотничье колесо, колесо-палача, колесо-ищейку, которое выслеживает жертву, нацеливается на нее, а потом преследует до тех пор, пока не уничтожает.
Будь проклят ты, демон Балсаг, теми, кто погиб под сверкающим лезвием твоего страшного подарка; будь проклят и исчезни во мраке времени...
Если ты смертельно испуган и оцепенел, как жертвенное животное перед алтарем, если ты уже обрек себя умереть при одном звуке голоса твоего палача, если ты готов падать ничком на землю, закрывая голову руками, чтобы дождаться, когда острое лезвие рассечет тебя пополам, – то Колесо Балсага двигается быстро, даже слишком быстро. Но ведь не быстрее, чем можно увидеть глазом, не быстрее человеческой мысли.
Каэтана стояла в свободной боевой стойке, опустив мечи остриями вниз, и спокойно ожидала несущееся прямо на нее Колесо. Так, как стояла бы в фехтовальном зале, на состязании – там, где смерть не грозит проигравшему. И состояние покоя постепенно наполняло силой ее мышцы.
– Я быстрее, – приветливо сказала она Колесу, которое пыталось проникнуть своим воем в глубины ее сознания, ослепить, обездвижить, подчинить. – Я сильнее. Я тебя не боюсь.
Показалось ли ей, что вой действительно стал тише.
Со стороны это выглядело страшно: тонкая фигурка, совершенно хрупкая и крохотная на фоне вековых деревьев, и несущаяся на нее махина – огненный круг рассыпающийся синими всполохами, воющий палач, и никто не заметил момента, когда Каэтана отступила в сторону. И началась страшная игра, смертельный танец, во время которого один из танцующих нападал, стремился к другому, а второй отходил на один-единственный крохотный шажок, и всегда в последнюю минуту.
Пришедший в себя Бордонкай, испуганный альв и двое молодых воинов старались освободить Каэтане как можно большее пространство для маневра. И странная пара осталась на поляне вдвоем. Бордонкай рванулся было на помощь, но ингевон с аллоброгом удержали его, видя, какую невероятную собранность и концентрацию внимания демонстрирует сейчас Каэ.
– А я с ней на мечах пытался... – Джангарай не договорил.
А Каэтана твердила:
– На меня катится обычная телега – не беда, что я ее не вижу. Зато хорошо вижу колесо, значит, и всю телегу могу себе представить. Я ее не боюсь – с чего бы мне бояться обычной телеги? Просто уступаю ей дорогу...
Каэтана пристально всматривалась, как движется ее противник, и обнаружила одну деталь. Колесо не могло делать слишком резких поворотов и наклонов. Значит, все-таки был предел его способности сохранять равновесие. Колесо Балсага каталось по поляне, предпочитая описывать плавные дуги или следуя строго по прямой, как самая обычная телега. Каэтана опять отступила на шаг, когда Колесо неумолимо зависло прямо у нее над головой своим сияющим лезвием. Она не видела, что трое ее спутников подняли огромное бревно – ствол мертвого дерева – из тех, которыми таранят обычно ворота крепостей, и начали разворачивать его толстым концом в сторону поляны. Она не видела их напряженных лиц, не слышала прерывистого дыхания, – все получилось само собой.
В очередной раз она встала так, что сверкающий круг всей плоскостью был развернут к ее спутникам. И когда до Каэтаны оставалось несколько шагов, в самый центр Колеса Балсага с сокрушительной силой ударил таран. Колесо взвыло, покачнулось, опасно накренилось, и в этот момент тяжеленное бревно опять ударило в с еще большей силой и неистовством. И громадное Колесо рухнуло на землю. Некоторое время оно еще выло и вращалось на одном месте, постепенно затихая, а вой из устрашающего перешел в жалобный и совершенно смолк через несколько секунд.
– Ну вот и все, – сказал кто-то за спиной у Каэтаны, но она не поняла кто.
– Ты лжешь! – громыхал Кодеш, прожигая взглядом маленькую съежившуюся фигурку, которая покорно припала к его ногам, боясь подать признаки жизни. – Ты лжешь!!! Еще ни один смертный не мог уйти от Колеса Балсага, ни один!..
– Прости, грозный, – чуть не плача, прошептал маленький сильван – лесной дух. – Прости, но они действительно уничтожили наше Колесо. Оно лежит на поляне тусклое-тусклое и больше не поет. Оно мертвое, повелитель, как и было предсказано.
– Что ты знаешь о предсказаниях? – уже тише говорит Владыка Лесов. – Но если это правда, то недаром волновался Джоу Лахатал и все мои братья. Ну ладно, думаю, у меня найдется для них небольшой сюрприз.
С этими словами Кодеш исчез; а Маленький сильван, еще не веря, что все обошлось и принесшего плохое известие не покарают, поспешил скрыться, справедливо полагая, что чем дальше от божьего гнева, тем лучше...
Когда-то давно Аллефельд лежал на территории двух государств, Аллаэллы и Мерроэ. И они соблюдали сохранность своих границ даже в этом неприветливом крае. Но со временем, когда стало ясно, что по-настояшему эти земли принадлежат только той нечисти, которая их населяет, да еще немного трикстерам, которых здесь терпят благодаря покровительству Гайамарта, обе страны перестали оспаривать свои права на Мертвый лес.
Люди ушли отсюда, бросив дома, утварь, хозяйственные постройки. Жизнь была ценнее. Немногие из жителей далеких городов могли представить себе, какая странная война не на жизнь, а на смерть разыгрывалась здесь на протяжении столетий. И человек в ней оказывался отнюдь не победителем. Самыми счастливыми были те, кто потеряв здесь свое имущество, сохранили рассудок, свободу и сберегли душу. Однако так повезло не всем..
На северо-западе Мерроэ, у берегов озера Согин, находилась небольшая, но богатая деревня с таким же названием. Населяли ее в основном рыбаки, охотники и бортники. Деревня стояла в глуши, и ее жители редко выбирались не только в столицу, но и в ближайший город, всегда занятые работой. Ну а городским и подавно было нечего делать здесь, почти в чаще Аллефельда, о котором уже ходила дурная слава. Из-за удаленности от других населенных пунктов, жители деревни выбирали жен среди своих, и через несколько веков все население Согина состояло из близких и дальних родственников.
Старостой в те времена, когда случилась эта история, был старый Далх – человек такого древнего возраста, что никто в деревне не помнил его молодым. Однако староста чувствовал себя прекрасно, управляя сородичами железной рукой, и к праотцам вроде не собирался. Правда, о Далхе за его спиной болтали разное; говорили даже, что свое долголетие он получил за верную службу самому Кодешу – Владыке Лесов, однако всерьез в это никто не верил. Односельчане полагали, что великому богу не может быть никакого дела до древнего старца из небольшой деревни, – и горько заблуждались.
Хоть события в Согине и происходили у всех на виду, но таинственного и загадочного хватало. То ребенок, с которого заботливая мать или бабка глаз не спускали, исчезал без всякого следа; то тонул в озере лучший пловец и рыбак; то бесследно пропадала в лесу самая красивая девушка. Все это обсуждалось жителями, однако недолго – не до того было, работы всегда хватает.
Да и случалось такое не очень часто, а жизнь около самого Мертвого леса – не подарок, вот и принимали согинцы свои маленькие трагедии вроде как должное, потому что считали: не бывает так, чтобы боги всегда были в хорошем настроении. А когда они гневаются то люди страдают, – так уж повелось.
Шли годы, текли десятилетия, а деревней по-прежнему командовал жесткий старик с пронзительными зелеными глазами – старый Далх.
Когда жена лучшего охотника деревни – статная и веселая Гия – должна была рожать, бабке-повитухе, как на грех, стало плохо. Плохо, и все тут. И старуха, которая всю свою жизнь занималась чужими хворями, никак не могла совладать со своей. Пока разобрались, что к чему Гия уже родила двух крепких близнецов, таких же чернокудрых и светлоглазых, как она сама. Но роды вышли тяжелые, помощи ей не было никакой, и, когда сбежались подруги да соседки, стало ясно, что не выживет жена охотника.
В бреду она металась, кричала что-то про старого Далха и про Кодеша, молила пожалеть младенцев, а к утру вдруг пришла в себя, обвела всех ясными глазами, прошептала: «Бедные мои дети» – и умерла.
Последние слова Гии никого не удивили: конечно, дети бедные, раз без матери остаются. Близнецов – брата и сестру – назвали так, как еще при жизни хотела назвать их мать, – Эйя и Габия и отдали на воспитание двоюродной сестре Гии, у которой не так давно родился сын.
А еще через несколько дней погиб и отец младенцев. И хотя смерть никогда не бывает ожидаемой или милосердной, но на этот раз все вышло вовсе нелепо.
Охотились согинцы на уток, шли к озеру, в лес заходить и не собирались. Как вдруг вывалился из чащи медведь невероятных размеров и направился прямиком к одному из охотников. Ударил его раз-другой громадной когтистой лапой, повернулся и так же неспешно ушел обратно в лес. А стрелы, которые пускали друзья погибшего, не причинили вреда – даже капли крови не уронил лесной разбойник.
Так и вышло, что, будучи только десяти дней от роду, близнецы осиротели. Тетка растила их как родных, но дела в деревне с каждым годом шли все хуже и хуже: гибли на охоте мужчины; тонули, запутавшись в собственных сетях, рыбаки, все больше людей исчезало бесследно, – а лес наступал на них, не давая опомниться, прийти в себя, оглядеться, чтобы уразуметь, что же это происходит. Некогда было обращать внимание и на двух сирот, ими теперь занимался старый Далх – вот уж кого смерть упрямо не брала.
Когда близнецам исполнилось по пятнадцать лет, деревня почти вся обезлюдела – от силы человек двадцать, еще ютились в старых, полуразвалившихся домах.
В тот вечер, перед закатом, Далх повел близнецов в лес.
– Сдурел старый, -шептались они между собой. – То в лес и днем не пускает, то на ночь глядя тащит. К беде...
Если бы они знали, что ждет их этой ночью в лесу... Но дар неведения – чуть ли не единственный бескорыстный дар богов.
Долго брели они вслед за уверенно шагающим стариком по извилистой заросшей тропинке, уходя все дальше в глубь Аллефельда. И когда огромная полная луна заняла своим диском почти весь небосклон и угрожающе нависла над самыми головами близнецов, Далх вывел их на поляну, к развалинам не то храма, не то капища – ничего подобного в своей жизни Эйя и Габия не видели. Они даже не были сильно напуганы, потому что все известные им до сих пор опасности были материальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76