Он вытащил три или четыре урючины, положил их на ладонь и приблизился к степному коньку.
— Это тебе, малыш, — вкрадчиво проговорил он. Конек был целый и невредимый и очень мосластый. Он всхрапнул — с подозрением, но и с интересом. Абивард вытянул руку. Конек понюхал урюк, осторожно попробовал. Потом вновь фыркнул, на сей раз радостно, и доел угощение.
После этого конек позволил Абиварду обойти себя и встать сбоку, а когда тот оседлал его, только повел ушами.
— Но-о! — сказал Абивард, и конек затрусил на юг. Такую езду Абивард счел не очень удобной — как и большинство кочевников, тот хамор, которому принадлежал этот конек, подтягивал стремена очень высоко, чтобы, поднявшись в седле, стрелять из лука. Абивард, у которого не было лука, вынужден был ехать, поджав ноги.
Очевидно, он был не первым и не единственным макуранцем, избежавшим засады на севере. Когда он поравнялся с обозом, там кипела жизнь, словно в растревоженном муравейнике. Абивард продолжил путь. Прежде он намеревался поднять тревогу, просто бежать было бы невыносимо для его совести. Но попасть в очередную катастрофу, которая вот-вот неминуемо разразится, ему совсем не хотелось. По аллюру степного конька он понял, что тому не под силу нести всадника в полных доспехах. Значит, придется сбросить с себя все железо при первой же возможности. Если конек падет до того, как они выйдут к Дегирду, Абивард обречен.
Спустя примерно полчаса он оглянулся через плечо. К небу вздымался новый столб дыма. Этот огонь разожгли явно не макуранцы. Хаморы предавались мщению.
В этом Абивард увидел одну хорошую сторону: значит, степняки слишком заняты грабежом и не скоро начнут прочесывать равнину в поисках беглецов. Он был не единственным макуранцем, уцелевшим после разгроми войска Царя Царей. По всей степи — впереди, сзади, по бокам — рассеялись всадники, скакавшие в одиночку или мелкими группками. Одни — определенно беглецы из обоза, другие воины, которым, как и Абиварду, что-то помешало на полном ходу въехать в ловушку, третьим, возможно, удалось вырваться из смертельного кольца, замкнутого степняками вокруг макуранцев.
Абивард крепко подумал, не присоединиться ли к одной из групп отступающих макуранцев. В конце концов он решил идти своей дорогой. Во-первых, даже все беглецы, объединившись, не смогут противостоять орде хоморов, которые вскоре пойдут по их следу. Во-вторых, передвижение группы ограничено скоростью самого неповоротливого. Ему же хотелось как можно быстрее оставить позади пагубное поле.
Он все еще не мог прийти в себя. Он потерял отца и четверых братьев.
Макуран потерял Пероза, Царя Царей, и весь цвет воинства. Отголоски этой двойной беды не стихали в его голове — то одна потеря кричала во весь голос, то другая.
— Как же мне быть?! — возопил он. — Как быть царству?!
Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.
Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это «когда-нибудь» настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.
— Кстати о доспехах, — пробормотал он и осадил конька.
Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать — до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.
Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.
«Глупышка!» — сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.
Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении — по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.
К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.
Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту — чуть ли не деревцу, — который сумел отыскать.
Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги и стянул кожаные с железным плетением штаны.
Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.
— Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? — сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.
Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам — он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.
Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался — надо же, какой идиот!
Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них… да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.
Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.
Он остался в одном льняном исподнем. "Жаль, что нет кафтана, — подумал он и тут же рассмеялся:
— С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска". Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.
Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.
В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда — по погибшему монарху и всему Макурану, иногда — по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.
«Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок». Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.
— Что ты тут делаешь, глупая птица? — Абивард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.
Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом — все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было…
Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.
Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.
На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.
К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, — животное было не в лучшем состоянии, чем он.
— Значит, надо к мосту. — В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его… Об этом он старался не думать.
До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.
Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.
Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.
Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.
— Узнать это есть только один способ, — сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.
Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.
Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.
Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.
«Или хотя бы одному из них», — мысленно произнес Абивард.
Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.
— Не надо, ради Господа! — хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими — слишком уж много злой иронии в такой судьбе.
Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.
— Кто ж ты такой? — крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.
— Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, — отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.
Воины переглянулись. Тот, кто заговорил первым, спросил:
— Так это твой отец дихган или ты сам?
— Конечно, он, — не раздумывая, сказал Абивард, но тут же был вынужден поправиться:
— Он был дихганом. Он погиб вместе с моим родным братом и тремя сводными. Остался один я.
— Угу, да еще и на степной лошадке, — произнес копейщик по-прежнему с подозрением. — Как же ты уцелел в битве, если вся твоя семья погибла? — В словах этих отчетливо звучало: «Когда же ты струсил?»
— Мой конь наскочил на яму и сломал ногу в самом начале атаки, — ответил Абивард. — Потому-то я и не угодил в траншею и не попался, когда на нас хлынули проклятые кочевники. А этого конька мне удалось оседлать, когда он вырвался из давки. С тех пор на нем и передвигаюсь.
Макуранцы вновь переглянулись. Тот, который до сих пор молчал, произнес:
— Что ж, вполне возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Это тебе, малыш, — вкрадчиво проговорил он. Конек был целый и невредимый и очень мосластый. Он всхрапнул — с подозрением, но и с интересом. Абивард вытянул руку. Конек понюхал урюк, осторожно попробовал. Потом вновь фыркнул, на сей раз радостно, и доел угощение.
После этого конек позволил Абиварду обойти себя и встать сбоку, а когда тот оседлал его, только повел ушами.
— Но-о! — сказал Абивард, и конек затрусил на юг. Такую езду Абивард счел не очень удобной — как и большинство кочевников, тот хамор, которому принадлежал этот конек, подтягивал стремена очень высоко, чтобы, поднявшись в седле, стрелять из лука. Абивард, у которого не было лука, вынужден был ехать, поджав ноги.
Очевидно, он был не первым и не единственным макуранцем, избежавшим засады на севере. Когда он поравнялся с обозом, там кипела жизнь, словно в растревоженном муравейнике. Абивард продолжил путь. Прежде он намеревался поднять тревогу, просто бежать было бы невыносимо для его совести. Но попасть в очередную катастрофу, которая вот-вот неминуемо разразится, ему совсем не хотелось. По аллюру степного конька он понял, что тому не под силу нести всадника в полных доспехах. Значит, придется сбросить с себя все железо при первой же возможности. Если конек падет до того, как они выйдут к Дегирду, Абивард обречен.
Спустя примерно полчаса он оглянулся через плечо. К небу вздымался новый столб дыма. Этот огонь разожгли явно не макуранцы. Хаморы предавались мщению.
В этом Абивард увидел одну хорошую сторону: значит, степняки слишком заняты грабежом и не скоро начнут прочесывать равнину в поисках беглецов. Он был не единственным макуранцем, уцелевшим после разгроми войска Царя Царей. По всей степи — впереди, сзади, по бокам — рассеялись всадники, скакавшие в одиночку или мелкими группками. Одни — определенно беглецы из обоза, другие воины, которым, как и Абиварду, что-то помешало на полном ходу въехать в ловушку, третьим, возможно, удалось вырваться из смертельного кольца, замкнутого степняками вокруг макуранцев.
Абивард крепко подумал, не присоединиться ли к одной из групп отступающих макуранцев. В конце концов он решил идти своей дорогой. Во-первых, даже все беглецы, объединившись, не смогут противостоять орде хоморов, которые вскоре пойдут по их следу. Во-вторых, передвижение группы ограничено скоростью самого неповоротливого. Ему же хотелось как можно быстрее оставить позади пагубное поле.
Он все еще не мог прийти в себя. Он потерял отца и четверых братьев.
Макуран потерял Пероза, Царя Царей, и весь цвет воинства. Отголоски этой двойной беды не стихали в его голове — то одна потеря кричала во весь голос, то другая.
— Как же мне быть?! — возопил он. — Как быть царству?!
Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.
Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это «когда-нибудь» настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.
— Кстати о доспехах, — пробормотал он и осадил конька.
Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать — до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.
Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.
«Глупышка!» — сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.
Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении — по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.
К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.
Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту — чуть ли не деревцу, — который сумел отыскать.
Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги и стянул кожаные с железным плетением штаны.
Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.
— Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? — сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.
Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам — он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.
Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался — надо же, какой идиот!
Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них… да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.
Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.
Он остался в одном льняном исподнем. "Жаль, что нет кафтана, — подумал он и тут же рассмеялся:
— С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска". Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.
Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.
В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда — по погибшему монарху и всему Макурану, иногда — по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.
«Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок». Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.
— Что ты тут делаешь, глупая птица? — Абивард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.
Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом — все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было…
Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.
Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.
На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.
К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, — животное было не в лучшем состоянии, чем он.
— Значит, надо к мосту. — В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его… Об этом он старался не думать.
До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.
Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.
Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.
Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.
— Узнать это есть только один способ, — сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.
Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.
Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.
Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.
«Или хотя бы одному из них», — мысленно произнес Абивард.
Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.
— Не надо, ради Господа! — хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими — слишком уж много злой иронии в такой судьбе.
Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.
— Кто ж ты такой? — крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.
— Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, — отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.
Воины переглянулись. Тот, кто заговорил первым, спросил:
— Так это твой отец дихган или ты сам?
— Конечно, он, — не раздумывая, сказал Абивард, но тут же был вынужден поправиться:
— Он был дихганом. Он погиб вместе с моим родным братом и тремя сводными. Остался один я.
— Угу, да еще и на степной лошадке, — произнес копейщик по-прежнему с подозрением. — Как же ты уцелел в битве, если вся твоя семья погибла? — В словах этих отчетливо звучало: «Когда же ты струсил?»
— Мой конь наскочил на яму и сломал ногу в самом начале атаки, — ответил Абивард. — Потому-то я и не угодил в траншею и не попался, когда на нас хлынули проклятые кочевники. А этого конька мне удалось оседлать, когда он вырвался из давки. С тех пор на нем и передвигаюсь.
Макуранцы вновь переглянулись. Тот, который до сих пор молчал, произнес:
— Что ж, вполне возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65