Константинов ухватился за поручень (сознание, словно наблюдавшее за телом со стороны, с удивлением отметило, что это — трюк, достойный Джеки Чана, не меньше) и в прыжке ударил еще раз. Стекло разлетелось вдребезги, но в нижней части проема остались острые осколки, торчащие, как зубы огромного грызуна.
Владимир развернулся (и опять его поразила легкость и отточенность собственных движений) и стал быстро крушить осколки локтем, защищенным мягкой тканью пальто.
Толстяк медленно крутился на месте, отыскивая глазами обидчика. Правую руку он по-прежнему прижимал ко лбу, а левой — смахивал кровь, заливавшую глаза. Наконец он увидел Константинова и заревел так, словно именно тот был причиной их общих бед. Он немного помедлил и бросился вперед.
Но теперь уже ничто не могло остановить удачливого бизнесмена. Он должен был выжить. Он должен был вылезти, хотя бы потому, что где-то, ближе к хвосту, через три вагона от него ехала белокурая девочка в ярко-синем дождевичке.
«Надеюсь, этот олух сможет ее защитить… » Но на олуха надеяться не стоило. Только на себя.
Константинов повел плечами, гладкая подкладка пальто скользнула по материалу костюма. В самый последний момент, когда оно уже было готово упасть на пол, Константинов подхватил его и резко набросил на седого толстяка.
Тот, потеряв ориентацию, снова заревел, но Константинову было не до него. Он скользнул в разбитое окно, чтобы спрыгнуть рядом с поездом, в тоннель, но то, что он увидел, заставило его резко изменить первоначальное решение. Он умел принимать решения на ходу.
Константинов выпрямился, придерживаясь за оконный проем. Острые осколки разрезали ладонь, но он не обратил на это внимания. Владимир нащупал короб воздухозаборника на крыше вагона, ухватился за него и попробовал подтянуться.
Кто-то схватил его за штанину, и Константинов, не раздумывая, пнул свободной ногой. Он услышал сдавленный вскрик, и штанину отпустили.
Тогда он второй рукой схватился за соседний короб, оттолкнулся и забросил ногу на крышу вагона.
Он напрягался, тянул на себя эту проклятую голубую крышу, бил ногами по стене вагона, но сил не хватало.
В отчаянии он снова повернул голову направо. В сорока метрах от него, из гигантской дыры в потолке, бил упругий поток. В полумраке тоннеля он был едва виден; скорее не поток, а какое-то угрожающее движение темной зловещей массы, быстрое и… смертоносное.
Вязкая масса почти полностью облепила головной вагон; Константинов больше не видел отблесков, отбрасываемых вагонными плафонами на стенки тоннеля. Жидкая грязь прибывала с каждой секундой.
«Еще немного, и она доберется сюда… » Это придало ему сил.
Помнится, однажды он уже наблюдал нечто подобное — в армии.
Саня Ушенко, здоровяк хохол из поселка городского типа Соленое (Саня всегда так и говорил, мол, я из п. г. т. Соленое), никак не мог сделать подъем в упор переворотом и нарушал сержанту, командовавшему их отделением, всю отчетность. Тогда сержант, потеряв терпение, снял ремень и хорошенько врезал Сане пониже спины.
Это здорово смахивало на цирковой трюк: вот Саня висел, болтаясь, на перекладине, и вот он уже наверху, таращит глаза, и по толстым дрожащим щекам текут крупные слезы.
То же самое произошло и с Константиновым. Так и не поняв, каким образом, но он оказался на крыше вагона. Упал на спину, отдышался. Затем перекатился на живот, встал на четвереньки и пополз прочь. Назад.
До него доносились крики, стоны и плач. Но Константинов на них не реагировал. Он прислушивался к нарастающему шуму воды у себя за спиной.
Владимир старался двигаться быстрее — так, чтобы опережать шум, чтобы он постепенно слабел, но… Шум только нарастал, и, что самое странное, откуда-то спереди стало раздаваться монотонное журчание.
Константинов с опаской подполз к краю вагона. Свесившись, посмотрел вниз и ужаснулся — так стремительно прибывала вода. Взгляд остановился на темно-красном деревянном коробе, закрывавшем контактный рельс.
«Интересно, там, наверху, уже знают о том, что здесь произошло? Или нет? Если нет, тогда эта штука все еще находится под напряжением. И когда вода дойдет до нее… »
Внезапно у Константинова засосало в животе так сильно, что он, испугавшись, что упадет, отпрянул от края крыши.
«Еще три вагона, и там… Там — она… Ксюша».
Владимир вспомнил их последний разговор с Ириной. Если все, что она сказала, правда… А он почему-то думал, что это правда. Так вот, если все именно так, как она сказала, то следовало добавить еще пару коротких слов.
Очень коротких, но самых важных.
«Ксюша… Моя дочь».
Константинов оглянулся. На крыше, кроме него, никого не было. То здесь, то там раздавались звон разбивающихся стекол и плеск воды. Люди спрыгивали на пути и спешили прочь.
Они толкали друг друга, падали, вставали и снова бежали вперед. Безусловно, Константинов двигался медленнее. Зато он почти ничем не рисковал.
Почти ничем, кроме одного — не успеть в тот самый вагон, где была Ксюша.
Дежурный диспетчер службы пути Клоков нахмурился.
— Что такое? Почему он остановился?
Перед ним светился огромный пульт, схематически изображавший Таганско-Краснопресненскую линию. В верхней части — электронные часы, показывавшие синхронизированное время. Каждая станция обозначена кружочком, рядом название.
Между «Тушинской» и «Щукинской» еще один кружок, поменьше, и название, взятое в скобки («Волоколамская»). Станция была построена в 1975-м году, а название получила в честь шоссе, проходящего неподалеку.
Если верить индикаторам, состав с кодовым номером двадцать шесть остановился почти посередине между заброшенной «Волоколамской» и «Щукинской». Последняя лампочка, символизировавшая головной вагон, тревожно мигала. А соседняя все никак не хотела загораться.
Клоков подался вперед и осторожно постучал по индикаторной панели. Он понимал, что это по меньшей мере смешно, но почему-то так устроен человек: сначала он пытается найти самые простые и безобидные объяснения происходящему.
«Точнее, не человек, а мужчина, — усмехнулся он. — У женщин все наоборот — они сразу думают о самом плохом».
К счастью, среди дежурных диспетчеров не было ни одной женщины. Метро — мужское дело.
Клоков подвинулся к микрофону и нажал «вызов».
— Двадцать шестой! Двадцать шестой! Ответьте дежурному!
Но единственным ответом, который он услышал, был только громкий треск в динамиках.
«Неужели что-то случилось с машинистом?» — подумал он. От тревожного предчувствия защемило сердце. В конце концов, машинист — обычный человек, и с ним может произойти все, что угодно. Самое безобидное, если он просто уснул.
Диспетчер повторил вызов.
— Двадцать шестой! Двадцать шестой, как слышите меня?
Все напрасно.
Что бы там ни было с машинистом, но он не слышал вызова диспетчера.
Клоков посмотрел на шлейф лампочек, обозначавших состав, движущийся следом. Система АБ (автоблокировки) сработала безукоризненно. Реле замкнуло цепь, включившую запрещающий сигнал светофора, поэтому следующий поезд, с кодовым номер тридцать четыре, сбавил ход и притормозил на подъезде к «Волоколамской».
Эта вынужденная задержка могла нарушить весь график движения. А утром, в час пик…
— О-хххо… — Клоков тяжело вздохнул и потянулся за сигаретой.
Только этого ему не хватало. Ну надо же…
Он больше не отпускал кнопку вызова. Сейчас в кабине машиниста двадцать шестого состава раздается громкий пронзительный зуммер, способный разбудить и мертвого. Фигура речи, не более того.
Клоков еще не знал, что машинист действительно мертв. И кабины, как таковой, больше нет.
Зуммер все-таки прозвучал прямо у него над ухом. Клоков от неожиданности подпрыгнул на месте. Справа, под самой рукой, зажглась красная лампочка.
Дежурный включил селекторную связь.
— Дежурный диспетчер службы пути Клоков!
— Клоков! Валера! Что там у тебя между «Волоколамской» и «Щукинской»?
Клоков сразу узнал голос коллеги — дежурного диспетчера электромеханической службы Шевченко. Но сейчас этот голос ему не понравился. Он звучал как-то нервно и постоянно срывался, словно Шевченко хотел взять самую высокую ноту и никак не мог.
— Двадцать шестой стоит в тоннельном перегоне, — ответил Клоков. Помолчал и добавил: — Связи с ним нет. А что у тебя?
— Черт знает что… — сказал Шевченко. — Все три насоса работают на полную мощность… Ты слышишь меня?
Да, он слышал. Емкость основного водосборника 15 кубометров. Емкость резервного еще 15. Если реле включило резервные насосы, значит, в зумпфе за короткое время скопилось тридцать тонн воды. Стало быть, сейчас три насоса, каждый производительностью не менее пятидесяти кубометров в час, работают на полную мощность, а в зале, где стоит пульт дежурного диспетчера электромеханической службы, непрерывно воет сирена… Если… Если здесь нет никакой ошибки, и это не сбой электроники.
— Ты послал кого-нибудь проверить?
— Да, от «Щукинской» пошел механик. Ты на всякий случай предупреди машиниста, что в тоннеле человек…
«Предупреди… » Если бы это было так просто! Ведь связи-то нет, и он, кажется, сказал об этом… Оглох он, что ли, этот Шевченко?
— Предупрежу, — сказал Клоков. — Как только от механика будет что-нибудь известно, дай мне знать.
— Разумеется.
Клоков прикинул: от «Щукинской» до «Тушинской» — самый длинный перегон во всем московском метро. Конечно, за счет неработающей «Волоколамской». В справочниках написано — 3195 м. До заброшенной станции примерно полтора километра. Водоотливная установка точно посередине, в самом низком месте трассы. Значит, семьсот пятьдесят метров. Сколько времени потребуется механику, чтобы пройти эти семьсот пятьдесят метров?
Клоков внес мысленную поправку: не «пройти», а «пробежать». Ситуация не располагала к спокойным прогулкам.
Значит, ему надо немного подождать. Всего ничего — две-три минуты. А может, и того меньше. Если с автоматикой насосов все в порядке и в тоннельном перегоне действительно появилась вода… (ему даже не хотелось думать об этом), тогда механик увидит ее гораздо раньше, чем дойдет до водоотливной установки.
Две-три минуты, не больше… Клоков внезапно понял, почему молчит машинист.
«Он наверняка переходит в последний вагон, чтобы двинуть поезд назад. Вот оно в чем дело!»
Конечно, наверняка все было именно так. Там что-то случилось, но машинист контролирует ситуацию. Сейчас это являлось самым безобидным объяснением.
Клоков больше не думал, что машинист просто уснул. Это было бы… слишком хорошо.
Две-три минуты… Пока не стоит отключать контактный рельс, иначе поезд не сможет тронуться с места. «Фол последней надежды»… Каких-нибудь две-три минуты.
Клоков бросил быстрый взгляд на электронные часы — 8:24:10.
Он мысленно включил секундомер в своей голове. Две минуты.
А пока надо было действовать.
— Тридцать четвертый!
Машинист следующего состава, остановившегося на подъезде к «Волоколамской», тотчас отозвался.
— Слушает тридцать четвертый!
— Выдвигайся на станцию! Будь готов по моему сигналу проследовать через съезд на параллельный главный путь.
— Понял вас, — голос машиниста стал напряженным.
«Ну еще бы… » — невесело усмехнулся Клоков.
Тридцать четвертый состав медленно тронулся вперед, на заброшенную станцию. Диспетчер следил за его движением.
Таганско-Краснопресненская линия, как и все прочие линии московского метрополитена, строилась поэтапно. Сначала конечной была «Баррикадная». Потом, в семидесятых, метростроевцы стали рыть дальше.
От «Полежаевской» задумывалось ответвление в Строгино, потому на этой станции три пути, а не два, как обычно. Со строгинской веткой что-то не заладилось, приоритетным направлением стало Тушино.
«Волоколамская» планировалась как конечная, поэтому сразу за ней по проекту должен был быть оборотный тупик. Однако конечной ей довелось быть совсем недолго — только на бумаге. Линию продолжили дальше, а вместо оборотного тупика построили съезд, чтобы поезд в случае чего мог перейти на путь встречного направления. Похоже, сегодня был именно тот случай.
Клоков посмотрел на пульт: к «Щукинской» со стороны «Октябрьского поля» подходил состав. Видимо, придется задержать его на станции — открыть тридцать четвертому «зеленую улицу». А если механик подтвердит его самые худшие опасения, то движение вообще придется перекрыть и всех пассажиров эвакуировать.
«Да-а-а… » День начинался совсем нехорошо.
Дежурного беспокоило еще одно. Раз в тоннеле появилась вода, значит, надо отключать контактный рельс. А питание контактного рельса, работа насосов и освещение на этом участке происходит от одной и той же тягово-понизительной подстанции.
Стало быть, он не может отключить контактный рельс, по крайней мере, до тех пор, пока тридцать четвертый не выйдет из опасной зоны. Тридцать четвертый и… (он все еще надеялся на это) двадцать шестой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Владимир развернулся (и опять его поразила легкость и отточенность собственных движений) и стал быстро крушить осколки локтем, защищенным мягкой тканью пальто.
Толстяк медленно крутился на месте, отыскивая глазами обидчика. Правую руку он по-прежнему прижимал ко лбу, а левой — смахивал кровь, заливавшую глаза. Наконец он увидел Константинова и заревел так, словно именно тот был причиной их общих бед. Он немного помедлил и бросился вперед.
Но теперь уже ничто не могло остановить удачливого бизнесмена. Он должен был выжить. Он должен был вылезти, хотя бы потому, что где-то, ближе к хвосту, через три вагона от него ехала белокурая девочка в ярко-синем дождевичке.
«Надеюсь, этот олух сможет ее защитить… » Но на олуха надеяться не стоило. Только на себя.
Константинов повел плечами, гладкая подкладка пальто скользнула по материалу костюма. В самый последний момент, когда оно уже было готово упасть на пол, Константинов подхватил его и резко набросил на седого толстяка.
Тот, потеряв ориентацию, снова заревел, но Константинову было не до него. Он скользнул в разбитое окно, чтобы спрыгнуть рядом с поездом, в тоннель, но то, что он увидел, заставило его резко изменить первоначальное решение. Он умел принимать решения на ходу.
Константинов выпрямился, придерживаясь за оконный проем. Острые осколки разрезали ладонь, но он не обратил на это внимания. Владимир нащупал короб воздухозаборника на крыше вагона, ухватился за него и попробовал подтянуться.
Кто-то схватил его за штанину, и Константинов, не раздумывая, пнул свободной ногой. Он услышал сдавленный вскрик, и штанину отпустили.
Тогда он второй рукой схватился за соседний короб, оттолкнулся и забросил ногу на крышу вагона.
Он напрягался, тянул на себя эту проклятую голубую крышу, бил ногами по стене вагона, но сил не хватало.
В отчаянии он снова повернул голову направо. В сорока метрах от него, из гигантской дыры в потолке, бил упругий поток. В полумраке тоннеля он был едва виден; скорее не поток, а какое-то угрожающее движение темной зловещей массы, быстрое и… смертоносное.
Вязкая масса почти полностью облепила головной вагон; Константинов больше не видел отблесков, отбрасываемых вагонными плафонами на стенки тоннеля. Жидкая грязь прибывала с каждой секундой.
«Еще немного, и она доберется сюда… » Это придало ему сил.
Помнится, однажды он уже наблюдал нечто подобное — в армии.
Саня Ушенко, здоровяк хохол из поселка городского типа Соленое (Саня всегда так и говорил, мол, я из п. г. т. Соленое), никак не мог сделать подъем в упор переворотом и нарушал сержанту, командовавшему их отделением, всю отчетность. Тогда сержант, потеряв терпение, снял ремень и хорошенько врезал Сане пониже спины.
Это здорово смахивало на цирковой трюк: вот Саня висел, болтаясь, на перекладине, и вот он уже наверху, таращит глаза, и по толстым дрожащим щекам текут крупные слезы.
То же самое произошло и с Константиновым. Так и не поняв, каким образом, но он оказался на крыше вагона. Упал на спину, отдышался. Затем перекатился на живот, встал на четвереньки и пополз прочь. Назад.
До него доносились крики, стоны и плач. Но Константинов на них не реагировал. Он прислушивался к нарастающему шуму воды у себя за спиной.
Владимир старался двигаться быстрее — так, чтобы опережать шум, чтобы он постепенно слабел, но… Шум только нарастал, и, что самое странное, откуда-то спереди стало раздаваться монотонное журчание.
Константинов с опаской подполз к краю вагона. Свесившись, посмотрел вниз и ужаснулся — так стремительно прибывала вода. Взгляд остановился на темно-красном деревянном коробе, закрывавшем контактный рельс.
«Интересно, там, наверху, уже знают о том, что здесь произошло? Или нет? Если нет, тогда эта штука все еще находится под напряжением. И когда вода дойдет до нее… »
Внезапно у Константинова засосало в животе так сильно, что он, испугавшись, что упадет, отпрянул от края крыши.
«Еще три вагона, и там… Там — она… Ксюша».
Владимир вспомнил их последний разговор с Ириной. Если все, что она сказала, правда… А он почему-то думал, что это правда. Так вот, если все именно так, как она сказала, то следовало добавить еще пару коротких слов.
Очень коротких, но самых важных.
«Ксюша… Моя дочь».
Константинов оглянулся. На крыше, кроме него, никого не было. То здесь, то там раздавались звон разбивающихся стекол и плеск воды. Люди спрыгивали на пути и спешили прочь.
Они толкали друг друга, падали, вставали и снова бежали вперед. Безусловно, Константинов двигался медленнее. Зато он почти ничем не рисковал.
Почти ничем, кроме одного — не успеть в тот самый вагон, где была Ксюша.
Дежурный диспетчер службы пути Клоков нахмурился.
— Что такое? Почему он остановился?
Перед ним светился огромный пульт, схематически изображавший Таганско-Краснопресненскую линию. В верхней части — электронные часы, показывавшие синхронизированное время. Каждая станция обозначена кружочком, рядом название.
Между «Тушинской» и «Щукинской» еще один кружок, поменьше, и название, взятое в скобки («Волоколамская»). Станция была построена в 1975-м году, а название получила в честь шоссе, проходящего неподалеку.
Если верить индикаторам, состав с кодовым номером двадцать шесть остановился почти посередине между заброшенной «Волоколамской» и «Щукинской». Последняя лампочка, символизировавшая головной вагон, тревожно мигала. А соседняя все никак не хотела загораться.
Клоков подался вперед и осторожно постучал по индикаторной панели. Он понимал, что это по меньшей мере смешно, но почему-то так устроен человек: сначала он пытается найти самые простые и безобидные объяснения происходящему.
«Точнее, не человек, а мужчина, — усмехнулся он. — У женщин все наоборот — они сразу думают о самом плохом».
К счастью, среди дежурных диспетчеров не было ни одной женщины. Метро — мужское дело.
Клоков подвинулся к микрофону и нажал «вызов».
— Двадцать шестой! Двадцать шестой! Ответьте дежурному!
Но единственным ответом, который он услышал, был только громкий треск в динамиках.
«Неужели что-то случилось с машинистом?» — подумал он. От тревожного предчувствия защемило сердце. В конце концов, машинист — обычный человек, и с ним может произойти все, что угодно. Самое безобидное, если он просто уснул.
Диспетчер повторил вызов.
— Двадцать шестой! Двадцать шестой, как слышите меня?
Все напрасно.
Что бы там ни было с машинистом, но он не слышал вызова диспетчера.
Клоков посмотрел на шлейф лампочек, обозначавших состав, движущийся следом. Система АБ (автоблокировки) сработала безукоризненно. Реле замкнуло цепь, включившую запрещающий сигнал светофора, поэтому следующий поезд, с кодовым номер тридцать четыре, сбавил ход и притормозил на подъезде к «Волоколамской».
Эта вынужденная задержка могла нарушить весь график движения. А утром, в час пик…
— О-хххо… — Клоков тяжело вздохнул и потянулся за сигаретой.
Только этого ему не хватало. Ну надо же…
Он больше не отпускал кнопку вызова. Сейчас в кабине машиниста двадцать шестого состава раздается громкий пронзительный зуммер, способный разбудить и мертвого. Фигура речи, не более того.
Клоков еще не знал, что машинист действительно мертв. И кабины, как таковой, больше нет.
Зуммер все-таки прозвучал прямо у него над ухом. Клоков от неожиданности подпрыгнул на месте. Справа, под самой рукой, зажглась красная лампочка.
Дежурный включил селекторную связь.
— Дежурный диспетчер службы пути Клоков!
— Клоков! Валера! Что там у тебя между «Волоколамской» и «Щукинской»?
Клоков сразу узнал голос коллеги — дежурного диспетчера электромеханической службы Шевченко. Но сейчас этот голос ему не понравился. Он звучал как-то нервно и постоянно срывался, словно Шевченко хотел взять самую высокую ноту и никак не мог.
— Двадцать шестой стоит в тоннельном перегоне, — ответил Клоков. Помолчал и добавил: — Связи с ним нет. А что у тебя?
— Черт знает что… — сказал Шевченко. — Все три насоса работают на полную мощность… Ты слышишь меня?
Да, он слышал. Емкость основного водосборника 15 кубометров. Емкость резервного еще 15. Если реле включило резервные насосы, значит, в зумпфе за короткое время скопилось тридцать тонн воды. Стало быть, сейчас три насоса, каждый производительностью не менее пятидесяти кубометров в час, работают на полную мощность, а в зале, где стоит пульт дежурного диспетчера электромеханической службы, непрерывно воет сирена… Если… Если здесь нет никакой ошибки, и это не сбой электроники.
— Ты послал кого-нибудь проверить?
— Да, от «Щукинской» пошел механик. Ты на всякий случай предупреди машиниста, что в тоннеле человек…
«Предупреди… » Если бы это было так просто! Ведь связи-то нет, и он, кажется, сказал об этом… Оглох он, что ли, этот Шевченко?
— Предупрежу, — сказал Клоков. — Как только от механика будет что-нибудь известно, дай мне знать.
— Разумеется.
Клоков прикинул: от «Щукинской» до «Тушинской» — самый длинный перегон во всем московском метро. Конечно, за счет неработающей «Волоколамской». В справочниках написано — 3195 м. До заброшенной станции примерно полтора километра. Водоотливная установка точно посередине, в самом низком месте трассы. Значит, семьсот пятьдесят метров. Сколько времени потребуется механику, чтобы пройти эти семьсот пятьдесят метров?
Клоков внес мысленную поправку: не «пройти», а «пробежать». Ситуация не располагала к спокойным прогулкам.
Значит, ему надо немного подождать. Всего ничего — две-три минуты. А может, и того меньше. Если с автоматикой насосов все в порядке и в тоннельном перегоне действительно появилась вода… (ему даже не хотелось думать об этом), тогда механик увидит ее гораздо раньше, чем дойдет до водоотливной установки.
Две-три минуты, не больше… Клоков внезапно понял, почему молчит машинист.
«Он наверняка переходит в последний вагон, чтобы двинуть поезд назад. Вот оно в чем дело!»
Конечно, наверняка все было именно так. Там что-то случилось, но машинист контролирует ситуацию. Сейчас это являлось самым безобидным объяснением.
Клоков больше не думал, что машинист просто уснул. Это было бы… слишком хорошо.
Две-три минуты… Пока не стоит отключать контактный рельс, иначе поезд не сможет тронуться с места. «Фол последней надежды»… Каких-нибудь две-три минуты.
Клоков бросил быстрый взгляд на электронные часы — 8:24:10.
Он мысленно включил секундомер в своей голове. Две минуты.
А пока надо было действовать.
— Тридцать четвертый!
Машинист следующего состава, остановившегося на подъезде к «Волоколамской», тотчас отозвался.
— Слушает тридцать четвертый!
— Выдвигайся на станцию! Будь готов по моему сигналу проследовать через съезд на параллельный главный путь.
— Понял вас, — голос машиниста стал напряженным.
«Ну еще бы… » — невесело усмехнулся Клоков.
Тридцать четвертый состав медленно тронулся вперед, на заброшенную станцию. Диспетчер следил за его движением.
Таганско-Краснопресненская линия, как и все прочие линии московского метрополитена, строилась поэтапно. Сначала конечной была «Баррикадная». Потом, в семидесятых, метростроевцы стали рыть дальше.
От «Полежаевской» задумывалось ответвление в Строгино, потому на этой станции три пути, а не два, как обычно. Со строгинской веткой что-то не заладилось, приоритетным направлением стало Тушино.
«Волоколамская» планировалась как конечная, поэтому сразу за ней по проекту должен был быть оборотный тупик. Однако конечной ей довелось быть совсем недолго — только на бумаге. Линию продолжили дальше, а вместо оборотного тупика построили съезд, чтобы поезд в случае чего мог перейти на путь встречного направления. Похоже, сегодня был именно тот случай.
Клоков посмотрел на пульт: к «Щукинской» со стороны «Октябрьского поля» подходил состав. Видимо, придется задержать его на станции — открыть тридцать четвертому «зеленую улицу». А если механик подтвердит его самые худшие опасения, то движение вообще придется перекрыть и всех пассажиров эвакуировать.
«Да-а-а… » День начинался совсем нехорошо.
Дежурного беспокоило еще одно. Раз в тоннеле появилась вода, значит, надо отключать контактный рельс. А питание контактного рельса, работа насосов и освещение на этом участке происходит от одной и той же тягово-понизительной подстанции.
Стало быть, он не может отключить контактный рельс, по крайней мере, до тех пор, пока тридцать четвертый не выйдет из опасной зоны. Тридцать четвертый и… (он все еще надеялся на это) двадцать шестой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33