Вон Пероз пошел штурмом, на хаморов — и к чему это привело?
Тут вошел Фрада. Один из поваров вручил ему ту же баранину с кашей, завернутую в лепешку, что ели Абивард и Шарбараз.
— Величайший, — пролепетал он, усаживаясь рядом с Шарбаразом. Его интонация передавала нечто среднее между восхищением и поклонением; он в жизни не рассчитывал сидеть за одним столом с Царем Царей. Однако, когда он покосился на Абиварда, его лицо вспыхнуло от возмущения. Абивард не посвятил его в планы спасения Шарбараза. Абивард не сказал о них никому, кроме тех, чье участие было жизненно необходимо. А ведь прекрасно понимал, что Фрада тоже хотел бы поучаствовать.
Это не ускользнуло и от внимания Шарбараза. Он сказал Фраде:
— Тайны следует хранить. У тебя еще будет прекрасная возможность показать мне свою смелость.
Фрада раздулся, как павлин. Если бы у него был хвост, он наверняка распушил бы его самым живописным образом. Но поскольку хвоста не имелось, пришлось ограничиться гордо выпяченной грудью и откинутой назад головой. По мнению Абиварда, брат выглядел в этот момент чрезвычайно глупо.
Но возможно, Фрада не так уж глуп. Он теперь ничуть не ниже Абиварда, зятя законного Царя Царей. Когда Шарбараз вернется в свою столицу, оба сына Годарса — и их младшие сводные братья — станут в Макуране великими людьми. Это в полной мере дошло до Абиварда лишь сейчас.
Однако пока Фрада остается лишь его младшим братишкой.
— Иди-ка ты отсюда, — сказал он, — а то, неровен час, в печку свалишься совсем не смотришь под ноги.
Фрада ответил жестом, явно не выражающим благословения, но все же удалился, шумно чавкая. Шарбараз усмехнулся:
— Вы ладите между собой. — В голосе его сквозила легкая зависть. — Я вырос, не доверяя никому из братьев, и они отвечали мне взаимностью.
— Насколько я слышал, так бывает во многих наделах, — сказал Абивард. Представляю себе, насколько же хуже с этим в Машизе, где тому, кому удастся стать наследником, достанется все царство.
— Вот именно, — согласился Шарбараз. — Когда пришли первые вести о гибели отца, я ждал, что кто-то из моих братьев попытается выбить из-под меня престол, — он засмеялся, и смех его был полон иронии в собственный адрес. — На старого хрыча, своего родственничка, управляющего монетным двором, я не обратил никакого внимания, за что и поплатился. И посейчас бы расплачивался, если бы не твоя сестра и ты.
Абивард склонил голову. В песнях говорится, что царская благодарность что снег в низинах в теплый весенний день, но Шарбараз не казался ему типичным представителем своей породы. Если повезет, законный Царь Царей останется настоящим мужчиной, даже заполучив престол.
— Как же вам с братьями удается удерживаться от ссор? — спросил Шарбараз.
— Да мы ссоримся, как щенята из одного помета, — ответил Абивард. — Но отец никогда не допускал, чтобы эти ссоры перерастали во вражду, кинжал в спину. Он говорил: «Надел больше любого из вас и достаточно велик для всех», иногда добавляя хорошего тычка, чтобы мы лучше усвоили урок.
— Мой отец говорил примерно то же самое. — Шарбараз покачал головой. — Только не сумел нас в этом убедить. А жаль.
— Что, по-твоему, предпримет Смердис, узнав о твоем бегстве? — Абивард решил, что пора сменить тему разговора. — Что бы предпринял ты, будь ты правитель в Машизе, а он — мятежник в провинции?
— Если бы я был на троне, немедленно атаковал бы мятежника всеми силами, которые у меня имеются, чтобы не дать ему одержать ни одной победы над силами, оказавшимися слишком слабыми, чтобы искоренить его раз и навсегда. Любая победа только придаст ему храбрости, а в войсках мятежника я меньше всего желал бы видеть храбрость.
— Наши мысли текут в одном направлении, — кивнул Абивард. — Мой следующий вопрос: Смердис мыслит так же, как мы?
Шарбараз замер, не донеся кусок до рта:
— Ей-Богу, Абивард, у меня больше оснований благословить тот день, когда я встретил тебя, чем то, что в этот день я обрел свободу и невесту в лице твоей сестры. Знаешь, мне такая мысль никогда не приходила в голову. Я предполагал, что Смердис выступит из Машиза со всем своим войском в тот самый день, как узнает о моем побеге; ведь я-то на его месте поступил бы именно так. Но все может быть совсем иначе.
— Ты должен был встречать его при дворе твоего отца. — Абивард возблагодарил собственного отца — тот вбил в него, что обычно на любую ситуацию существует несколько точек зрения. — Что подсказывают твои чувства насчет его действий? Я же, так сказать, узнал его, когда его люди отобрали у меня деньги, чтобы заплатить хаморам. Так что он не производит на меня впечатления великого героя.
— Я-то его явно таковым не считал, — сказал Шарбараз, — но, с другой стороны, я вообще о нем не думал, пока он не похитил мой трон. Просто серый человечек с серой бородой, не стоящий внимания даже тогда, когда говорит, а говорил он редко. Кто бы мог подумать, что под этой неприметной личиной таится такое честолюбие?
— Может быть, он и сам об этом не догадывался, Пока не выдался случай выпустить честолюбие на волю, — сказал Абивард.
— Может быть. — Верный утонченным манерам царского двора, Шарбараз обтер рот кусочком ткани — скорее полотенцем, нежели настоящей салфеткой, но ничего лучшего по этой части надел Век-Руд предложить не мог. Когда Абивард вытирал рот, для этой цели служил рукав. Отложив полотенце, Шарбараз продолжил:
— Одно можно сказать определенно: скоро он узнает, что я на свободе, тогда поглядим, что он за человек.
* * *
Гонец из Налгис-Крага настороженно ждал, когда Абивард приблизится к нему.
— Повелитель, — проговорил он поспешнее, чем требовалось. — Умоляю тебя, помни, что я всего лишь посланец, передающий слова и намерения Птардака, моего дихгана. Это не мои слова и не мои намерения, и я прошу не возлагать на меня вину за них.
— Как тебе будет угодно, — ответил Абивард. Гонец с облегчением выдохнул, оставив в морозном воздухе облачко пара, а потом подозрительно взглянул на Абиварда. Тот старательно хранил на лице невинное выражение.
— Клянусь Господом, ничто не грозит тебе из-за сообщения, которое ты привез. — Абивард изогнул руку в жесте благословения.
— Ты великодушен, повелитель. Птардак приказал мне прежде всего передать вот это. — Гонец распечатал футляр для посланий. Вместо письма на его открытую ладонь выпали три черных камешка. — Это те самые камешки, которые он бросил на землю при свидетелях и объявил себя разведенным со своей бывшей женой госпожой Динак, твоей сестрой.
Абивард расхохотался. Настороженность посланца Птардака в одно мгновение сменилась изумлением. Он ожидал любой реакции — гнева, возможно, смятения, только не этого.
— Можешь возвратить камешки своему повелителю с наилучшими пожеланиями от меня. Скажи ему, что он опоздал и развод уже объявлен, — проговорил Абивард.
— Повелитель, я не понимаю, — осторожно начал гонец. — По закону и обычаю ты не имеешь власти расторгнуть брак твоей сестры с моим господином Птардаком.
— Правильно, — согласился Абивард. — Но Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, такую власть имеет.
— Смердис, Царь Царей, не… — начал гонец. Абивард прервал его:
— Да, но Шарбараз, Царь Царей и истинный повелитель Макурана, поступил именно так.
— Шарбараз — Царь Царей? — Посланец Птардака вылупил глаза, словно осетр, отловленный в реке Век-Руд. — Но каждый знает, что Шарбараз отрекся от престола.
— Очевидно, не каждый знает, что отречение было вырвано у него силой, под клинком кинжала, и что он был заточен в крепости Налгис-Краг, — сказал Абивард.
Глаза всадника и вовсе выкатились из орбит. Абивард с наслаждением продолжил:
— И не каждый знает, что моя сестра и я вызволили его из Налгис-Крага, а в его темницу поместили твоего драгоценного повелителя. Кстати, сколько времени понадобилось Птардаку, чтобы вернуть себе свой истинный облик?
Около минуты гонец блеял и запинался, пока наконец не выдавил из себя:
— Повелитель, я ничего об этом не знаю. Я всего лишь маленький человек, а таким опасно лезть в дела тех, кто сильнее его. У меня при себе еще и письмо к тебе от моего повелителя Птардака. — Он вручил Абиварду второй кожаный футляр.
Абивард открыл его со словами:
— Может, ты и маленький человек, но ты ведь знаешь, был ли твой повелитель некоторое время похож на самого себя или на кого-то другого, а?
— Я не уполномочен говорить об этом с тобой, — ответил гонец.
— Нет так нет. — Абивард извлек пергаментный свиток и развернул его.
Послание отличалось лаконичностью: «Война до ножа». Абивард показал письмо гонцу:
— Можешь передать от меня Птардаку, что у ножа два конца. Если он предпочтет поддержать узурпатора, а не истинного Царя Царей, то окажется не с того конца ножа.
— Я в точности передам твои слова, — ответил всадник.
— Будь добр. И еще — подумай о них на обратном пути в Налгис-Краг. Когда же приедешь, расскажи своим друзьям, что произошло — и почему. Некоторые из них, бьюсь об заклад, знают, что стряслось с Птардаком, когда мы освобождали Шарбараза. Но перед отъездом поешь хлеба, выпей вина, погрейся у огня. Что бы там ни говорил Птардак, с тобой мы не враги.
Но гонец покачал головой:
— Нет, повелитель, это было бы нехорошо. Я верен моему дихгану, верен до конца, и я не буду гостем человека, с которым, видимо, очень скоро мне придется сражаться. Однако благодарю тебя за великодушное приглашение. — Он чуть причмокнул губами, словно пережевывая то, что сказал ему Абивард. Лицо его было задумчиво.
— Жаль, что твой дихган не выказал такую же верность своему истинному повелителю, какую ты выказываешь ему самому. Ступай с миром, если считаешь, что иначе нельзя. Может быть, когда ты услышишь все, ты передумаешь. Возможно, и некоторые твои друзья начнут думать иначе.
Гонец Птардака не ответил. Но, развернув коня, направляясь в обратный путь к Налгис-Крагу, он отсалютовал Абиварду. Тот ответил тем же. У него появилась надежда, что Птардак не помог, а повредил себе этими тремя камушками и сопровождавшим их письмом с вызовом. Пусть его люди узнают, как он предал сына Пероза, и крепость Налгис-Краг, хоть и совершенно неприступная для нападения извне, очень даже может зашататься под своим хозяином.
* * *
В прокопченной кузнице было темно. Она освещалась главным образом пляшущим красно-золотым пламенем печи. В ней пахло дымом, раскаленным железом и потом.
Кузнец Ганзак был самым мощным борцом надела Век-Руд; грудь и плечи у него были как у быка, а руки, натренированные постоянной работой с тяжелым молотом, потолще, чем у иного человека ноги.
— Повелитель, величайший, ваш приход — честь для моего очага, — сказал он, когда Абивард и Шарбараз как-то ветреным утром зашли к нему.
— Твой очаг столь же приятен нам, как и твое общество, — с улыбкой ответил Абивард; показывая, что шутит. Однако, как и во многих шутках, здесь была доля правды. На дворе крепости лежал снег, но Ганзак работал голым по пояс; от жара, как и от физических усилий, кожа его была мокрой и отсвечивала в огне печи, словно намазанная маслом.
— Как мои доспехи? — спросил Шарбараз. Законный Царь Царей был не из тех, кто тратит время попусту, когда дело касается его жизненно важных интересов. — Чем скорее я получу их, тем скорее вновь почувствую себя полноценным мужчиной и воином; а я намерен отправиться на поле брани как можно скорее.
— Величайший, как я уже говорил тебе, я делаю все, что могу, но доспехи, особенно кольчужные, — дело долгое, — сказал Ганзак. — Пластины много проще: обыкновенные длинные тонкие полосы, которые достаточно выковать и пробить на концах дырочки для крепления. Но кольчуга…
Абивард уже не раз вел подобные разговоры с кузнецом. Но Шарбараз, будучи отпрыском царской фамилии, не имел достаточного представления о том, как делаются доспехи; возможно, изучение наделов и их владельцев помешало ему уделить больше внимания этим явно менее значительным материям. Он сказал:
— А в чем трудность? Делаешь кольца, скрепляешь их в кольчугу, прикрепляешь ее к кожаной прокладке — вот тебе и доспехи.
Ганзак выдохнул через нос. Если бы такое сказал ему кто-то не столь высокопоставленный, он дал бы чрезвычайно язвительный ответ, скорее всего, сопроводив его действием: кинулся бы на несчастного с молотом и заставил бежать из кузницы без оглядки. Однако на сей раз он проявил сдержанность, достойную, по мнению Абиварда, всяческой похвалы:
— Величайший, это не так просто. Из чего делаются кольца?
— Из проволоки, разумеется, — сказал Шарбараз. — Из железной проволоки. Ты об этом спрашивал?
— Правильно, из железной проволоки, — согласился Ганзак. — Из самого лучшего железа, которое я способен выплавить. Только вот проволока — не фисташки и на деревьях не растет. Видит Господь, мне бы этого очень хотелось, но раз уж не растет, приходится делать ее самому. Это значит, что я должен вырезать из железной пластины тоненькие полоски, чем я и занимался, когда пожаловал ты и мой повелитель дихган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Тут вошел Фрада. Один из поваров вручил ему ту же баранину с кашей, завернутую в лепешку, что ели Абивард и Шарбараз.
— Величайший, — пролепетал он, усаживаясь рядом с Шарбаразом. Его интонация передавала нечто среднее между восхищением и поклонением; он в жизни не рассчитывал сидеть за одним столом с Царем Царей. Однако, когда он покосился на Абиварда, его лицо вспыхнуло от возмущения. Абивард не посвятил его в планы спасения Шарбараза. Абивард не сказал о них никому, кроме тех, чье участие было жизненно необходимо. А ведь прекрасно понимал, что Фрада тоже хотел бы поучаствовать.
Это не ускользнуло и от внимания Шарбараза. Он сказал Фраде:
— Тайны следует хранить. У тебя еще будет прекрасная возможность показать мне свою смелость.
Фрада раздулся, как павлин. Если бы у него был хвост, он наверняка распушил бы его самым живописным образом. Но поскольку хвоста не имелось, пришлось ограничиться гордо выпяченной грудью и откинутой назад головой. По мнению Абиварда, брат выглядел в этот момент чрезвычайно глупо.
Но возможно, Фрада не так уж глуп. Он теперь ничуть не ниже Абиварда, зятя законного Царя Царей. Когда Шарбараз вернется в свою столицу, оба сына Годарса — и их младшие сводные братья — станут в Макуране великими людьми. Это в полной мере дошло до Абиварда лишь сейчас.
Однако пока Фрада остается лишь его младшим братишкой.
— Иди-ка ты отсюда, — сказал он, — а то, неровен час, в печку свалишься совсем не смотришь под ноги.
Фрада ответил жестом, явно не выражающим благословения, но все же удалился, шумно чавкая. Шарбараз усмехнулся:
— Вы ладите между собой. — В голосе его сквозила легкая зависть. — Я вырос, не доверяя никому из братьев, и они отвечали мне взаимностью.
— Насколько я слышал, так бывает во многих наделах, — сказал Абивард. Представляю себе, насколько же хуже с этим в Машизе, где тому, кому удастся стать наследником, достанется все царство.
— Вот именно, — согласился Шарбараз. — Когда пришли первые вести о гибели отца, я ждал, что кто-то из моих братьев попытается выбить из-под меня престол, — он засмеялся, и смех его был полон иронии в собственный адрес. — На старого хрыча, своего родственничка, управляющего монетным двором, я не обратил никакого внимания, за что и поплатился. И посейчас бы расплачивался, если бы не твоя сестра и ты.
Абивард склонил голову. В песнях говорится, что царская благодарность что снег в низинах в теплый весенний день, но Шарбараз не казался ему типичным представителем своей породы. Если повезет, законный Царь Царей останется настоящим мужчиной, даже заполучив престол.
— Как же вам с братьями удается удерживаться от ссор? — спросил Шарбараз.
— Да мы ссоримся, как щенята из одного помета, — ответил Абивард. — Но отец никогда не допускал, чтобы эти ссоры перерастали во вражду, кинжал в спину. Он говорил: «Надел больше любого из вас и достаточно велик для всех», иногда добавляя хорошего тычка, чтобы мы лучше усвоили урок.
— Мой отец говорил примерно то же самое. — Шарбараз покачал головой. — Только не сумел нас в этом убедить. А жаль.
— Что, по-твоему, предпримет Смердис, узнав о твоем бегстве? — Абивард решил, что пора сменить тему разговора. — Что бы предпринял ты, будь ты правитель в Машизе, а он — мятежник в провинции?
— Если бы я был на троне, немедленно атаковал бы мятежника всеми силами, которые у меня имеются, чтобы не дать ему одержать ни одной победы над силами, оказавшимися слишком слабыми, чтобы искоренить его раз и навсегда. Любая победа только придаст ему храбрости, а в войсках мятежника я меньше всего желал бы видеть храбрость.
— Наши мысли текут в одном направлении, — кивнул Абивард. — Мой следующий вопрос: Смердис мыслит так же, как мы?
Шарбараз замер, не донеся кусок до рта:
— Ей-Богу, Абивард, у меня больше оснований благословить тот день, когда я встретил тебя, чем то, что в этот день я обрел свободу и невесту в лице твоей сестры. Знаешь, мне такая мысль никогда не приходила в голову. Я предполагал, что Смердис выступит из Машиза со всем своим войском в тот самый день, как узнает о моем побеге; ведь я-то на его месте поступил бы именно так. Но все может быть совсем иначе.
— Ты должен был встречать его при дворе твоего отца. — Абивард возблагодарил собственного отца — тот вбил в него, что обычно на любую ситуацию существует несколько точек зрения. — Что подсказывают твои чувства насчет его действий? Я же, так сказать, узнал его, когда его люди отобрали у меня деньги, чтобы заплатить хаморам. Так что он не производит на меня впечатления великого героя.
— Я-то его явно таковым не считал, — сказал Шарбараз, — но, с другой стороны, я вообще о нем не думал, пока он не похитил мой трон. Просто серый человечек с серой бородой, не стоящий внимания даже тогда, когда говорит, а говорил он редко. Кто бы мог подумать, что под этой неприметной личиной таится такое честолюбие?
— Может быть, он и сам об этом не догадывался, Пока не выдался случай выпустить честолюбие на волю, — сказал Абивард.
— Может быть. — Верный утонченным манерам царского двора, Шарбараз обтер рот кусочком ткани — скорее полотенцем, нежели настоящей салфеткой, но ничего лучшего по этой части надел Век-Руд предложить не мог. Когда Абивард вытирал рот, для этой цели служил рукав. Отложив полотенце, Шарбараз продолжил:
— Одно можно сказать определенно: скоро он узнает, что я на свободе, тогда поглядим, что он за человек.
* * *
Гонец из Налгис-Крага настороженно ждал, когда Абивард приблизится к нему.
— Повелитель, — проговорил он поспешнее, чем требовалось. — Умоляю тебя, помни, что я всего лишь посланец, передающий слова и намерения Птардака, моего дихгана. Это не мои слова и не мои намерения, и я прошу не возлагать на меня вину за них.
— Как тебе будет угодно, — ответил Абивард. Гонец с облегчением выдохнул, оставив в морозном воздухе облачко пара, а потом подозрительно взглянул на Абиварда. Тот старательно хранил на лице невинное выражение.
— Клянусь Господом, ничто не грозит тебе из-за сообщения, которое ты привез. — Абивард изогнул руку в жесте благословения.
— Ты великодушен, повелитель. Птардак приказал мне прежде всего передать вот это. — Гонец распечатал футляр для посланий. Вместо письма на его открытую ладонь выпали три черных камешка. — Это те самые камешки, которые он бросил на землю при свидетелях и объявил себя разведенным со своей бывшей женой госпожой Динак, твоей сестрой.
Абивард расхохотался. Настороженность посланца Птардака в одно мгновение сменилась изумлением. Он ожидал любой реакции — гнева, возможно, смятения, только не этого.
— Можешь возвратить камешки своему повелителю с наилучшими пожеланиями от меня. Скажи ему, что он опоздал и развод уже объявлен, — проговорил Абивард.
— Повелитель, я не понимаю, — осторожно начал гонец. — По закону и обычаю ты не имеешь власти расторгнуть брак твоей сестры с моим господином Птардаком.
— Правильно, — согласился Абивард. — Но Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, такую власть имеет.
— Смердис, Царь Царей, не… — начал гонец. Абивард прервал его:
— Да, но Шарбараз, Царь Царей и истинный повелитель Макурана, поступил именно так.
— Шарбараз — Царь Царей? — Посланец Птардака вылупил глаза, словно осетр, отловленный в реке Век-Руд. — Но каждый знает, что Шарбараз отрекся от престола.
— Очевидно, не каждый знает, что отречение было вырвано у него силой, под клинком кинжала, и что он был заточен в крепости Налгис-Краг, — сказал Абивард.
Глаза всадника и вовсе выкатились из орбит. Абивард с наслаждением продолжил:
— И не каждый знает, что моя сестра и я вызволили его из Налгис-Крага, а в его темницу поместили твоего драгоценного повелителя. Кстати, сколько времени понадобилось Птардаку, чтобы вернуть себе свой истинный облик?
Около минуты гонец блеял и запинался, пока наконец не выдавил из себя:
— Повелитель, я ничего об этом не знаю. Я всего лишь маленький человек, а таким опасно лезть в дела тех, кто сильнее его. У меня при себе еще и письмо к тебе от моего повелителя Птардака. — Он вручил Абиварду второй кожаный футляр.
Абивард открыл его со словами:
— Может, ты и маленький человек, но ты ведь знаешь, был ли твой повелитель некоторое время похож на самого себя или на кого-то другого, а?
— Я не уполномочен говорить об этом с тобой, — ответил гонец.
— Нет так нет. — Абивард извлек пергаментный свиток и развернул его.
Послание отличалось лаконичностью: «Война до ножа». Абивард показал письмо гонцу:
— Можешь передать от меня Птардаку, что у ножа два конца. Если он предпочтет поддержать узурпатора, а не истинного Царя Царей, то окажется не с того конца ножа.
— Я в точности передам твои слова, — ответил всадник.
— Будь добр. И еще — подумай о них на обратном пути в Налгис-Краг. Когда же приедешь, расскажи своим друзьям, что произошло — и почему. Некоторые из них, бьюсь об заклад, знают, что стряслось с Птардаком, когда мы освобождали Шарбараза. Но перед отъездом поешь хлеба, выпей вина, погрейся у огня. Что бы там ни говорил Птардак, с тобой мы не враги.
Но гонец покачал головой:
— Нет, повелитель, это было бы нехорошо. Я верен моему дихгану, верен до конца, и я не буду гостем человека, с которым, видимо, очень скоро мне придется сражаться. Однако благодарю тебя за великодушное приглашение. — Он чуть причмокнул губами, словно пережевывая то, что сказал ему Абивард. Лицо его было задумчиво.
— Жаль, что твой дихган не выказал такую же верность своему истинному повелителю, какую ты выказываешь ему самому. Ступай с миром, если считаешь, что иначе нельзя. Может быть, когда ты услышишь все, ты передумаешь. Возможно, и некоторые твои друзья начнут думать иначе.
Гонец Птардака не ответил. Но, развернув коня, направляясь в обратный путь к Налгис-Крагу, он отсалютовал Абиварду. Тот ответил тем же. У него появилась надежда, что Птардак не помог, а повредил себе этими тремя камушками и сопровождавшим их письмом с вызовом. Пусть его люди узнают, как он предал сына Пероза, и крепость Налгис-Краг, хоть и совершенно неприступная для нападения извне, очень даже может зашататься под своим хозяином.
* * *
В прокопченной кузнице было темно. Она освещалась главным образом пляшущим красно-золотым пламенем печи. В ней пахло дымом, раскаленным железом и потом.
Кузнец Ганзак был самым мощным борцом надела Век-Руд; грудь и плечи у него были как у быка, а руки, натренированные постоянной работой с тяжелым молотом, потолще, чем у иного человека ноги.
— Повелитель, величайший, ваш приход — честь для моего очага, — сказал он, когда Абивард и Шарбараз как-то ветреным утром зашли к нему.
— Твой очаг столь же приятен нам, как и твое общество, — с улыбкой ответил Абивард; показывая, что шутит. Однако, как и во многих шутках, здесь была доля правды. На дворе крепости лежал снег, но Ганзак работал голым по пояс; от жара, как и от физических усилий, кожа его была мокрой и отсвечивала в огне печи, словно намазанная маслом.
— Как мои доспехи? — спросил Шарбараз. Законный Царь Царей был не из тех, кто тратит время попусту, когда дело касается его жизненно важных интересов. — Чем скорее я получу их, тем скорее вновь почувствую себя полноценным мужчиной и воином; а я намерен отправиться на поле брани как можно скорее.
— Величайший, как я уже говорил тебе, я делаю все, что могу, но доспехи, особенно кольчужные, — дело долгое, — сказал Ганзак. — Пластины много проще: обыкновенные длинные тонкие полосы, которые достаточно выковать и пробить на концах дырочки для крепления. Но кольчуга…
Абивард уже не раз вел подобные разговоры с кузнецом. Но Шарбараз, будучи отпрыском царской фамилии, не имел достаточного представления о том, как делаются доспехи; возможно, изучение наделов и их владельцев помешало ему уделить больше внимания этим явно менее значительным материям. Он сказал:
— А в чем трудность? Делаешь кольца, скрепляешь их в кольчугу, прикрепляешь ее к кожаной прокладке — вот тебе и доспехи.
Ганзак выдохнул через нос. Если бы такое сказал ему кто-то не столь высокопоставленный, он дал бы чрезвычайно язвительный ответ, скорее всего, сопроводив его действием: кинулся бы на несчастного с молотом и заставил бежать из кузницы без оглядки. Однако на сей раз он проявил сдержанность, достойную, по мнению Абиварда, всяческой похвалы:
— Величайший, это не так просто. Из чего делаются кольца?
— Из проволоки, разумеется, — сказал Шарбараз. — Из железной проволоки. Ты об этом спрашивал?
— Правильно, из железной проволоки, — согласился Ганзак. — Из самого лучшего железа, которое я способен выплавить. Только вот проволока — не фисташки и на деревьях не растет. Видит Господь, мне бы этого очень хотелось, но раз уж не растет, приходится делать ее самому. Это значит, что я должен вырезать из железной пластины тоненькие полоски, чем я и занимался, когда пожаловал ты и мой повелитель дихган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65