Какое-то время Саша переваривал информацию, и явно был готов продолжить сбор полезных сведений, но тут им помешали кардинально. Сначала, визжа тормозами, у ворот остановились три машины. Раздался властный, уверенный стук, кто-то несколько раз ударил рукой по воротам.
— Откроем, Валера?
— А мы тут при чем? Вон хозяин… Мальчик, чем про сфероиды спрашивать, лучше открой, это к тебе пришли.
— Почему ко мне?
— А в чей дом ломятся? Вот и иди открывай.
И в дом, вслед за маленьким Сашей Мараловым, ввалились сразу три гэбульника. И, к чести их, начали с громкого «здравствуйте!».
— Здравствуйте, коли не шутите. А орать нечего — люди устали и спят.
Эту не очень вежливую фразу произнес Валера Латов. Михалыч на приветствие не ответил решительно ничего, а после сказанного Латовым что-то промычал с одобрительным видом.
— Не вы хозяин дома?
— Нет.
— Можно видеть хозяина?
— Нельзя. Хозяин спит.
— Мы по очень важному делу.
— Завтра нам вставать в шесть часов, я никого будить не буду.
— А Владимира Николаевича можно видеть?
— Владимир тоже спит, ему тоже вставать в шесть утра.
— Видите ли… Мы могли бы обменяться информацией, вам тоже было бы полезно.
— Не думаю… У вас нет никакой информации, вы и в пещере-то не были.
— Информация бывает и о людях.
— Что Акакий у меня третьего дни с бабой переспал? А и пускай, — лицо Валеры Латова опять стало тусклым и глупым. — Или мне расскажете, что он, — Валера ткнул куда-то в сторону Михалыча, — старый белогвардеец? Так ведь это же хорошо. В НТС пошел зря, к масонам проклятым пошел… А так — все верно, правильный человек. Или мне расскажете, что я коньяка много пью? Так це я и сам трохи знаю…
И огромная физиономия Латова приобрела такое добродушное и вместе с тем такое глупое выражение, что будь гости посообразительнее, они тут же задали бы стрекача. Но умственные способности явно не входили в те критерии, по которым отбирали «гостей».
— Совесть гражданская у вас есть? И деды у вас коммунистами были. Вы же должны нам помогать!
— Ага… Один дед у меня, который коммунист… Он уже вам помогал, ага… Бабка потом цею справочку… Цею бумажку подтирную! — взревел вдруг Валера, и его лицо, шея, грудь в вырезе рубахи приобрели вдруг ярко-красный, с влажным отблеском оттенок, а глаза раскрылись широко, и, как с перепугу показалось Саше Маралову, изрыгнули две извилистые молнии. И тут же лицо опять стало добродушно-туповатым, а речь — простонародно-примитивной.
— Так вот бабка-то справку когда у ваших получала, одного просила… Чтоб ей сказали, где кости мужа в яму свалены. «Не знаем сами», — говорят. «Ну хоть скажите, в какую сторону кланяться, когда мужа буду поминать». — «И того не знаем, говорят, все архивы, говорят, пожжены. Чтоб и через тыщу лет никто, чтобы не дознався…» Так что вот… Помогу я вам, паны добродию, а сам и сгину… Ни, я вас боюся.
— А второй дед? — быстро спросил Михалыч, так и не поднимая головы.
— А что второй? Вот паны… Гости наши дорогие, они мне того деда не простят. Тот дед жидам и коммунистам башки рубил… Потом когда лихо пришло, тихо сидел себе, на хуторе. Но вот что характерно, панове: дожил дед почти до наших дней, когда от деда-коммуниста уже и памяти-то не осталось. До ста лет дожил, и все про советскую власть говорил, как этому, — опять тычок в сторону Михалыча, — как этому ни то что не сказать — а даже и не додуматься. Куда им, городским да петербургским! Вот дед, как увидит морду бритую, скобленую — сразу же крестился и плевался. А уж матюкался! Страшно вспомнить…
— Второго деда вам партия давно простила… — вякнул было один из «гостей».
— А хиба ж я первого вам простыл? — простонародный акцент в речах Валеры стал несравненно заметнее. — Жаль, конечно, дурака, сам виноват. Не будь мне он дед, я так бы и сказал: кошка скребет на свой хребет. Ежели бы он вам по дурости не помогал… Ежели бы оба мои деда, как один — увидят жида, и сразу резать! Увидят красножопого — и сразу потрошить его, заразу!
Валера опять рявкнул разъяренным медведем, и усы у него встали дыбом, как бивни кабана-секача. И закончил:
— Так, может, и сейчас Дон был бы совсем не таким…
— Ладно, Валерий Константинович… Давайте отложим политические дебаты… Нам нужен такой Владимир Николаевич Стекляшкин. Благоволите нам его привести.
— Хиба ж вы, панове, мне начальство? А так думал, по моему скудному уму, что мне один только Гусь и начальник…
— Ну тогда…
Впрочем, гэбульник сделал только один шаг в сторону спальных комнат, и остановился, натолкнувшись на внимательный, совсем не глупый взгляд Валеры. Привстав, главказак словно целился в начавшего движение, оценивал — как ему бросить свою многопудовую тушу.
— По-хорошему… Стойте, панове, где стоите… — вполголоса кинул Валера, и две группы людей нехорошо, подтянуто замерли на месте. Саша Маралов — умный все же мальчик! — отодвинулся; Михалыч с гадостной улыбкой пробовал, острый ли нож.
— Об чем крик, Валерий Константинович? Разобраться надо с этими, что ли? — тихий голос из глубин дома действовал поневоле умиротворяюще. Белая фигура Акакия Акакиевича в дверях застыла, покачиваясь со сна.
— Из «Конторы Глубокого Бурения» они, люби и жалуй… по заслугам, — познакомил Латов, и Акакий Акакиевич понимающе кивнул начальнику.
— А, из «Конторы Бурения…» Слыхали, слыхали. Сегодня шли через деревню, нам рассказали. Много шпионов выловили, ребята?
— Мы… Информацию… — только и нашелся что сказать Васена. — Мы к вам по хорошему, а вы!..
— Мужики, вы бы топали к себе, а?! Вы тут и так столько наворотили, что страшно сказать.
— Знаете что! Не разводите тут демагогию! Вы!.. Вы как смеете!
— Рудник-то ваш, ребята, тут слов нет. Мало вам этого факта? По-хорошему говорю — валите вы по холодку. Завтра тут журналисты приедут, в том числе и иностранные, предупреждаю по-хорошему.
— Журналистов?! Иностранных?! — взвыл Васена, и Коля с Вовой напряглись и подобрались. — Вот кого сюда Гусь нам привел, в нашу тихую Сибирь! Родину позорить?!
— Да чем вы хуже журналистов-то?!
— Мы хоть не врем! Не то что эти…
— Не врете?! Вот вы на образа не покрестились… Так скажете, неверующие?
— Конечно. Я вот лично неверующий, — заулыбался Васена, очень гордившийся своим атеизмом.
— А вот и врешь! — Латов прихлопнул по столу ладонью. Стол зашатался, гэбульник отскочил, в глубине дома завозились. — Кто тетку с ведрами пустыми обходил, а?! Не врет он, как же! Сразу вот взял и соврал! Верующий ты, дядя! Язычник, знамо дело!
— Да причем тут Родина, ребята?! — развел руками Акакий. — С ума вы, что ли, посказылись… Родина — это которые в пещере чуть только не штабелями лежат. А кто их убивал — какая же это все Родина?! То изменники Родины, и только.
И Акакий Акакиевич еще долго мотал головой, приговаривая что-то в духе:
— Это же придумают — Родина!
— Позвольте… — Вова с его неформальной логикой, с правильной речью и умением видеть главное просто не мог промолчать, — позвольте… Государству надо же было получить уран?! Вы же не хотите, чтобы Америка нас перегнала?! А кто их убил… докажите!
— Да слышал я… Рассказывают сказки… Демократы всякие… Будто бы там зеки мерли, как мухи. Да ничего они не мерли, там фон совершенно пустяковый. В Карске фон бывает больше.
— Не знаю, как где, — пожал плечами Акакий Акакиевич, — а в этом руднике счетчик Гейгера зашкаливает.
Гэбульник оскорбленно и надолго замолчал. В воздухе повисло напряженное молчание, и Васена повернулся к двери.
— Будет доложено!.. — пискнул было Коля. Васена махнул ему рукой. Но и уходить так просто органически не мог Васена, никак не лежала душа.
— Я думал, Гусю служат казаки… А это же… это же власовцы какие-то!
— Спасибо! Спасибо, уважили! — серьезно сказал Акакий Акакиевич, и опешивший гэбульник прислонился к стене с отвисающей до уровня плеч челюстью.
— Приходиться возиться тут… — подобрав челюсть, стремился закончить Перфильев, влажно и длинно вздохнул, покосился на Михалыча, на Латова и все-таки закончил, — с жидами…
— По национальности я вообще-то фольксдойче, — ласково ответил Михалыч. Впервые он поднял глаза и смотрел непосредственно на гэбульников, а не куда-то на салат. — Это сородичи моего дедушки таких как ты, говно, давили. Правильно делали, между прочим, зря потом каялись. И дедом я горжусь, черт побери! Но уж лучше бы родился я жидом… Не уверен, что был бы хуже, будь у меня дед жидом! И уж точно лучше быть жидом, чем поганой красножопой сукой, продающей собственный народ… это уж точно. Да лучше уж негром родиться, чем политической блядью, сидящей под портретом Дзерджинского, и продающего свою Родину то коммунистам, то американцам. Тут никаких сомнений быть не может.
Михалыч говорил, медленно и улыбался нехорошей, брезгливой улыбкой. От этой улыбки, наверное, от выражения глаз и вспомнилось Фролу Филиппычу почему-то страшное, незабываемое, что он очень хотел бы забыть.
…Столбы дыма там, где утром еще были избы, труп комбата на черном снегу, и возле сельского дощатого забора человек в черной форме, со «шмайссером» на шее. И этот человек перемещает дуло автомата с комбата на Фролку, и лицо у него как раз такое же, как вот сейчас у Михалыча.
Самое ужасное в этой истории была даже не сама смерть. А то что превосходно понял тогда Фролка — вот сейчас его сметут с лица земли, и вовсе не прикончат, не убьют, как своего врага; а именно что сметут, раздавят, уберут, элиминируют… как давят на стенке клопа или иное поганое насекомое.
Тогда Фролке очень повезло — за мгновение до очереди — уже последние лучики побежали от глаз — тот страшный человек в черной форме неожиданно вздрогнул, вытянулся, как струна, и повалился под забор, будто полено. Дорого дал бы Фрол Филиппович, чтоб так же было и с Михалычем. Но Михалыч на удивленье никуда не исчезал, не падал, а смотрел все так же, как и тот. Даже не с ненавистью, если бы! Ах! Как дорого дал бы Фрол Филиппыч за приступ ненависти Михалыча! Как дорого!
…А Михалыч смотрел с бесконечной брезгливостью.
ГЛАВА 30
Сами нашлись
21 августа 1999 года
В этот день Фрол Филиппович, Вова и Коля навербовали больше сотни человек. Много раз открывался чемоданчик из крокодиловой кожи, хмурились лбы, раскладывались карты, велись долгие переговоры. Люди уходили в лес, провожаемые недобрыми взглядами нанимателей. Кто шел и честно искал потерявшихся, кто выходил в свой квадрат и мирно заваливался спать, кто и до квадрата не дошел.
Понимали ли гэбульники, что это все неизбежно? Да, понимали, разумеется. Но знали — главное все сделать, «как положено», а за результат отвечает только тот, кто вызывает сомнения — а все ли он сделал «по правилам?!».
Солнце достигло зенита, переместилось на вторую половину небосклона и начало клониться вниз. В это самое время довольно далеко от Малой Речки, за перевалом, трое казаков-пещерников встретили странных людей. Люди вели себя осторожно и при появлении казаков моментально рассредоточились, встали за стволы деревьев. Казаки превосходно слышали металлический шелест, нехорошее пощелкивание металлом об металл.
Трое вооруженных людей, достигших оптимального мужского возраста, между тридцатью и сорока, прошедших не одну войну, могли не бояться десятка каких-то приблудных. Но кто они, залегшие, засевшие в чащобе?! Рассыпались-то они очень ловко…
— Эй! Не стреляйте пока!.. Вы русский язык понимаете?! — раздавалось оттуда, из зарослей.
— Мы русские! — так же изо всех сил завопил в ответ Акакий Акакиевич.
— А ну, перекрестись!
Как ни дико было это слышать среди серых и рыжих стволов, под синевой неба и густой зеленью листвы, Акакий Акакиевич почувствовал, что кажется, там все-таки не враг.
— Ты сам сначала покажись! Тогда и я выйду, перекрещусь! — заорал Акакий в папоротник. Он не очень ждал, что кто-то прямо так вот, сразу, выйдет и покажется.
Тень отделилась от ствола, шагнула. Вертикальная тень в сумраке леса вышла на поляну, дала осветить себя солнцу, и рослый мужик с рыжей торчащей бородищей моргая, встал на виду у казаков. Ну и вид! Всклокоченная голова, борода почти до пояса — сплошной колтун; куртка из желтой, непонятно чем крашеной кожи, широкий пояс с навешанной на нем всякой всячиной, на ногах что-то непонятное… Действительно, как называется обувь, сделанная из коры и притом перевитая ремнями? «Лапти», — подумал один казак. «Онучи», — подумал другой. «Опорки», — подумал третий. Каждый из них не очень хорошо знал то, о чем подумал.
— Ну, насмотрелись? — человек как будто выталкивал из себя странно звучащие, словно бы с акцентом произнесенные слова. — Между прочим, нас много, не балуйтесь. Сами-то кто будете, ась?
— Мы — солдаты, казаки, и служим губернатору. А ты кто?
— Мы — христиане… люди мы мирные. А если вы нас не боитесь, покажитесь.
Акакий вышел из укрытия. Он знал — два ствола готовы плюнуть огнем, следят за каждым движением там, в чаще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71