«Непроходимых пещер нет». И с другой стороны: «Для казаков-пещерников».
Казаки-пещерники построились, их главный — тощий, на голову ниже остальных, побежал перед строем, продолжая что-то кричать слабым голоском, и от этих звуков казаки подтягивались, замирали в равнении.
Стекляшкин не выдержал, пытался главного перехватить…
— Вы будете искать детей?
— Не мешайте, не мешайте…
Своим людям:
— Где боевая готовность?!
— А вы нас разве не возьмете? — жалко проблеял Стекляшкин.
— Не мешайте, не мешайте, гражданин. Внимание! Перр-рвая двойка обеспечить опер-рацию обеспечения! Втор-рая! Пр-риготовиться обеспечивать спуск!!!
У входа в пещеру уже вколачивали альпинистскими молотками металлические крючья в грунт, полетела, разворачиваясь, веревочная лестница в провал, и казаки-пещерники непременно исчезли бы в жерле пещеры, не обратив внимания ни на кого, если бы не шел уже из вертолета Главный казак всея Карского края — южныя, северныя, западныя и восточныя, советник губернатора Гуся по всем мыслимым и немыслимым вопросам, основной истребитель всех врагов Гуся во всех видах, Валерий Константинович Латов.
— Товарищ главказак, подразделение построено! — подбежав к Латову, главный пещерник заорал с такой тоской и силой, что все вздрогнули, а с Михалыча чуть не свалились огромные семейные трусы.
— Акаша, сколько говорить. Кончай эти советские штуки…
— Слушаюсь, господин главатаман, Валерий Константинович, подразделение готово.
Теперь главный пещерник говорил спокойно, тихо, и Валерий Константинович кивнул.
— Ну так спускайся, Акакий Акакиевич, с богом. Стоп, погоди! — скомандовал вдруг Латов, остановив кинувшегося к пещере.
— Вы Стекляшкин? — обратился он вдруг к Владимиру Николаевичу. — Не ошибся? А вы, наверное, Павел Бродов, да?
— Так точно…
Это ответил Павел Бродов. Владимир Николаевич только тупо смотрел в лицо Латова, окончательно отчаявшись понять хоть что-нибудь в происходящем.
— Под землю спускались?
— Спускались вместе с ним (отмашка рукой в сторону молчащего Стекляшкина).
— Спускались. Мы прошли поворотов до тридцати…
— Сколько именно?
— Дайте подсчитать…
— Не трудитесь считать, раньше надо было. Все расскажете ему, вон главный по пещере стоит. — И главному казаку-пещернику: — Гм… Акакий, лучше ты их прихвати… Пусть покажут, куда доходили. По-моему, будет не лишнее.
Позже ни Стекляшкин, ни даже опытный Бродов не были в силах вспомнить, как и когда они успели натянуть штаны — все произошло слишком стремительно.
Латов властно отмахнул рукой в сторону главного, и казаки-пещерники стремительно кинулись вниз, увлекая… как с перепугу показалось Михалычу, утаскивая с собой Мараловых, Стекляшкина и Бродова. Оттуда, из черного лаза, только и отдавалось что-то вроде: «На дво-ойки! За-аходи! Аз-зимут взя-ать!!» Там уже начали работать.
А грузный, могучий главказак только теперь повернулся в сторону Михалыча, и его страшная физиономия озарилась неожиданно хорошей, добродушной и даже несколько смущенной улыбкой. Что еще более удивительно, Михалыч, похоже, тоже испытывал некоторую неловкость, и вывел их из начинавшегося ступора только спокойный голос Жени Андреева:
— Валерий Константинович, вы завтракали? Папа, иди есть, каша подгорает.
И парень, стоя среди развороченных спальников, среди всего, что разбросали в спешке и не успели собрать все снова полезшие в пещеру, действительно снимал с огня котелок с чем-то приятно шипевшим. Взрослые переглянулись.
— Гм… Минутку, Михалыч, сейчас…
И Валера Латов вдруг с невероятной ловкостью и легкостью, решительно противоречащей его комплекции, нырнул в недра вертолета и вернулся обратно с плоским походным «дипломатом». Двигаясь так же легко и даже грациозно, Валера принес к костру и свою семипудовую тушу, и содержимое «дипломата» — матово сверкающие бутылки коньяка совсем нехилой пробы.
— Давай кружки! Давай кашу есть будем!
Ну что еще сказать об этом дне?! Солнце взошло окончательно, облака поднялись выше, туман почти что исчез. Солнце шло себе по окоему, наполняя мир теплом и светом. Облака катились по пронзительно синему небу, закрывали солнце на мгновение, и сразу становилось мрачно, облака прокатывались дальше, свежий ветер протягивал их мимо отрогов скалы, пустых склонов, покрытых травой, огромного отверстия в земле, и солнце снова могло видеть, как изумрудно сияет бутылка, янтарным светом полыхает жидкость при попадании луча солнца непосредственно в кружку, как лоснятся красные обветренные рожи, испуская солнечные зайчики. Вертолетчик был «при исполнении». Женя после второго стакана поспешно объяснил, что у него болит печенка, и его кружка так и стояла наполненной, под укоризненные покачивания головой Латова, под его бормотание, что мальчик, кажется, совсем портит свой бедный желудок.
Веселье Михалыча, прямо скажем, носило несколько искусственный характер: то откровенно натужный, то совершенно истерический — что поделать, для пьянки обстоятельства были не самыми уместными.
Зато рассказы Латова отличались обстоятельностью, красочностью, и были увлекательны в той же степени, в какой и устрашающе ужасны.
— Я-то думал уже, мимо прошло, — неторопливо рассуждал Валера Латов, — вроде бы просвистело над нами, и конец (Валера употребил, конечно же, совсем другое, народное казацкое выражение). А у него вот тут (Латов постукал себя по нижней части груди) дырка, в нее небо вполне можно посмотреть…
Тут Латов сложил ладони трубкой и стал демонстрировать, как хорошо было видать небо в дырку.
— И что интересно, не падает, и вообще прожил еще минут двадцать. Переходит, на колено упал, стреляет. Потом только дернулся, и — головой вперед. Сразу — наповал! И струя из этой дырки — на полметра!
Женя ушел от костра, сказал, что пора собрать хвороста. Он и вернувшись, сел, задумчиво курил в пространство, на некотором расстоянии, ловя только отдельные обрывки:
— Сапогом! И вылетела челюсть… Еще с километр пробежал, сука, на скалах скользота — столько кровищи… Дали по рощице — ни звука, вообще ничего. Я думал уже, может зря. Потом заняли рощицу, там не земля, месиво. Надо было место выбирать, ногу поставить.
Впрочем, Валера менял тематику без особенных усилий и проблем:
— Я тогда в увольнительную приехал, все хотел с ней расписаться. А она кто? Студентка. Я кто? Курсант. Она и говорит, мол, давай пока расписываться не будем. Жить нам негде, денег нет, подождем.
Ну, день у меня запой, второй день от злости запой. Потом вроде кто-то рядом появился. Вроде баба. День на шестой пришел в себя — и правда баба! Еще дня через три мне уезжать, училище ждет. Я от нее невесте своей звоню — мол, не передумала? А она мне: мол, Валера, давай потом, давай, я за тебя замуж выйду, когда ты хотя бы лейтенантом будешь. Ах так?! Ну, я и говорю этой… которая под боком: мол, давай выходи за меня замуж! А она в слезы… Я: «Чего воешь?!» Она: «Ты у меня сколько живешь, имени не спрашивал. А теперь — „замуж, замуж!“ Если до сих пор не спрашивал, значит — забудешь». А я настаиваю — замуж!
В этом месте Валера влил в себя еще немного коньяку, взрыкнул от удовольствия и в знак завершения рассказа.
Истории батального жанра Михалыч слушал с тоской, но и с жадным вниманием, подавшись вперед. Любовные же байки — с тоской совсем другого рода, и на его физиономии все шире, откровенней расплывалось выражение какого-то горького недоумения.
Вот и здесь он покачал головой, чуть развел руками, отхлебнул из своей емкости. И произнес утвердительно:
— А развелись вы через полгода, Валера.
— Нет, врешь, через четыре месяца.
— Ну-ну, как видно, стоило стараться.
Латов заливисто хохотал, организуя камнепады.
— Зато невеста почувствовала.
— Ясное дело, почувствовала. Вопрос, Валерочка, что именно…
Перемещаясь по окоему, солнце встало с другой стороны, освещало другие бока. Женя сварил гуляш — так, чтобы хватило на всех, кто еще сегодня под землей.
И снова менялась тематика:
— Устал я, Михалыч, носить масонскую удавку… Погубителей России знак.
— Это в смысле… — Михалыч сделал недвусмысленный жест, как будто и впрямь надевал себе что-то на шею.
— Ага! Ее самую, подлую. Галстук ведь, это же вовсе не веревка с петлей-удавкой… Это просто шейный платок, не помню, как он по-немецки…
— Halstuch, — кротко подсказал Михалыч, не поднимая глаз от кружки, — самый натуральный платок и есть. На них сейчас в Германии опять мода.
— Ага, значит, знаешь?!
— Немного…
— Так вот, масоны-то из шейного платка галстук придумали. Это знак — покорность тому, кто имеет право затянуть на твоей шее удавку. Это они в пятнадцатом веке придумали.
— В семнадцатом, — кротко поправил Михалыч, все так же не отрываясь от кружки с янтарным коньяком. — Вечно вы, казацкие полковники, деталей никаких толком не знаете. А причем тут погубители России?
— Как?!
И Валера с полчаса рассказывал, как жиды и масоны погубили Великую Россию, причем в числе жидов оказывался почему-то Великий Князь Михаил, а главным из масонов — Милюков. При том, что Великий Князь был антисемитом совершенно патологическим, а Милюков как раз единственным членом Временного правительства, который по неизвестной причине масоном как раз и не был. Само по себе странное явление — все вот члены Временного правительства, как один были членами масонских лож, а вот именно Милюков — не был членом! Почему он так странно отбился от коллектива, это до сих пор никому не понятно, и для ума непостижимо, но факт остается фактом, что тут поделать.
Михалыч пытался довести это до сведения Латова именно как некий факт, но все никак не получалось. Латов факты отвергал с полуподхода, а высказывания Михалыча трактовал как потуги отстоять честь и достоинство «своих» — гнилых, пошлых петербуржцев, придумавших какую-то, видите ли, русскую Европу, на погибель истинного православия, казачества и вообще Святой Руси. По наущению жидов, конечно же.
И снова Михалыч проявил самые наихудшие черты «антиллихента» — под каковым зловещим словом имеют в виду казаки всякого обладателя ну хоть каких-нибудь мозгов, а особенно владеющего хоть какой-то информацией.
— А ты знаешь, — произнес Михалыч страшным шепотом, — что у моей жены девичья фамилия — Файншмидт?!
Тут автор этой глубоко правдивой повести оказывается в затруднительном положении… Дело в том, что душевное состояние одного из его героев не может быть показано адекватно. Что делать! Не накопила еще мировая литература таких художественных средств, чтобы передать душевное состояние главказака! Не накопила. И потому трудно, очень трудно описать остеклянелый взгляд, брошенный Латовым на Михалыча, весь его вид оцепенения и ужаса. Так он и сидел минуты три, тяжко сопя, с усилием втягивая воздух через распахнутый рот и постепенно приходя в себя.
Но солнце светило, как всегда, нагретые скалы были такими же уютными и милыми, Михалыч сидел в той же позе, с таким же обычным для него заинтересованным выражением на лице. Он явно не собирался ни уничтожать Валеру посредством смертельного луча, созданного в секретных лабораториях американцев и выпущенного из их буржуазной авторучки, ни превращаться в мировой дух иудейского зла, скажем — в мохнатого человека с головой шакала и рогами исполинского козла, и главказака отпустило.
— Врешь ты все… Я твою жену видел. Ну, напугал… Это надо же, какую гадость…
— Ты мою вторую жену видел, — перебил Михалыч беспощадно, — а первой жены ты не видел. Если хочешь, покажу. Евгений на нее похож, между прочим, — и Михалыч решительно ткнул рукой в мирно улыбавшегося юношу, — а дедушка его живет в Израиле.
Раскрыв рот, глотал воздух Валера, прижимая к левой половине груди большую потную ладонь, затравленно глядя на Михалыча. Из наклоненной кружки полилась вдруг янтарная струйка.
— Не лей коньяк из кружки! Он дорогой, и допивать его пора, Валера. А вот сын мой, которого ты спасать прилетел — как раз он, зловещий «полтинник». Что, еще в штаны не навалил? Ну давай, допивай, допивай…
К вечеру зафырчала, заревела мотором машина: к пещере мчался Маралов. Весьма характерно, что Михалыч при его появлении остался лежать ничком на брезенте и так и знакомил из лежачего положения. А вот Латов поднялся навстречу и оценил — были они с Мараловым примерно одних габаритов.
— Гости! — радовался Маралов. — Это всегда хорошо!
— Мы тут по службе… Искать пропавших будем, пока не найдем… Так у казаков полагается.
— У лесовиков тоже иначе не полагается.
— Вот и ладно. Тут у вас гостиницы нету, конечно?
— Жить вполне можете у меня, места хватит.
— Вот это отлично, хоть поговорим вволю! А нас командировочными не обижают, расплатимся, внесем.
— Обидите. Я вас в гости зову, а вы про плату…
— Нет уж, от имени губернатора… Надо внести.
— Как хотите. Или живите, а плату себе на конфеты оставьте, или ищите другое место…
— Ну, тогда давайте коньяку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71