— А теперь, если ты желаешь держать совет с Динак и со мной, следуй за нами, я отведу тебя в подобающее этому случаю помещение.
Вдовы Годарса и его взрослые дочери расступились, пропуская Абиварда. Он широким шагом шел мимо их рядов. Некоторые из жен старого дихгана предпочли отступить на совсем короткий шаг, так что, проходя, он касался их тел. Он отметил это, не испытывая ни малейшего возбуждения; печаль и усталость задавили в нем всякое плотское желание.
Он с любопытством оглядывался по сторонам, пока Барзоя и Динак вели его в ту комнату, которую сочли подобающей для беседы: с тех пор, когда он был еще совсем младенцем, он ни разу не появлялся на женской половине. Его поразило то, что здесь светлее и просторнее, чем в других помещениях жилой части крепости.
Под ногами стлались роскошные ковры, а голые каменные стены покрывали изысканные гобелены — произведения терпеливого труда многих поколений женщин, живших здесь с тех незапамятных времен, когда на холме поднялась крепость.
— А здесь… очень мило, — сказал он.
— Вовсе не обязательно удивляться, — со спокойной гордостью ответила Барзоя. — Мы удалены здесь от мира отнюдь не потому, что совершили какое-то преступление, а во имя нашей же чести. Должны ли мы жить так, будто здесь тюрьма?
— Иногда на то очень похоже, — добавила Динак.
— Только если дашь волю подобным чувствам, — возразила Барзоя. Абиварду показалось, что это тема постоянных споров между матерью и дочерью. — Где бы ни находилось твое тело, твой разум может путешествовать по всему наделу и даже дальше, если захочешь.
— Если ты главная жена, если твой муж соизволит слушать тебя, если ты обучена грамоте, точнее, если тебе разрешили обучиться, тогда, возможно, и так, — сказала Динак. — В противном случае остается сидеть сплетничать да орудовать иголкой или вертеть прялку.
— Если в тебе есть хоть немного мудрости, ты не должна делать одного — докучать дихгану своими мелкими жалобами, — резко произнесла Барзоя, потом молча поманила Абиварда в гостиную, устланную коврами и усыпанную расшитыми подушками. — Здесь мы можем говорить, не опасаясь помех.
— Никто в Макуране не может ничего делать, не опасаясь помех, ни сегодня, ни в ближайшие месяцы, а то и годы, — возразил Абивард. Тем не менее он вошел и уселся на низкий пуф, стоящий на ковре, выполненном в хаморском стиле: на нем была изображена огромная пантера, прыгающая на спину убегающего оленя.
Барзоя и Динак тоже присели, привалившись к большим подушкам. Через мгновение вошла служанка Ясна, неся поднос с вином и фисташками, и поставила его на низкий столик перед Абивардом. Он налил вина матери и сестре, придвинул им чашу с орехами.
— Это мы должны прислуживать тебе, — сказала Барзоя. — Ты дихган.
— А коли я дихган, то не мешай мне пользоваться своей властью так, как я считаю нужным.
Несмотря на ужасные известия, принесенные сыном, Барзоя ответила на эти слова мимолетной улыбкой:
— Знаешь, ты очень похож на своего отца. Он всегда мог словами обойти любое препятствие.
— Увы, не любое. Последнего обойти не смог, — сказал Абивард, вспомнив, как конница с грохотом валилась в траншею, выкопанную хаморами, как сшибались кони, когда всадники отчаянно стремились остановить их.
— Да, не смог. — Улыбка покинула лицо Барзои. — Что, для страны это… совсем плохо?
— Плохо, мама, — сказал Абивард. — Нас от степняков отделяет только река. А потери наши так велики, что, если они решат переправиться через реку, нам очень трудно будет отбросить их назад, на их берег.
— Придется учиться мыслить шире, думать не только о своем наделе, — дрогнувшим голосом ответила Барзоя. — Мы понесли такие потери, и мне трудно постигнуть, что все царство пострадало не меньше нас.
— Поверь мне, — сказал Абивард, — это так и есть.
— Та-ак. — Мать растянула слово в протяжный вздох. В глазах ее сверкали слезы, но она не пролила ни одной. — Тогда я скажу тебе, что надо сделать прежде всего — ради нашего надела. Речь пойдет о двух вещах.
Абивард наклонился поближе к ней — это-то он и надеялся услышать.
— Каких же?
— Во-первых, ты должен послать гонца в надел Папака и попросить как можно скорее справить свою свадьбу с Рошнани.
— Что? Зачем? — Советов насчет свадьбы он никак не ожидал.
— По двум причинам, — сказала мать. — Ты не знаешь, уцелел ли Папак или кто-то из отправившихся с ним на север после битвы в степи?
— Не знаю. Сомневаюсь. Выжили очень немногие. Но точно ничего сказать не могу.
— Если дихган и его ближайшие наследники пали в бою, те, на чьи плечи легло управление наделом, окажутся слабыми и неготовыми и будут искать любую подпорку, способную закрепить их положение. А сильный зять — немаловажное преимущество. И еще в этом случае ты получишь право требовать их поддержки, если наделу Век-Руд понадобится помощь против кочевников. Понимаешь?
— Да, мама. — Абивард склонил голову перед Барзоей. Он восхищался умением строить такие тонкие расчеты, но сам был на это еще не способен. Он сказал: Это одна причина. Какова вторая?
— Та, которая принесет больше пользы тебе, нежели наделу: когда ты приведешь сюда Рошнани, ты можешь объявить ее главной женой, и это вызовет куда меньше ревности и ненависти, чем если ты выберешь одну из вдов Годарса. Здешние женщины поймут, почему ты ради процветания надела избрал кого-то не из их числа. Если же ты выберешь одну из них, все, кроме одной, посчитают, что ты совершил страшную ошибку, и будут всячески изводить тебя и твою счастливую избранницу. Поверь мне, это совсем не то, что тебе надо. Ни одному дихгану не добиться чего-то, когда на его женской половине бурлят страсти.
— Если Рошнани сможет взять на себя это бремя, я поступлю согласно твоему совету, — ответил Абивард.
— Она возьмет на себя это бремя, потому что должна, — сказала Барзоя.
Абивард не стал возражать; он решил, что мать исходит из того, будто все женщины наделены такой же силой характера, как она сама. Он проговорил:
— Итак, ты сказала мне, что я должен сделать. Но ты говорила о двух вещах. Что второе?
— Чего тебе и следовало ожидать, — сказала Барзоя. Абивард понятия не имел, чего ему следовало ожидать, но приложил все усилия, чтобы лицо его не выдало озадаченности. Возможно, это ему удалось, возможно, нет. — Естественно, речь идет о Динак.
— А? — Теперь Абивард уже не сумел скрыть своей растерянности.
Барзоя сердито фыркнула. Динак усмехнулась; она знала, о чем говорит мать.
— Знаешь, ты ведь не единственный в семье, кто помолвлен.
— Нет, я не знал, — сказал Абивард, хотя, если разобраться, он должен был знать: старшая дочь дихгана, рожденная от главной жены, была весьма ценной фигурой в политических играх, которым предавалась макуранская знать. Он задумчиво подергал себя за бороду. — С кем? — Теперь, когда он стал дихганом, ему придется уделять внимание подобным вещам применительно ко всем дочерям Годарса.
— С Птардаком, старшим сыном Урашту, — ответила Динак.
— Ах так, — сказал Абивард. — В таком случае отец устроил тебе очень неплохую партию. — Надел Урашту лежал к юго-востоку от того, владельцем которого неожиданно оказался Абивард. Там были не только богатые пастбища и горячие источники, привлекавшие богатых больных со всего Макурана; крепость Урашту угнездилась на горе Налгис-Краг, вершине столь значительной, что в сравнении с ней замок Век-Руд казался лежащим на равнине.
Барзоя сказала:
— Мы должны ускорить брак Динак с Птардаком, как и твой брак с Рошнани. Если он уцелел в степной битве, он будет стремиться к его заключению по той же причине, что и мы. Дай Господь, чтобы это было так. Но если он не вернулся с поля брани, нам надо начать переговоры с его преемником.
Абивард посмотрел на Динак. Браки всегда были делом случая. Интересы семьи всегда ставились выше личных чувств. Но по крайней мере, в лице Птардака Динак могла надеяться обрести мужа-ровесника. Если же он погиб в хаморской западне, то ее вполне могли отдать какому-нибудь иссохшему от старости дядюшке, который ныне стал владельцем Налгис-Крага по той лишь причине, что оказался слишком стар для участия в походе и битве. Такой судьбы он никак не мог пожелать сестре.
Динак улыбнулась ему в ответ, но улыбка ее показала, что она озабочена тем же. Она сказала:
— Как и ты, я сделаю так, как будет лучше для наших земель.
— Ну разумеется, дитя мое, — отозвалась Барзоя. В ней не было места сомнениям. — Теперь нам нужны крепкие союзники, а брак — наилучший способ их обрести. Все будет хорошо. Разве я не жила здесь в процветании, хотя ни разу не видела Годарса до того дня, как мои руки вложили в его руки?
«В процветании», — мысленно отметил Абивард. Мать не сказала, что жила в счастье. Возможно, если она вообще над этим задумывалась, счастье значило для нее куда меньше, нежели процветание.
Она продолжала в том же духе:
— И надел наш тоже будет процветать. Ты, Абивард, унаследовал разум отца; я знаю, что Господь поможет тебе пользоваться им с неменьшим успехом, ибо Она любит народ Макурана больше всех других народов.
— Да будет по-твоему, мама, — ответил Абивард. Барзоя ни словом не обмолвилась о том, что это она наметила путь, по которому он должен следовать.
Барзоя была идеальной женой дихгана — всегда наготове с разумными мыслями, но с радостью уступающая мужу, явленной миру половине супружеского союза, право пожинать плоды. Теперь она делала то же самое и для Абиварда.
Возможно, она хотела не только советовать, но и управлять наделом. При любом другом муже, не Годарсе, она, скорее всего, уже много лет этим и занималась бы. Абивард понимал, что по крайней мере сейчас ее идеи и обильнее, и интереснее, чем его. Это не доставляло ему радости. Если он хочет, чтобы Век-Руд принадлежал ему не только формально, но и на деле, придется быстренько набираться опыта и мудрости.
Уголок его рта дернулся вверх. Учитывая, в каком тяжелейшем положении оказался Макуран, возможностей у него будет предостаточно.
Глава 3
— Всадник приближается! — проревел часовой с крепостной башни.
Внизу, во дворе, все прекратили свои занятия и подняли головы, глядя туда, откуда донесся крик. «Южная стена», — подумал Абивард. Напряжение, которое комком собиралось в желудке при каждом крике со стены, несколько ослабло: хаморы с юга не появятся.
Часовой воскликнул:
— Он с алым знаменем!
— Посланец от Царя Царей, — определил Абивард больше для самого себя. Он подошел к воротам: заставлять царского гонца ждать было бы столь же оскорбительно, как и заставлять ждать самого Царя Царей. На ходу Абивард распорядился подать вино, фрукты, мясо — следовало показать всаднику, что все в наделе в любой момент может быть предоставлено в распоряжение его господина.
Часовой заметил всадника еще вдали от крепости, так что у слуг было время занять места за спиной Абиварда с закусками наготове, когда всадник появился в воротах. Он со вздохом облегчения соскочил с коня, жадно отхлебнул вина и обтер влажным полотенцем лицо и голову, чтобы охладиться и смыть хоть часть дорожной пыли.
— Уф! — с явным облегчением выдохнул он. — Ты великодушен к страннику. Пусть Господь тебя не оставит.
— Господь повелевает нам удовлетворять потребности странников, — ответил Абивард. — Разве сами Четыре Пророка не были странниками, ищущими добродетель и истину среди людей?
— Хорошо сказано. Видно, ты столь же благочестив, сколь щедр к гостям. — Гонец поклонился Абиварду, вытащил из поясной сумы свиток пергамента и скользнул по нему взглядом:
— Ты будешь… Годарс, дихган надела Век-Руд? — Этот вопрос он задал с явным сомнением в голосе.
После катастрофы на Пардрайе у него были все основания сомневаться.
Абивард вежливо ответил:
— Нет, я Абивард, сын Годарса, нынешний дихган этого надела. — Скрытый смысл фразы был очевиден.
— Да не откажет Господь отцу твоему в блаженном упокоении и Своем обществе, — отозвался царский посланец. — Если мне позволено будет высказать свое мнение, его надел перешел в хорошие руки.
Настал черед поклониться Абиварду.
— Благодарю тебя за добрые слова.
— Не за что. — Посланец сделал еще глоток вина. — Вследствие… внезапных перемен, постигших нас, я и подобные мне разосланы по всем владениям, дабы принять присягу новому Царю Царей, благослови и сохрани его Господь, от всех знатных господ, старых и новых.
— Я с великой радостью присягну Шарбаразу, сыну Пероза, Царю Царей Макурана, — сказал Абивард. — Отец мой всегда отзывался о нем очень хорошо, и я убежден, что под его десницей царство расцветет и вернет себе былую славу.
Как учил его Годарс, самая лучшая лесть — это лесть, замешанная на правде.
Абивард ожидал, что гонец разразится очередными цветистыми фразами о его доброте, великодушии и прочем, о чем этот малый не имел ни малейшего права судить.
Однако вместо этого гонец деликатно кашлянул, словно показывая, что готов сделать вид, будто не слышал ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65