На перекрестке Семнадцатой и Сто двадцать третьей я вышел, купил пачку жевательной резинки и пластиковый стаканчик, после чего вернулся в машину, жуя резинку. Проехав еще немного, я остановился у телефонной будки и со стаканчиком в руке вошел в кабину. Вынув изо рта жвачку, я заклеил ею объектив под потолком, а затем, продырявив пальцем дно стаканчика, напялил его на микрофон. Бросив два цента в щель рядом с клавиатурой, я нажал клавишу с надписью «Полиция». На экране появился дежурный, бросил взгляд на свой экран и увидел, что он пуст. Когда едва заметным движением пальца он нажал кнопку вызова ближайшего патруля, я сказал:
— Не торопись, парень. Здесь им делать нечего, пусть едут к халупе под номером семьдесят четыре на бывшей Шестьдесят четвертой и спустятся в подвал. С врачом, — добавил я, все время внимательно наблюдая за ним, и, когда его левая рука дрогнула, быстро ударил в дверь ногой. Заблокироваться она не успела, так что я, не скрывая иронии, закончил: — Если вы и в самом деле хотите запирать своих собеседников в будках, то измените расположение кнопок или делайте загородку повыше. Каждый дурак в городе знает, что означают все эти ваши манипуляции.
Едва я вышел из кабины, послышался щелчок замка и сразу же следом — вой сирены. Кабина послушно заблокировала дверь, приведя в действие звуковой сигнал и желтый пульсирующий фонарь на крыше. Однако она была не настолько совершенна, чтобы знать, что внутри нее остался запертым лишь не очень свежий воздух. Я отъехал, не слишком торопясь, и через пятнадцать минут езды по сонным утренним улицам добрался до Уэст-Сулима. Свернув на Арнольд-авеню, я остановился на подъездной дорожке к гаражу возле виллы под номером сорок семь. Через газон, поросший слишком высокой для этой ухоженной улицы травой, я подошел к входной двери и поднес руку к домофону — возможно, чересчур резко, поскольку дверь открылась сама, словно от дуновения ветра.
Я вошел внутрь и услышал:
— Оуэн! Заходите.
Достав сигарету из пачки и держа ее в пальцах, я направился на голос. Миллерман сидел в кресле, на столике перед ним стоял стакан — пустой, но со свежими потеками на внутренних стенках. Рядом лежал плоский пульт голосового управления от телевизора.
— У меня в баре «девяносто девятый», — сказал Миллерман.
В голосе я не уловил никаких чувств, какие мог бы ожидать: ни облегчения, ни радости, ни даже усталости. Я подошел к бару и, достав бутылку и два стакана, вернулся к столу и сел напротив хозяина. Второй раз за этот день а откупорил бутылку самого дорогого в мире виски. Налив себе и Миллерману, я подвинул один стакан ему. Он взял его, но даже не поднес ко рту и посмотрел на меня. Глаза его глубоко запали, вокруг них образовались темные круги, взгляд был тяжелым и безразличным. Казалось, жизнь полностью его покинула.
— Я только что видел спецвыпуск, — тихо сказал он.
— Быстро работают, — согласился я, словно не знал, что дежурные репортеры Службы новостей не даром едят свой хлеб.
Джордж пригубил виски, глядя на темный экран телевизора, словно все еще мысленно смотрел спецвыпуск новостей о поимке Кинальи, убийцы девятнадцати человек, похитителя детей, садиста. Я был уверен, что он не заметил бы даже жирафа в собственной комнате.
Сделав большой глоток, я поставил стакан на стол и, наклонившись, сказал:
— Джордж, я знаю, что тебе это уже ни к чему. Ты считаешь, что это обычная месть. Но это не так, его необходимо было обезвредить. Если бы ты даже отменил свое поручение, точно такие же были у меня еще от троих, причем с еще более конкретной формулировкой. Впрочем, его преследовала полиция всей страны и куча любителей. Рано или поздно его схватили бы или убили, но кто знает, сколько еще раз до этого ему удалось бы поизмываться над своими жертвами. Это нужно было сделать. Понимаешь?
— Понимаю. — Он осушил стакан и подвинул его ко мне. — И поэтому я все же рад, что ты в конце концов его поймал. Это… — Он показал пальцем на стакан. Я наполнил оба, он взял свой и закончил, поднеся стакан ко рту, словно пытаясь замаскировать любопытство в голосе: — Полицейские его подстрелили?
Я покачал головой:
— Он бросился на меня. — Помолчав, я добавил: — Но, пожалуй, я его спровоцировал. И, честно говоря, не могу избавиться от угрызений совести.
— Не буду говорить тебе, что он тоже не давал никаких шансов своим… — Он прикусил губу. — В конце концов…
— Успокойся, — прервал я его. — Может быть, когда-нибудь я пожалею об этом, может быть, будь этот мир немного другим, я жалел бы уже сейчас, но сейчас в твоем сочувствии я не нуждаюсь. Лучше… — Я замолчал и взялся за стакан, чтобы получить пару секунд на поиск подходящего завершения фразы.
— Лучше перейдем к делу, ладно? — Он улыбнулся одними губами.
Я кивнул, хотя те слова, которыми собирался закончить фразу я сам: «…займись собой, а то плохо выглядишь», казались мне в данном случае более подходящими. Миллерман встал, подошел к телевизору и, сунув руку под аппарат, достал обычный желтый конверт и встряхнул им.
— Запылился немного, — сказал он и неожиданно покраснел. — Прошу прощения…
— Не придуривайся, — махнул я рукой и добавил: — Ты мне должен двенадцать тысяч. Столько стоило мне добраться до информации и получить наводку.
— Мы договаривались иначе. — Он положил конверт на столик передо мной.
Я взял его и открыл. Внутри было несколько десятков банкнот наименьшего из возможных четырехзначных номиналов; я вынул двенадцать, а остальные положил обратно в конверт и бросил его на стол. Он упал на пол, но никому из нас не пришло в голову двинуться с места, чтобы его поднять.
— Я вышел из дела, — сказал Джордж. — Продал свою долю. И делать мне совершенно нечего. — Он смотрел на меня, а я деловито взбалтывал виски. — Вот думаю. Полгода назад, когда Киналья убил Мойру, когда мы остались без дочери, я был в отчаянии. Лина покончила с собой, и я возжелал мести. Теперь же я не способен ни на что, кроме как размышлять. Иногда мне кажется, что я не слишком любил дочь и жену, раз столь быстро перестал страдать из-за их смерти. Я не ощущаю радости от известия о поимке убийцы, я пуст. И до сих пор думаю, зачем он это делал. Ведь он даже не всегда забирал выкуп…
— Это зверь. Он убивает ради удовольствия. Нет, не зверь — они не убивают для удовольствия, — быстро поправился я. — Он просто человек. Люди хотят славы, величия, богатства, могущества. Иногда любой ценой. Так я думаю. — Я встал и убрал в карман деньги, сигареты и зажигалку. — Я пошел.
На полпути к двери я остановился и сказал через плечо:
— Уезжай куда-нибудь. Займись чем-нибудь. Я позвоню через несколько дней. — И я вышел.
Когда я закрывал за собой дверь, по улице проехал желтый в черную полоску автомобиль Службы новостей. Мне подумалось, что подобное стремление вырваться из серой трясины, желание славы и аплодисментов, всего того, о чем я только что говорил, слишком хорошо мне известно по собственному опыту.
Я сел в машину, включил двигатель и тронулся с места. Несколько поперечных улиц я проехал машинально, словно на автопилоте, никуда не направляясь — просто отъезжал подальше от дома, где жила двадцатая жертва Кинальи. Лишь свернув на Рузвельт-авеню, я решился. Проехав еще полкилометра, я остановился перед магазином Эллиса и, преодолев воздушную завесу при входе, погрузился в его прохладное, чистое и светлое нутро. Кусочки и куски мяса различной величины почти полностью закрывали выкрашенные в желтый цвет стены. Под потолком вращались четыре больших рифленых диска вентиляторов; если бы они столкнулись, грохот был бы еще тот. Я подошел к прилавку, за которым стоял Эллис, делая вид, что не замечает полных восхищения взглядов двух клиенток: в левой руке он держал большой окорок, а в правой — тяжелый нож, которым взмахивал, словно судья, отсчитывавший секунды до нокаута. Каждый взмах сопровождался свистом ножа и смачным шлепком падающего на ровную стопку пласта мяса. Искоса бросив на меня взгляд, он отложил окорок и нож.
— Слушаю, — вежливо склонился он перед дамами.
— Мы хотели бы немного английской колбасы, — улыбнулась та, что помоложе.
— К сожалению, копченостями не торгуем. За исключением ветчины. — Эллис поднял брови и слегка развел руками.
— Ах, жаль, жаль, — защебетала старшая. — В таком случае идем, Айрис.
Они повернулись и вышли из магазина. Эллис вздохнул и покачал головой:
— Та, пожилая, постоянно приводит сюда знакомых посмотреть и никогда ничего не покупает. Только ветчину зря переводишь.
— Ну, тогда я ее возьму, — улыбнулся я.
— Да вы, наверное, шутите! Ведь в ней рассечены волокна, это нарезка. Придется продать ее за полцены. Сейчас принесу вам. — Он успокаивающе поднял руку. — Что-нибудь еще?
— Да.
Он кивнул, повернулся и вышел. Его не было минуты две. Затем он вернулся, таща телячью ногу в большом прозрачном пакете и пакет поменьше с нарезанной пластами ветчиной.
— Шесть тридцать, — сказал он.
Я достал из кармана десятку и положил на прилавок. Рука Эллиса смела купюру в кассу.
Я подвинул пакеты к себе и сделал два шага в его сторону.
— Слышали в новостях, поймали того садиста? — Он отсчитывал сдачу, не глядя на меня.
— Да, уже знаю, — бесстрастно ответил я.
— Вас опередили? — Он протянул руку с купюрами и монетами.
— Похоже, что так.
— Похоже или в самом деле так? — Он слегка улыбнулся.
— Похоже, что похоже, — усмехнулся я в ответ и махнул рукой на прощание.
Ворота номер пять находились метрах в четырехстах от магазина, я въехал на тротуар и выключил двигатель. С мясом в руках я прошел десятка полтора шагов, отделявших меня от входа, бросил в автомат монету и толкнул вертушку. Автомат мелодично звякнул и выбросил цветную наклейку-билет. Я прилепил ее к пакету с телятиной.
От юго-западных ворот до мутантов было неполных сто метров, по дороге я никого не встретил — может быть, время было неподходящее. Я сразу же направился к длинной клетке Груки. Он ходил по правой ее части, от стены к стене; левую часть, вернее, ее фрагмент, подвижную клетку в клетке, занимал Карл. Он чистил пол скребком, в углу стояла метла, рядом с ней на полу лежал свернутый шланг. Я подошел ближе и остановился перед половиной клетки, которую занимал зверь.
Черный тигр Груки, мутант, единственный и наверняка последний экземпляр на Земле, остановился и посмотрел на меня. На аппетитно пахнувший пакет он не обратил никакого внимания; я знал, что с его точки зрения я куда более лакомая закуска, поскольку живой, а Груки ничего так не обожал, как убивать, именно этим отличаясь от всех остальных известных животных. Поэтому у него не было ни братьев, ни сестер — любой другой зоопарк не имел как желания, так и возможности кормить живым мясом тигра, даже если он стоил три миллиона. Не совершая ежедневного убийства, черные тигры умирали, словно для самого их существования необходима была некая таинственная субстанция, которую они извлекали из живых существ. Груки изучил меня со всех сторон, но не отрывал от меня взгляда, рассматривая меня снова и снова, словно одно это доставляло ему немалое удовольствие.
— Если бы он мог, то расплавил бы решетку взглядом, но и тогда, я уверен, он особенно не торопился бы тебя прикончить. Я сотни раз видел, как он убивает свои жертвы, — он наслаждается их страхом, смакует его как можно дольше, стараясь, чтобы они умерли не слишком быстро. Он прекрасно чувствует, жив ли еще обреченный, и вытягивает из него весь возможный страх, прежде чем убить. — Карл стоял, глядя на меня, держа скребок в правой руке, со стороны клетки Груки. — Это самое страшное чудовище, какое я только видел за свою жизнь. После знакомства с ним я не боюсь встречи с дьяволом. Впрочем, многие считают, что, будучи близким знакомым этого зверя, я могу не бояться ада.
— Привет. — Я оторвался от тигра и подошел к Карлу. — Помочь?
— Как хочешь. — Он пожал плечами и ткнул большим пальцем в сторону двери сзади.
Я обошел клетку, прошел за ее заднюю каменную стенку и нашел дверь, ведущую в подвижную клетку на рельсах. Дверь была вся покрыта предупреждающими надписями. Самая большая гласила: «Подумай! Твоим детям будет плохо без тебя». Я толкнул дверь и вошел в узкий коридор с рядом окон по всей длине. Каждые несколько метров монотонная стена перемежалась узкими дверцами. Я отыскал ту, что вела в клетку с Карлом, оставил мясо в коридоре и вошел. Карл обернулся, и на лице его появилась улыбка. Мы обменялись рукопожатием, и Карл сразу же снова переложил скребок в правую руку, ту, что была со стороны тигра. Я сделал вид, что этого не замечаю, и спросил:
— Можно подметать?
— Ясное дело, только стой позади меня.
— Угу. — Я схватил метлу и начал ею махать. Минут пятнадцать мы трудились молча, Карл чистил пол, а я подметал, потом Карл снимал стопор и передвигал клетку в сторону Груки, оставляя ему все меньше места. При этом он всегда вставал так, чтобы быть между ним и мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31