Весь этот бред наложился на его личные проблемы и усугубил их тем, что создал некий сюрреалистический фон для его и без того малоприятных переживаний. С самого начала нового учебного года вокруг произошло столько необъясненного и необъяснимого, столько напастей свалилось на университетский городок - впору схватиться за голову.
Однако Ян был честен с собой и не списывал все свои беды на внешние события. Основная причина его смятенных чувств, его смутной тоски лежала все-таки в нем самом, в его душе. Это было глубинное чувство неудовлетворенности - как академической жизнью в целом, та'; и повседневной преподавательской деятельностью. Его неудовлетворенность университетским бытием медленно росла на протяжении нескольких последних лет, и сейчас наступило что-то вроде кризиса давно и почти незаметно развивавшейся болезни.
Но жизнь уже отдана академической карьере. И возраст не тот, чтобы коренным образом все изменить. Да и что он может делать, кроме как преподавать?
Его опыт работы в "реальном мире", то есть вне замкнутого особенного университетского мирка, исчерпывался одним годом: сразу после получения диплома Ян двенадцать месяцев подвизался техническим редактором в авиационной фирме "Нортроп эйркрафт" и только потом стал преподавать в университете. Жизнь вне ученой среды ему резко не понравилась. Те, кто работал рядом с ним в "Нортроп эйркрафт", были полностью погружены в повседневные заботы, задавлены будничными хлопотами, одержимы желанием побольше заработать - словом, у них не было ни времени, ни желания задумываться о жизни вообще, рефлектировать о себе и своем месте в мире и прочих тонких материях. Разговоры этих людей вертелись вокруг грубо материального, их жизненные взгляды и политические убеждения складывались как-то стихийно и уже больше не менялись - им и в голову не приходило периодически подвергать сомнению жизненные ценности или хотя бы просто вдумываться в слова очередного кандидата в президенты страны.
Понаблюдав за этим будничным, бездуховным, полурастительным существованием, Ян пришел в ужас. Он был подавлен и напуган. Особенно его смутило то, что они с Сильвией с легкостью вошли в эту колею. Уже через пару недель они привыкли к убийственной рутине подобной жизни: просыпаться по будильнику в шесть, ложиться спать в десять; в будни заниматься любовью по средам и пятницам - вечером, перед сном. День был похож на день, неделя на неделю, они тупели, вели разговоры о том, что и где можно дешевле купить, у какой машины движок мощнее и куда выгоднее ехать отдыхать. Ян отлично понимал, что происходит. Он понимал, что опускается, что будничное благополучное существование его засасывает, но не видел возможности выпрыгнуть из трясины. В пятницу вечером посещение кинотеатра; в воскресенье утром закупки продуктов в супермаркете.
Если бы не положительный ответ из университета в Бреа, то могло случиться так, что Ян Эмерсон был бы обречен до самой пенсии крутиться белкой в колесе обыденной жизни, с ее суженными и неизменными горизонтами и одуряющим однообразием.
Таким образом, именно университету он обязан чудесным спасением из тисков рутины.
Поначалу Ян был в полном восторге от академического мира и упивался новым образом жизни. Все коллеги казались ему восхитительно умными и дерзкими мыслителями, обитающими на горних высотах духа - вот она, та насыщенная интеллектуальная атмосфера, та полная умных людей вселенная, о которой он чуть ли не сызмала мечтал!
В бытность техническим редактором в "Нортроп эйркрафт" ему начало казаться, что его надежды напрасны и прекрасного мира высокодуховных людей нигде на земле не существует И вдруг - такое счастье!
Первый год в университете Ян буквально на крыльях летал, довольный тем, что его упрямство и упорство в итоге принесло плоды, не зря он так долго и так интенсивно учился - теперь он преподаватель, он вхож в интимный кружок профессоров и интеллектуалов, его приглашают на вечеринки, на премьеры, на поэтические чтения, он посасывает коктейли в обществе людей, которые встречались с Юджином О'Нилом или учились в семинаре Артура Миллера и с которыми так приятно порассуждать о Фицджеральде или Хемингуэе, о сублимированных сексуальных влечениях в их творчестве.
Но эйфория от академической жизни быстро прошла.
Очень скоро он обнаружил, что преподаватели кафедры английского языка и литературы отнюдь не так блистательно умны и интересны, как показалось вначале, сразу после нудного существования в авиационной компании. Подобно всем людям они имели недостатки. Они были полны мелкого тщеславия и зависти, думали не столько о служении науке, сколько о собственных академических успехах. За великолепными фасадами интеллектуалов могли скрываться лицемерие и ханжество, ограниченность взглядов и туповатость и даже нелюбовь к расширению знаний и кругозора. Многие профессора только надевали маску интеллектуалов - просто вели себя как герои романов или пьес про интеллектуалов. Скажем, вне учебной аудитории и вечеринок с умными разговорами Роз Джейнвей, специалистка по Шекспиру, была глупой невротичкой, совершенно беспомощной в обычной жизни - можно было только гадать, как она самостоятельно управляется с покупками в супермаркете. Элизабет Соммерсби, признанный авторитет по творчеству Д. Г. Лоуренса, вне своего предмета была сухой педанткой, занудой и ханжой - она никогда не была замужем и с мужчинами, насколько Яну было известно, встречалась только по работе.
Из прежних кумиров лишь Бакли выдержал проверку критическим взглядом, лишь у этого колосса не оказалось глиняных ног. Бакли стал его настоящим другом, хотя Ян и в нем находил кое-какие недостатки - впрочем, извинительные. К примеру, приходилось терпеть его скабрезный язык и нарочитую вульгарность, которая была годами выработанной позой. Однако со временем эта хамоватость и непотребные словечки стали для Яна глотком свежего воздуха в спертой академической среде, где все были приторно вежливы, употребляли только литературные выражения и делали большие глаза, когда речь заходила о грубых реалиях жизни.
Но как бы Ян ни презирал большинство своих ученых коллег, видимо, он стал в изрядной степени похож на них, потому что Сильвия мало-помалу отдалилась от него, и в итоге он потерял ее.
На его рабочем столе до сих пор стоял двусмысленный подарок жены, полученный года три назад. - кусок картона с шутливо-мрачной переделкой известного афоризма. Ян скосил глаза и прочитал: "Академическая жизнь развращает, абсолютно академическая жизнь развращает абсолютно".
Зачем он сохранил эту картонку?
Затрезвонил телефон. Ян тотчас же снял трубку - он был только рад вырваться из замкнутого круга горестных размышлений, жалости к себе и самокопания.
Звонила Эленор. Ее машина сломалась. Не мог бы он после работы подбросить ее до ремонтной мастерской "Пеп бойз"? Она уже вызвала машину техобслуживания, которая отбуксирует ее автомобиль в "Пеп бойз".
- "Пеп бойз"? - удивленно переспросил Ян.
- Ну да. А у тебя есть какие-то другие предложения?
- Нет.
- Поскольку мы с тобой оба ничего не понимаем в машинах, а "Пеп бойз" - ближайшая автомастерская от моего офиса и как раз по дороге к тебе домой, то я решила прибегнуть к их услугам.
- Хорошо. Когда за тобой заехать?
- Как насчет пяти часов?
- Устраивает.
- Целую, - сказала она.
- Я тоже.
Он повесил трубку.
В дверь постучали. Ян застыл. Он боялся не только пошевелиться, но даже громко дышать - так не хотелось, чтобы тот, кто стоит у двери, узнал, что профессор Эмерсон в своем кабинете.
Однако стук не прекращался.
- Ян! Я знаю, что вы внутри! Кен Кифер. Черт принес самого заведующего кафедры!
- Ваша дверь в это время должна быть открыта, чтобы любой желающий студент мог обратиться к вам.
Ян нехотя встал, открыл дверь и сразу перешел в нападение, едва Кифер переступил порог.
- Можете наказывать меня, хоть на электрический стул посадить. Но сегодня я разваливаюсь от усталости, поэтому отменил прием студентов. Я надеялся немного отдохнуть в своем кабинете, немного прийти в себя в тишине и покое - чтобы никто не наскакивал.
На лице Кифера появилась несвойственная ему сочувственная озабоченность.
- Мне зайти попозже или в другой раз? - спросил он.
Ян устало мотнул головой.
- Нет. Что вы хотели?
- Надо обсудить список ваших публикаций.
- Вам интересно, что я намерен писать? Извольте, я работаю над эссе о Борджесе, над статьей о Гарсиа Маркесе и над рецензией на фильм "Кошмар на улице Вязов" для "Пари ревю".
- Будьте же серьезны!
- А я совершенно серьезен. "Кошмар на улице Вязов" - отличный пример дальнейшего развития - или, скорее, вульгаризации - некогда элитарного литературного направления. Или же, если вам угодно, это образчик мощного влияния литературы американского Юга на всеамериканское сознание.
- Я смотрел этот фильм со своими детишками и скажу вам прямо: дерьмо дерьмом. Спуститесь на землю, Ян. Тут не до шуток. Речь идет о вашей научной карьере.
- Тогда я бы предложил исследование на тему влияния Троллопа на романы Стивена Кинга.
- Прекратите, Ян! Не ерничайте.
- Ладно, ладно. А в чем, собственно, проблема, Кен?
- Это не моя проблема, а ваша. У вас публикаций кот наплакал. В прошлом семестре вы обещали мне обязательно пополнить список своих опубликованных работ. Но воз и ныне там.
- Я честно пробовал. Ничего не вышло.
- Да бросьте вы! А как насчет вашего романа?
- Какого романа?
- Над которым вы трудитесь в течение последних пяти лет.
Ян стал серьезнее, поднял наконец глаза на заведующего кафедрой и произнес маленькую речь:
- Знаете ли, Кен, я все больше склоняюсь к мысли, что все великое в искусстве делается не столько благодаря таланту или способности к усидчивому труду, а исключительно благодаря безграничной самоуверенности. Потому-то большая часть значительных произведений создана молодыми авторами. Как раз юности и свойственна эта безграничная самоуверенность. Только молодые люди свято верят в то, что им все известно, что их мысли совершенно новые, а их подход к искусству небывало оригинален. Чем дольше живешь, тем больше узнаешь, тем яснее малость твоих знаний, тем очевиднее похожесть твоих идей на откровения мыслителей прошлого. "От многого знания многая печаль". Десять раз подумаешь, прежде чем что-то записать на бумагу. Спонтанному творчеству мешает сознание того, какой это ответственный и сложный труд и как сложно сказать свои, истинно оригинальные слова.
- А как же вы объясните феномен поздних авторов - скажем, Джойса, Пруста, Лоуренса, которые расцвели, когда им было за сорок?
- Ну, эти остались нагло самонадеянными до самой могилы. Они решительно отказывались видеть то, сколько у них общего с работами прежних авторов. Каждый мнил себя первотворящим Богом, каждый воображал, будто создает невиданную вселенную. Короче говоря, они были никудышные критики.
- Вы хотите сказать...
- Я хочу сказать, что я старая изношенная калоша. Я уже перегорел и ничего стоящего произвести на свет уже не сумею.
- Ха! Публика с удовольствием прочитает еще один роман о том, как университетский преподаватель литературы тяжело переживает приход среднего возраста.
Ян рассмеялся:
- Отличная шутка! Вы умеете шутить! Стало быть, для вас еще не все потеряно. Кифер почти застенчиво улыбнулся.
- Мое чувство юмора мы обсудим позже. А пока что не уходите от темы. Я ведь неспроста завел этот разговор. Начальство давит на меня: дескать, почему ваши коты мышей не ловят, почему ваши профессора не появляются в печати? Ну и я давлю на вас. Ян, в ваших интересах опубликовать в этом семестре по меньшей мере пару статеек и один рассказ. - Направляясь к двери, Кифер добавил:
- Хорошенько подумайте. Я подчеркиваю, это в ваших интересах.
- Ладно, учту.
Ян запер дверь и снова уселся в кресло.
Он толкнул целую речь перед Кифером, и это была чистой воды импровизация - досужая болтовня. Просто, как говорится, понесло по кочкам.
Однако теперь, взвешивая сказанное, он находил свои мысли правильными. Ведь так оно и есть - академическая жизнь подавляет влечение к творчеству. Слишком глубоко изучаешь литературу, чтобы не появилась робость перед актом творчества. Именно незнание того, что все тропы уже исхожены, позволяет молодому автору бесшабашно идти вперед - ив итоге он большую часть пути пройдет уже хоженой тропой, но где-то срежет угол, а где-то продерется через кусты, вот и получится новый кусочек тропинки. И Толстой, и Достоевский, и Фолкнер отправлялись в путь, мня себя первопроходцами.
Если бы они сперва двадцать лет преподавали литературу в университете и разбирали со студентами приемы творчества, то черта с два осмелились бы пустить в ход эти самые приемы творчества и никогда бы не создали свои гениальные романы!
Перед глазами примеров более чем достаточно. Сколько коллег-преподавателей начинали как поэты, драматурги или романисты, а потом сломались, потому что ежедневно взирали на труды своих великих предшественников, обсасывали их гениальные находки и мало-помалу приходили к выводу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Однако Ян был честен с собой и не списывал все свои беды на внешние события. Основная причина его смятенных чувств, его смутной тоски лежала все-таки в нем самом, в его душе. Это было глубинное чувство неудовлетворенности - как академической жизнью в целом, та'; и повседневной преподавательской деятельностью. Его неудовлетворенность университетским бытием медленно росла на протяжении нескольких последних лет, и сейчас наступило что-то вроде кризиса давно и почти незаметно развивавшейся болезни.
Но жизнь уже отдана академической карьере. И возраст не тот, чтобы коренным образом все изменить. Да и что он может делать, кроме как преподавать?
Его опыт работы в "реальном мире", то есть вне замкнутого особенного университетского мирка, исчерпывался одним годом: сразу после получения диплома Ян двенадцать месяцев подвизался техническим редактором в авиационной фирме "Нортроп эйркрафт" и только потом стал преподавать в университете. Жизнь вне ученой среды ему резко не понравилась. Те, кто работал рядом с ним в "Нортроп эйркрафт", были полностью погружены в повседневные заботы, задавлены будничными хлопотами, одержимы желанием побольше заработать - словом, у них не было ни времени, ни желания задумываться о жизни вообще, рефлектировать о себе и своем месте в мире и прочих тонких материях. Разговоры этих людей вертелись вокруг грубо материального, их жизненные взгляды и политические убеждения складывались как-то стихийно и уже больше не менялись - им и в голову не приходило периодически подвергать сомнению жизненные ценности или хотя бы просто вдумываться в слова очередного кандидата в президенты страны.
Понаблюдав за этим будничным, бездуховным, полурастительным существованием, Ян пришел в ужас. Он был подавлен и напуган. Особенно его смутило то, что они с Сильвией с легкостью вошли в эту колею. Уже через пару недель они привыкли к убийственной рутине подобной жизни: просыпаться по будильнику в шесть, ложиться спать в десять; в будни заниматься любовью по средам и пятницам - вечером, перед сном. День был похож на день, неделя на неделю, они тупели, вели разговоры о том, что и где можно дешевле купить, у какой машины движок мощнее и куда выгоднее ехать отдыхать. Ян отлично понимал, что происходит. Он понимал, что опускается, что будничное благополучное существование его засасывает, но не видел возможности выпрыгнуть из трясины. В пятницу вечером посещение кинотеатра; в воскресенье утром закупки продуктов в супермаркете.
Если бы не положительный ответ из университета в Бреа, то могло случиться так, что Ян Эмерсон был бы обречен до самой пенсии крутиться белкой в колесе обыденной жизни, с ее суженными и неизменными горизонтами и одуряющим однообразием.
Таким образом, именно университету он обязан чудесным спасением из тисков рутины.
Поначалу Ян был в полном восторге от академического мира и упивался новым образом жизни. Все коллеги казались ему восхитительно умными и дерзкими мыслителями, обитающими на горних высотах духа - вот она, та насыщенная интеллектуальная атмосфера, та полная умных людей вселенная, о которой он чуть ли не сызмала мечтал!
В бытность техническим редактором в "Нортроп эйркрафт" ему начало казаться, что его надежды напрасны и прекрасного мира высокодуховных людей нигде на земле не существует И вдруг - такое счастье!
Первый год в университете Ян буквально на крыльях летал, довольный тем, что его упрямство и упорство в итоге принесло плоды, не зря он так долго и так интенсивно учился - теперь он преподаватель, он вхож в интимный кружок профессоров и интеллектуалов, его приглашают на вечеринки, на премьеры, на поэтические чтения, он посасывает коктейли в обществе людей, которые встречались с Юджином О'Нилом или учились в семинаре Артура Миллера и с которыми так приятно порассуждать о Фицджеральде или Хемингуэе, о сублимированных сексуальных влечениях в их творчестве.
Но эйфория от академической жизни быстро прошла.
Очень скоро он обнаружил, что преподаватели кафедры английского языка и литературы отнюдь не так блистательно умны и интересны, как показалось вначале, сразу после нудного существования в авиационной компании. Подобно всем людям они имели недостатки. Они были полны мелкого тщеславия и зависти, думали не столько о служении науке, сколько о собственных академических успехах. За великолепными фасадами интеллектуалов могли скрываться лицемерие и ханжество, ограниченность взглядов и туповатость и даже нелюбовь к расширению знаний и кругозора. Многие профессора только надевали маску интеллектуалов - просто вели себя как герои романов или пьес про интеллектуалов. Скажем, вне учебной аудитории и вечеринок с умными разговорами Роз Джейнвей, специалистка по Шекспиру, была глупой невротичкой, совершенно беспомощной в обычной жизни - можно было только гадать, как она самостоятельно управляется с покупками в супермаркете. Элизабет Соммерсби, признанный авторитет по творчеству Д. Г. Лоуренса, вне своего предмета была сухой педанткой, занудой и ханжой - она никогда не была замужем и с мужчинами, насколько Яну было известно, встречалась только по работе.
Из прежних кумиров лишь Бакли выдержал проверку критическим взглядом, лишь у этого колосса не оказалось глиняных ног. Бакли стал его настоящим другом, хотя Ян и в нем находил кое-какие недостатки - впрочем, извинительные. К примеру, приходилось терпеть его скабрезный язык и нарочитую вульгарность, которая была годами выработанной позой. Однако со временем эта хамоватость и непотребные словечки стали для Яна глотком свежего воздуха в спертой академической среде, где все были приторно вежливы, употребляли только литературные выражения и делали большие глаза, когда речь заходила о грубых реалиях жизни.
Но как бы Ян ни презирал большинство своих ученых коллег, видимо, он стал в изрядной степени похож на них, потому что Сильвия мало-помалу отдалилась от него, и в итоге он потерял ее.
На его рабочем столе до сих пор стоял двусмысленный подарок жены, полученный года три назад. - кусок картона с шутливо-мрачной переделкой известного афоризма. Ян скосил глаза и прочитал: "Академическая жизнь развращает, абсолютно академическая жизнь развращает абсолютно".
Зачем он сохранил эту картонку?
Затрезвонил телефон. Ян тотчас же снял трубку - он был только рад вырваться из замкнутого круга горестных размышлений, жалости к себе и самокопания.
Звонила Эленор. Ее машина сломалась. Не мог бы он после работы подбросить ее до ремонтной мастерской "Пеп бойз"? Она уже вызвала машину техобслуживания, которая отбуксирует ее автомобиль в "Пеп бойз".
- "Пеп бойз"? - удивленно переспросил Ян.
- Ну да. А у тебя есть какие-то другие предложения?
- Нет.
- Поскольку мы с тобой оба ничего не понимаем в машинах, а "Пеп бойз" - ближайшая автомастерская от моего офиса и как раз по дороге к тебе домой, то я решила прибегнуть к их услугам.
- Хорошо. Когда за тобой заехать?
- Как насчет пяти часов?
- Устраивает.
- Целую, - сказала она.
- Я тоже.
Он повесил трубку.
В дверь постучали. Ян застыл. Он боялся не только пошевелиться, но даже громко дышать - так не хотелось, чтобы тот, кто стоит у двери, узнал, что профессор Эмерсон в своем кабинете.
Однако стук не прекращался.
- Ян! Я знаю, что вы внутри! Кен Кифер. Черт принес самого заведующего кафедры!
- Ваша дверь в это время должна быть открыта, чтобы любой желающий студент мог обратиться к вам.
Ян нехотя встал, открыл дверь и сразу перешел в нападение, едва Кифер переступил порог.
- Можете наказывать меня, хоть на электрический стул посадить. Но сегодня я разваливаюсь от усталости, поэтому отменил прием студентов. Я надеялся немного отдохнуть в своем кабинете, немного прийти в себя в тишине и покое - чтобы никто не наскакивал.
На лице Кифера появилась несвойственная ему сочувственная озабоченность.
- Мне зайти попозже или в другой раз? - спросил он.
Ян устало мотнул головой.
- Нет. Что вы хотели?
- Надо обсудить список ваших публикаций.
- Вам интересно, что я намерен писать? Извольте, я работаю над эссе о Борджесе, над статьей о Гарсиа Маркесе и над рецензией на фильм "Кошмар на улице Вязов" для "Пари ревю".
- Будьте же серьезны!
- А я совершенно серьезен. "Кошмар на улице Вязов" - отличный пример дальнейшего развития - или, скорее, вульгаризации - некогда элитарного литературного направления. Или же, если вам угодно, это образчик мощного влияния литературы американского Юга на всеамериканское сознание.
- Я смотрел этот фильм со своими детишками и скажу вам прямо: дерьмо дерьмом. Спуститесь на землю, Ян. Тут не до шуток. Речь идет о вашей научной карьере.
- Тогда я бы предложил исследование на тему влияния Троллопа на романы Стивена Кинга.
- Прекратите, Ян! Не ерничайте.
- Ладно, ладно. А в чем, собственно, проблема, Кен?
- Это не моя проблема, а ваша. У вас публикаций кот наплакал. В прошлом семестре вы обещали мне обязательно пополнить список своих опубликованных работ. Но воз и ныне там.
- Я честно пробовал. Ничего не вышло.
- Да бросьте вы! А как насчет вашего романа?
- Какого романа?
- Над которым вы трудитесь в течение последних пяти лет.
Ян стал серьезнее, поднял наконец глаза на заведующего кафедрой и произнес маленькую речь:
- Знаете ли, Кен, я все больше склоняюсь к мысли, что все великое в искусстве делается не столько благодаря таланту или способности к усидчивому труду, а исключительно благодаря безграничной самоуверенности. Потому-то большая часть значительных произведений создана молодыми авторами. Как раз юности и свойственна эта безграничная самоуверенность. Только молодые люди свято верят в то, что им все известно, что их мысли совершенно новые, а их подход к искусству небывало оригинален. Чем дольше живешь, тем больше узнаешь, тем яснее малость твоих знаний, тем очевиднее похожесть твоих идей на откровения мыслителей прошлого. "От многого знания многая печаль". Десять раз подумаешь, прежде чем что-то записать на бумагу. Спонтанному творчеству мешает сознание того, какой это ответственный и сложный труд и как сложно сказать свои, истинно оригинальные слова.
- А как же вы объясните феномен поздних авторов - скажем, Джойса, Пруста, Лоуренса, которые расцвели, когда им было за сорок?
- Ну, эти остались нагло самонадеянными до самой могилы. Они решительно отказывались видеть то, сколько у них общего с работами прежних авторов. Каждый мнил себя первотворящим Богом, каждый воображал, будто создает невиданную вселенную. Короче говоря, они были никудышные критики.
- Вы хотите сказать...
- Я хочу сказать, что я старая изношенная калоша. Я уже перегорел и ничего стоящего произвести на свет уже не сумею.
- Ха! Публика с удовольствием прочитает еще один роман о том, как университетский преподаватель литературы тяжело переживает приход среднего возраста.
Ян рассмеялся:
- Отличная шутка! Вы умеете шутить! Стало быть, для вас еще не все потеряно. Кифер почти застенчиво улыбнулся.
- Мое чувство юмора мы обсудим позже. А пока что не уходите от темы. Я ведь неспроста завел этот разговор. Начальство давит на меня: дескать, почему ваши коты мышей не ловят, почему ваши профессора не появляются в печати? Ну и я давлю на вас. Ян, в ваших интересах опубликовать в этом семестре по меньшей мере пару статеек и один рассказ. - Направляясь к двери, Кифер добавил:
- Хорошенько подумайте. Я подчеркиваю, это в ваших интересах.
- Ладно, учту.
Ян запер дверь и снова уселся в кресло.
Он толкнул целую речь перед Кифером, и это была чистой воды импровизация - досужая болтовня. Просто, как говорится, понесло по кочкам.
Однако теперь, взвешивая сказанное, он находил свои мысли правильными. Ведь так оно и есть - академическая жизнь подавляет влечение к творчеству. Слишком глубоко изучаешь литературу, чтобы не появилась робость перед актом творчества. Именно незнание того, что все тропы уже исхожены, позволяет молодому автору бесшабашно идти вперед - ив итоге он большую часть пути пройдет уже хоженой тропой, но где-то срежет угол, а где-то продерется через кусты, вот и получится новый кусочек тропинки. И Толстой, и Достоевский, и Фолкнер отправлялись в путь, мня себя первопроходцами.
Если бы они сперва двадцать лет преподавали литературу в университете и разбирали со студентами приемы творчества, то черта с два осмелились бы пустить в ход эти самые приемы творчества и никогда бы не создали свои гениальные романы!
Перед глазами примеров более чем достаточно. Сколько коллег-преподавателей начинали как поэты, драматурги или романисты, а потом сломались, потому что ежедневно взирали на труды своих великих предшественников, обсасывали их гениальные находки и мало-помалу приходили к выводу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76