Немного погодя к нему подошел первый помощник капитана и спросил, не имеет ли он желания отобедать с капитаном и жрицей. Хэдон вдруг ощутил голод, и ответил, что с удовольствием примет приглашение.
Крышу каюты капитана сняли, чтобы в помещение проникал лунный свет и свежий воздух. Внутри все ярко освещалось сосновыми факелами, установленными в скобы на перегородках, и запах смолы был столь силен, что Хэдон почти не чувствовал аромата пищи. Стол в узкой каюте был накрыт на шесть человек и всегда незримо присутствующую гостью, наводящую ужас Сисискен. Хэдон стоял возле дубового стула, пока жрица молила Кхо и Пикабес, зеленоглазую дочь Кхо, благословить пищу и тех, кто ее вкушал. Затем Хэдон сел и принялся жадно есть, как будто пожирал тех, кого ненавидел — Минрута и те смутные силы, которые привели его к столь печальному состоянию. Но его ненависть растворилась в остром супе из окры, в бифштексе из нежного сочного мяса буйвола, в филе из рогатой рыбы, хлебе из двузернянки, в маслинах, в изысканности жареных термитов и мякоти папируса. Он побаловал себя одним стаканчиком медового напитка, изготовленного из знаменитого меда пчел, которых разводили в городе Квокода. Спустя некоторое время он сидел за столом, разговаривая и жуя хворостинку для чистки зубов.
Как Хэдон выяснил, троим из соседей по столу предстояло сопровождать его в экспедиции. Вторым после него в команде был Тадоку — мужчина среднего роста, очень худой, примерно сорока лет, нуматену, и майор Армии V, что означало, что родом он из Дитбета. Тело и лицо майора пересекали шрамы, полученные в сотнях битв, а череп у правого виска был слегка вдавлен в том месте, где в него попал камень, брошенный в него клемкаба из пращи и едва не явившийся причиной его гибели. Хэдон решил про себя, что этот человек жесткий и расчетливый. И без сомнения, он мог дать много очков вперед в искусстве владения тену.
Второй Хинокли, которого он видел и слышал, находясь во дворце. Хинокли предстояло провести экспедицию сквозь Пустынные Земли. Если судить по его угрюмому виду, он отнюдь не был в восторге от этой задачи.
Третьим был бард экспедиции, Кебивейбес — человек лет тридцати в одеянии барда из белого льна, которое кое-как прикрывало короткое худое тело. У него была большая голова, блестящие черные волосы, вздернутый нос, рот полный и широкий, большие желтовато-коричневые живые глаза. Рядом на колышке перегородки висела его семиструнная лира, сделанная из самшита, струнами служили из кишки маленькой овцы. Один из выступающих резных верхних концов лиры изображал фигурки богини луны, а также и покровительницы музыки и поэзии. Похоже, что Кебивейбес находился также под влиянием Бесбедес, богини пчел и меда, если судить по множеству выпитых им стаканчиков. В течение вечера глаза его из карих превратились в красные, налитые кровью, голос сделался гуще, будто в горло заливался мед. Бард становился несдержанным, открыто говорил о вещах, о которых уместнее сообщать по секрету, если это вообще необходимо.
— Когда мы высадимся в Мукхе, Хэдон, ты получишь в свое командование такую жалкую группу солдат, которая является позором для любой армии. Неудачники, не умеющие себя вести, нарушители порядка, чокнутые, воры и трусы. Все, исключая лишь присутствующего здесь нуматену, Тадоку, являются типами, которых Минруту следовало давно уже разжаловать или повесить. Все это люди, от которых ты будешь рад избавиться. Они обязательно сделают так, что экспедиция окажется неудачной. Почему в группу включили великого солдата Тадоку, мне не известно. Может, я чего-то не понимаю, Тадоку? Может ты, как и я, оскорбил чем-то Минрута?
— Меня выбрала и назначила сама Авинет против воли Минрута, — сказал Тадоку.
— Хорошо, что так получилось, возможно, это единственно хорошее решение в данной ситуации, — сказал бард. — Знает ли Авинет, какими людьми придется командовать бедному Хэдону?
— Наши отношения с ней не настолько доверительны, — произнес Тадоку, свирепо смотря на барда.
— Ну, меня выбрали бардом для этой паршивой экспедиции в наказание за то, что я сочинил и распевал сатирическую песню о Минруте, — сообщил Кебивейбес. — Минрут не осмелился тронуть меня, поскольку барды неприкосновенны. Но он был в состоянии оказать мне честь — честь! — назначив меня, Хэдон, твоим бардом. На самом деле это ссылка, из которой я, скорей всего, не вернусь. Но мне все равно. Я всегда хотел взглянуть на чудеса Пустынных Земель. Возможно, они побудят меня сочинить великую эпическую поэму, Песнь о Хэдоне, и мое имя станет в один ряд с такими божественными бардами, как Хала, которая сочинила Песнь о Гахете, и Квавимой, создавшей Песнь о Кетне. Тогда всем придется признать, что и мужчина может создавать музыку и поэзию так же, как и женщина.
— Никто из них не был пьяницей, — проговорил Тадоку.
Кебивейбес рассмеялся:
— Медовый напиток — это кровь Бесбедес, и если я принял его достаточно, возможно, я выгоняю с потом божественные миазмы. В любом случае, как только мы углубимся в Пустынные Земли, там уже не будет больше меда. Волей-неволей, мне придется стать трезвенником. Но тогда я захмелею от лунного света, от серебряного ликера, который Лахла разливает столь щедро. Он сделал глубокий глоток, мрачно рыгнул и добавил: — Если доживу до этого.
Хэдон скрыл свою тревогу. Он обратился к Хинокли, который вяло помешивал ложкой в тарелке с холодным супом.
— А у тебя, Хинокли, столь же мрачный взгляд на вещи?
— Из всех хороших людей, отправившихся в Пустынные Земли, я менее всех подавал надежды выжить, — проговорил он. — Я книжник, маленький и слабый и не привычный к трудностям и ужасам. Остальные в группе — высокие сильные мужчины из разряда героев. Минрут сам отбирал их в соответствии с требованиями, которым должны удовлетворять те, кто отправлялся в Пустынные Земли. И все же я один не умер. А потому я скажу лишь, что мы в руках Кхо. Успех и неудача и имена тех, кому предстоит погибнуть, и тех, кто избежит такой участи, уже написаны на свитках, недоступных для чтения ни одному человеку.
— И это означает, что мы не можем знать будущее, а должны действовать так, будто богини на нашей стороне, — тотчас откликнулся Тадоку. — Что касается меня, я молюсь Кхо и Ресу, который, кроме того, что является богом солнца и дождя, также еще и бог войны.
Раздался резкий голос жрицы:
— А как насчет Бхуклы, богини войны! Война с самого исходного момента находилась в ее ведении, а Ресу узурпировал чужие права. По крайней мере, ему удалось сделать это в умах некоторых, но мы, жрицы, знаем, что Бхукла была первой, и солдат, который пренебрегает ею, достоин сожаления.
— Конечно же, я поклоняюсь и ей тоже, жрица, поскольку она теперь богиня тену, — отступил Тадоку. — Каждый нуматену молится ей по утрам и когда отправляется в постель, и она председательствует при изготовлении мечей нуматену. Но я полагаюсь не только на богов и богинь. Я верю в себя, в свое завоеванное ценой больших усилий мастерство владения мечом.
— Скажи мне, — спросил он, поворачиваясь к Хэдону, — что тебе известно о военной службе?
— Не многое, — ответил Хэдон, — именно поэтому я рад, что вы мой заместитель. Будучи ребенком я частенько крутился возле мест, где проводились парады и наблюдал за тренировками солдат, я научился кое-каким процедурам и дисциплинам, когда работал на кухне и в качестве мальчика-водовоза в форте вблизи Опара. Многое я перенял от отца.
— Тогда ты не зеленый новобранец, и задача упрощается, — определил Тадоку. — Ты должен научиться тому, как завоевать доверие и как обходиться с рядовым. Это — если и не хребет армии, то ребра. Большинство непрофессионалов, думая об армии, представляют себе только славу, которую приносит битва. Но такие вещи, как необходимость иметь хороших поваров и хороших врачей и неподкупного, но хитрого сержанта-снабженца, занимают мысли офицера больше, чем командование людьми в бою.
— Насколько я понимаю, — заметил Кебивейбес, — ты беден. Или был бедным.
— А тебе-то что за дело? — рассердился Хэдон.
— Меня это очень даже волнует, — ответил бард. — Я интересуюсь характером человека, который поведет нас через неизведанные опасности. Я сделал наблюдение, что богатые всегда продажны, и бедные тоже безнравственны, хотя и в другом смысле. Деньги и власть меняют человека столь неотвратимо, будто он попадает в руки ужасной Кхуклако, Властительнице Хаоса. Тем не менее богатый человек старается скрыть это от самого себя — он становится алчным и действует так, словно ужасная Сисискен не стоит всегда за углом. Он делается жестким, но не сильным, ломким, словно плохо отлитый инструмент.
С другой стороны, бедность — демон со своим собственным душком. Богатый вызывает отвращение из-за своих денег, бедный — из-за их отсутствия. Те, кто «посередине» — из-за того и другого. Но бедный способен подняться над своей бедностью, тогда как богатый очень редко, если и вообще он на то способен, быть выше своего благосостояния.
— Едва ли я понял тебя, — сказал Хэдон.
— Не имеет значения. Ты еще молод, но природа наградила тебя умом, и если проживешь достаточно долго, то поймешь. Хотя понимание, как правило, сопровождается печалью. Достаточно и того, что я верю в тебя. Лахла одарила меня способностью различать вибрации, исходящие от человека, как будто он лира, струны которой она перебирает. В случае с тобой, семь струн души издают приятную музыку. Но песня не всегда будет веселой. Кебивейбес поднялся: — Я должен идти спать.
Жрица обратилась к нему:
— Я надеялась, что ты споешь нам.
— Сладкий мед выходит наружу кислой музыкой. Я спою вам завтра. Но не раньше вечера. Всем спокойной ночи.
Тадоку пристально посмотрел вслед идущему нетвердой походкой барду:
— Вот пошел один из неудачников и нарушителей спокойствия.
— Но, по-видимому, его больше беспокоит что-то внутри его самого, чем то, что происходит снаружи, — заметила жрица. — Бард никогда не был сильным. Он выражает свое неудовольствие и критикует несправедливости, творящиеся в мире, пользуясь лишь своим голосом.
— Такой тип человека — наихудший из всех возмутителей спокойствия, — определил Тадоку. — Он говорит, а многие действуют в соответствии с его словами.
— Вообще-то он мне нравится, — возразил Хэдон. — Майор, не окажете ли вы мне честь завтра потренироваться со мной в фехтовании?
— С радостью, — согласился Тадоку.
Хэдону той ночью снилась не прекрасная Авинет, как того можно было бы ожидать, а его мать. Он то и дело подбегал к ней, а она, хоть и стояла, раскрыв руки, готовая обнять его, постоянно отодвигалась назад и в конце концов терялась в тени. Он проснулся, рыдая навзрыд, и задумался, не послала ли ему Сисискен сообщение о смерти матери. После завтрака он написал своей семье длинное письмо. Но письмо можно было отправить лишь в Мукхе; пройдет много месяцев, прежде чем оно дойдет — если и вообще когда-нибудь доберется — до далекого Опара.
Кебивейбес, значительно раньше, чем предполагал Хэдон, застал его за писанием последних абзацев на свитке. Бард приблизился к нему, когда Хэдон запечатывал письмо:
— Ты умеешь писать? Я поражен. Я сам немного знаю слоговую азбуку, но боюсь стать слишком грамотным.
Хэдон удивился:
— Почему так?
— Письменность — враг памяти, — ответил Кебивейбес. — Посмотри на меня. Я бард, который должен много запомнить, а я и в действительности помню наизусть тысячи строк. В голове я храню слова сотен песен. Я начал заучивать их в три года, и мой труд на протяжении всей жизни был тяжел. Но я знаю их хорошо; они отпечатались в моем сердце.
— Если же мне придется зависеть от написанного слова, мое сердце ослабнет. Вскоре я начну запинаться в поисках строки и буду вынужден обращаться к свиткам, чтобы найти забытые слова. Я боюсь, что когда все станет записанным, а именно этого и желают жрицы, память у бардов сделается такой же короткой, как и у всех остальных.
— Допускаю, — отозвался Хэдон. — Но если бы великий Авинес не изобрел бы слоговую азбуку, наука и торговля не продвинулись бы столь быстро. А империя Кхокарсы не простерла бы столь широко свои границы.
— Может, это и хорошо, — продолжал бард. На вопрос, что он имеет в виду, бард не ответил, а лишь сообщил:
— Тадоку просил передать, что он готов встретиться с тобой для тренировки чуть позже на носовой части палубы. Сейчас он диктует Хинокли письма во дворец. Его, видимо, огорчили мои вечерние излияния.
— Ты их помнишь? — спросил Хэдон.
— Бард рассмеялся:
— Я не всегда настолько пьян, как кажется. Тадоку беспокоит то, что я знаю, какими людьми ему предстоит командовать больше, чем он сам. Очевидно, ему никто не сказал правды.
— А как ты выяснил ее? — спросил Хэдон.
— После спальни королевы наилучшее место для выяснения секретов — это таверна.
— Мне многому надо учиться, — сказал Хэдон.
— Уже одно, что ты признаешь это, означает, что ты сможешь научиться, — тут же оценил Кебивейбес откровенность Хэдона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37