Мы шли, потом бежали, и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой Дорогой дрожит холодный свет. Дорога долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас, даже без своих нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а не спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
– Его придется оставить.
– Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
– Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо. Раненый открыл глаза, заморгал. – Он не нужен? Его можно бросить на Дороге?
Вожак промолчал, остальные тоже ничего не сказали. А о чем говорить, когда надо спасать шкуру, а раненый всех задерживает.
– Он должен жить. Его жизнь нужнее моей. – Медведь поднял соплеменника.
Тот стоял, скособочившись, не наступая на больную ногу. После слов Старшего он вздрогнул, поднял голову, но так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Старший:
– Я никуда не пойду без него.
В его голосе было столько силы и упрямства, что я побоялся бы спорить с ним.
Но мой наставник не боялся, он и дальше хотел говорить с Медведем, только охотник-Кугар помешал ему. Он остановился в трех прыжках от нас и сказал:
– Пусть остаются. Без них обойдемся.
Потом Охотник фыркнул и махнул рукой, а наставник притворился, что не слышит его, и продолжал высматривать что-то там, куда мы бежали.
– Мерантос, ты видишь те камни? – спросил он и показал рукой. – Те, возле холма.
Т'анг прищурился. Он плохо видел ночью, но ночи больше не было, вместо ночи были сумерки, только красноватые и без звезд.
– Вижу, – ответил Медведь.
Его голос был тихим, но упрямства в нем уже не слышалось.
– Нам туда, – сказал вожак. – Сначала по Дороге, а потом...
Договаривать он не стал. Между Дорогой и камнями виднелся песок. Много песка. И камни были большие. Многие больше меня.
– До утра успеем. Даже если я понесу Игратоса, – и Медведь посмотрел на вожака.
Почему-то воины из клана Медведей очень не любят спрашивать. Будто за каждый вопрос из них клок шерсти могут выдрать. Вот и теперь Старший не понял, но молчит и ждет, когда мой наставник сам все расскажет. А ведь он мой наставник, не Медведя!
– Ты видишь, как лежат камни?
Если это объяснение, то я наставника не понял.
– Вижу. – Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. – Вижу. Как упали, так и валяются.
– Валяются как попало, – сказал наш вожак. – Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.
– Зачем?..
Я даже не понял, о чем спрашиваю и зачем говорю, когда наставник рассказывает, – мой рот сам открылся и заговорил. Я сразу же замолчал, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но трогать не хочется. А наставник улыбнулся мне, словно я не помешал ему.
– Затем, чтобы никто не прошел мимо убежища, если оно ему нужно. Мы тоже не пройдем мимо, но нам придется ворочать камни, чтобы добраться до входа. И нам очень повезет, если мы управимся до рассвета. Нам придется расчистить вход, а твоему сыну придется добраться до убежища. И все это до рассвета. Вот и выбирай, кому помогать.
Старый, очень старый Медведь посмотрел на раненого, потом на развалины арки, опять на раненого. Когда т'анг заговорил, у него был такой усталый голос, будто мы сегодня ни разу не отдыхали.
– Если я понесу Игратоса, то не успею поворочать камни. Если стану расчищать вход, а Игратос не успеет...
– Ему придется успеть, – перебил воина наш вожак. Строго это он сказал, я бы не смог так говорить с Медведем и не знаю, что бы я выбрал, если бы мне пришлось выбирать так же, как ему. – Не может идти на двух, пускай идет на четырех. Хочет спасти свою задницу – пускай старается. Нечего прятаться за твою спину и ждать, когда ты сделаешь все за него. А станешь возиться с ним – мы все подохнем перед закрытым входом. – Наставник говорил, как камни бросал – каждый камень в цель. Казалось, он не слышит, как тяжело дышат Медведи, не замечает, что Старший до хруста сжал плечо раненого и то ли удерживает того от нападения, то ли сам старается удержаться. Не думаю, что с Медведями часто так разговаривали. – Одно я могу обещать точно, – слова наставника уже не хлестали, как горячий ветер, теперь они обещали прохладу и отдых: – Вход для твоего сына будет открыт до последней секунды. Все остальное зависит от него самого. И от тебя. Ты нужен нам.
Старший вздохнул, словно уже начал ворочать камни.
– Я успею, – сказал раненый. – Я буду ползти, если надо.
Первый раз за последние дни он сказал так много.
– Не сомневаюсь, – отозвался наш вожак. – Ведь ты его сын. А мы откроем убежище к твоему приходу.
– Не сомневаюсь, – буркнул Младший Медведь. – Ведь ты...
Остальное он сказал так тихо, что только потом, когда мы уже бежали, я понял. Последний Хранитель, вот как назвал раненый моего наставника. Это не Медведь говорил, а болезнь сказала за него. Ну какой Хранитель из моего наставника? Хранители не такие, они совсем-совсем другие! И Хранителей уже нет. Давно нет.
Мы бежали так, словно за нами опять гнался санум. Будто после этой ночи нам уже никогда не придется бегать. Бежали, словно хотели выскочить из своей шкуры. Бежали, а Дорога сама шевелилась у нас под ногами, мерцала слабо светящимися плитами, скручивала и раскручивала вырезанные на них руны и совсем уж незнакомые знаки; Дорога стала свитком с древними письменами. Иногда мне казалось, что еще немного, и я пойму их или вспомню, и сердце замирало от предчувствия. Потом я видел знак, разбуженный кровью, и мое тело дрожало от ужаса или звенело от счастья.
Трудно вспомнить и рассказать, что творилось со мной в ту ночь, когда я бежал по проклятой Повелителями Дороге.
Дорога что-то делала со мной, что-то шептала и показывала мне, как-то меняла меня, и, кажется, не только меня. Я видел лица Медведя, Зовущей, Охотника, они были не такими, как всегда.
Сначала мне было страшно и почему-то весело, потом страх исчез, осталась только веселая злость. И тело стало легким и неутомимым, а голова пустой и звенящей. Все мысли исчезли, остался горячий ветер, он толкал меня в спину и подгонял. Холмы стали притворяться стеной крепости, а я бежал и бежал вдоль стены, все быстрее и быстрее. Остались ночные запахи, они смешались с запахом Зовущей, и от них кружилась голова. Остались... многое осталось, и многое забылось после той страшной ночи, а еще многому нет названий ни на языке т'ангов, ни на всеобщем. Может быть, Хранители смогли бы понять и объяснить, что тогда творилось со мной. Может быть, наставник...
Одно я помню точно: тогда я жил так, как никогда не жил до этого. Раньше я спал, я был зерном в сухой земле, а та ночь, дорога и бег стали для меня светом, дождем, теплом, и я проснулся к жизни. Можно до самой смерти быть спящим зерном и так и не узнать, на что похожа жизнь. Удивительно, но я понял это тогда, когда Око смерти готово было глянуть на нас всех, и непонятно, зачем я это узнал, такое надо знать чарутти и его ученикам, а не мне, воину...
Ноги стали вязнуть в песке; я не заметил, когда мы сошли с дороги. Ветер дул нам в бок и больше мешал, чем помогал. Но вожак подумал и об этом: мы свернули не напротив камней, а немного не доходя их, и мы не боролись с ветром, тот сам немного подталкивал нас к развалинам.
Всю левую часть неба затянуло туманом. Я видел туманы на болоте, но этот был почему-то багровым, и сквозь него не видно было луны и звезд. Смотреть на небо не хотелось, я боялся того, что там видел. Но мои глаза почему-то смотрели, когда я забывал, что надо бояться. Остальные тоже поглядывали на небо, даже Четырехлапый, а потом бежали еще быстрее. Небо казалось больным и отравленным, как младший из Медведей. Чарутти может спасти больного, врачеватель – спасти, отгрызя ему ногу, но как вылечить небо? Оно было горячим от болезни, и его жар обжигал нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
– Его придется оставить.
– Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
– Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо. Раненый открыл глаза, заморгал. – Он не нужен? Его можно бросить на Дороге?
Вожак промолчал, остальные тоже ничего не сказали. А о чем говорить, когда надо спасать шкуру, а раненый всех задерживает.
– Он должен жить. Его жизнь нужнее моей. – Медведь поднял соплеменника.
Тот стоял, скособочившись, не наступая на больную ногу. После слов Старшего он вздрогнул, поднял голову, но так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Старший:
– Я никуда не пойду без него.
В его голосе было столько силы и упрямства, что я побоялся бы спорить с ним.
Но мой наставник не боялся, он и дальше хотел говорить с Медведем, только охотник-Кугар помешал ему. Он остановился в трех прыжках от нас и сказал:
– Пусть остаются. Без них обойдемся.
Потом Охотник фыркнул и махнул рукой, а наставник притворился, что не слышит его, и продолжал высматривать что-то там, куда мы бежали.
– Мерантос, ты видишь те камни? – спросил он и показал рукой. – Те, возле холма.
Т'анг прищурился. Он плохо видел ночью, но ночи больше не было, вместо ночи были сумерки, только красноватые и без звезд.
– Вижу, – ответил Медведь.
Его голос был тихим, но упрямства в нем уже не слышалось.
– Нам туда, – сказал вожак. – Сначала по Дороге, а потом...
Договаривать он не стал. Между Дорогой и камнями виднелся песок. Много песка. И камни были большие. Многие больше меня.
– До утра успеем. Даже если я понесу Игратоса, – и Медведь посмотрел на вожака.
Почему-то воины из клана Медведей очень не любят спрашивать. Будто за каждый вопрос из них клок шерсти могут выдрать. Вот и теперь Старший не понял, но молчит и ждет, когда мой наставник сам все расскажет. А ведь он мой наставник, не Медведя!
– Ты видишь, как лежат камни?
Если это объяснение, то я наставника не понял.
– Вижу. – Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. – Вижу. Как упали, так и валяются.
– Валяются как попало, – сказал наш вожак. – Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.
– Зачем?..
Я даже не понял, о чем спрашиваю и зачем говорю, когда наставник рассказывает, – мой рот сам открылся и заговорил. Я сразу же замолчал, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но трогать не хочется. А наставник улыбнулся мне, словно я не помешал ему.
– Затем, чтобы никто не прошел мимо убежища, если оно ему нужно. Мы тоже не пройдем мимо, но нам придется ворочать камни, чтобы добраться до входа. И нам очень повезет, если мы управимся до рассвета. Нам придется расчистить вход, а твоему сыну придется добраться до убежища. И все это до рассвета. Вот и выбирай, кому помогать.
Старый, очень старый Медведь посмотрел на раненого, потом на развалины арки, опять на раненого. Когда т'анг заговорил, у него был такой усталый голос, будто мы сегодня ни разу не отдыхали.
– Если я понесу Игратоса, то не успею поворочать камни. Если стану расчищать вход, а Игратос не успеет...
– Ему придется успеть, – перебил воина наш вожак. Строго это он сказал, я бы не смог так говорить с Медведем и не знаю, что бы я выбрал, если бы мне пришлось выбирать так же, как ему. – Не может идти на двух, пускай идет на четырех. Хочет спасти свою задницу – пускай старается. Нечего прятаться за твою спину и ждать, когда ты сделаешь все за него. А станешь возиться с ним – мы все подохнем перед закрытым входом. – Наставник говорил, как камни бросал – каждый камень в цель. Казалось, он не слышит, как тяжело дышат Медведи, не замечает, что Старший до хруста сжал плечо раненого и то ли удерживает того от нападения, то ли сам старается удержаться. Не думаю, что с Медведями часто так разговаривали. – Одно я могу обещать точно, – слова наставника уже не хлестали, как горячий ветер, теперь они обещали прохладу и отдых: – Вход для твоего сына будет открыт до последней секунды. Все остальное зависит от него самого. И от тебя. Ты нужен нам.
Старший вздохнул, словно уже начал ворочать камни.
– Я успею, – сказал раненый. – Я буду ползти, если надо.
Первый раз за последние дни он сказал так много.
– Не сомневаюсь, – отозвался наш вожак. – Ведь ты его сын. А мы откроем убежище к твоему приходу.
– Не сомневаюсь, – буркнул Младший Медведь. – Ведь ты...
Остальное он сказал так тихо, что только потом, когда мы уже бежали, я понял. Последний Хранитель, вот как назвал раненый моего наставника. Это не Медведь говорил, а болезнь сказала за него. Ну какой Хранитель из моего наставника? Хранители не такие, они совсем-совсем другие! И Хранителей уже нет. Давно нет.
Мы бежали так, словно за нами опять гнался санум. Будто после этой ночи нам уже никогда не придется бегать. Бежали, словно хотели выскочить из своей шкуры. Бежали, а Дорога сама шевелилась у нас под ногами, мерцала слабо светящимися плитами, скручивала и раскручивала вырезанные на них руны и совсем уж незнакомые знаки; Дорога стала свитком с древними письменами. Иногда мне казалось, что еще немного, и я пойму их или вспомню, и сердце замирало от предчувствия. Потом я видел знак, разбуженный кровью, и мое тело дрожало от ужаса или звенело от счастья.
Трудно вспомнить и рассказать, что творилось со мной в ту ночь, когда я бежал по проклятой Повелителями Дороге.
Дорога что-то делала со мной, что-то шептала и показывала мне, как-то меняла меня, и, кажется, не только меня. Я видел лица Медведя, Зовущей, Охотника, они были не такими, как всегда.
Сначала мне было страшно и почему-то весело, потом страх исчез, осталась только веселая злость. И тело стало легким и неутомимым, а голова пустой и звенящей. Все мысли исчезли, остался горячий ветер, он толкал меня в спину и подгонял. Холмы стали притворяться стеной крепости, а я бежал и бежал вдоль стены, все быстрее и быстрее. Остались ночные запахи, они смешались с запахом Зовущей, и от них кружилась голова. Остались... многое осталось, и многое забылось после той страшной ночи, а еще многому нет названий ни на языке т'ангов, ни на всеобщем. Может быть, Хранители смогли бы понять и объяснить, что тогда творилось со мной. Может быть, наставник...
Одно я помню точно: тогда я жил так, как никогда не жил до этого. Раньше я спал, я был зерном в сухой земле, а та ночь, дорога и бег стали для меня светом, дождем, теплом, и я проснулся к жизни. Можно до самой смерти быть спящим зерном и так и не узнать, на что похожа жизнь. Удивительно, но я понял это тогда, когда Око смерти готово было глянуть на нас всех, и непонятно, зачем я это узнал, такое надо знать чарутти и его ученикам, а не мне, воину...
Ноги стали вязнуть в песке; я не заметил, когда мы сошли с дороги. Ветер дул нам в бок и больше мешал, чем помогал. Но вожак подумал и об этом: мы свернули не напротив камней, а немного не доходя их, и мы не боролись с ветром, тот сам немного подталкивал нас к развалинам.
Всю левую часть неба затянуло туманом. Я видел туманы на болоте, но этот был почему-то багровым, и сквозь него не видно было луны и звезд. Смотреть на небо не хотелось, я боялся того, что там видел. Но мои глаза почему-то смотрели, когда я забывал, что надо бояться. Остальные тоже поглядывали на небо, даже Четырехлапый, а потом бежали еще быстрее. Небо казалось больным и отравленным, как младший из Медведей. Чарутти может спасти больного, врачеватель – спасти, отгрызя ему ногу, но как вылечить небо? Оно было горячим от болезни, и его жар обжигал нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54