Мы остались с Машей вдвоем. В дверь периодически заглядывали домочадцы, но войти в комнату желающих не нашлось. Княжна задумчиво смотрела в сторону осиротевшего без Филимона буфета, казалась немного смущенной, и разговор у нас не клеился.
– Как ты сегодня погуляла? – спросил я, когда молчать стало неудобно.
– Хорошо, я люблю первый снег, все кругом такое чистое, прибранное, – ответила она, потом подняла на меня большие трогательные глаза и спросила. – А ты, правда, заколдовал лошадь?
– Лошадь? – повторил за ней я. – Заколдовал лошадь?!
Чего-чего, но такого вопроса я никак не ожидал, не выдержал и так захохотал, что она испуганно отпрянула от меня. Потом, правда, сам улыбнулась и добавила так, чтобы ее слова можно было принять за шутку:
– Вдруг ты и, правда, колдун!
– Это мы ночью проверим, – пообещал я, с трудом унимая смех, – когда ты заснешь. Не боишься, что я тебя усыплю и поцелую?
– Очень надо, я вообще ничего не боюсь! А я сегодня ночью на тебя смотрела, когда ты спал. Ты совсем не страшный!
– А вот подглядывать нехорошо. Ты когда к себе ушла?
– Рано, еще в доме все спали.
– Тебя никто не видел?
– Нет.
– Тогда зачем сказала Марье Ивановне, что приходила ко мне?
– Как же можно маменьку обманывать? – подняла она удивленно брови. – Родителей обманывать грех.
– Правда? – удивился я. – А как же сон о юнкере, о нем ты тоже рассказала?
– Нет, конечно, зачем я буду сны пересказывать? Это же было не наяву, а как бы понарошку. Вот если бы я тогда проснулась, то непременно сказала.
Логика у нее была железная, и что меня тронуло, чисто женская.
– А если я тебе приснюсь, тоже не расскажешь? – на всякий случай спросил я.
– Конечно, не расскажу, зачем же зря маменьку волновать, вдруг она невесть что подумает, – спокойно объяснила она. – Кабы она сам вдруг увидела, то тогда иное дело.
На этой минорной ноте наш разговор прервался. В буфетную подталкиваемый сзади Филимоном, вошел мой возчик. Был он, как мне показалось, слегка пьян и вполне доволен жизнью. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мужик оказался в центре общего внимания, мог сколько угодно хвастаться и врать, да еще и принимал за это угощение.
При виде нас с княжной он немного смешался, но быстро оправился, независимо подошел и без особого почтения поклонился.
– Доброго вам здравия, барин и барышня, – сказал он и вопросительно смотрел, недоумевая, зачем его позвали.
– А скажи-ка, друг мой ситный, – строго спросил я, – ты, что это за сказки обо мне дворне рассказываешь?
– Я сказки сказываю? – удивился он. – Никому ничего я не сказываю, а если добрые люди спросят то, что ж не ответить, не зря же нам Господь язык даровал.
Честно говоря, другого ответа я от него не ожидал и сразу задал более конкретный вопрос:
– Тогда расскажи, как я заколдовал твою лошадь? – попросил я.
– А я почем знаю? – еще больше удивился он. – Мне о твоем, барин, колдовстве ничего не известно.
– Не известно? – переспросил я, заглянул ему в глаза и с неотвратимой реальностью, понял, что в любом случае в этом споре проиграю.
Нет на земле силы, которая заставит этого человека говорить не свою собственную правду, замешенную черте на чем, дурости, фантазиях, непонятных мне суевериях. Ни малейшей тени вины или сомнения в собственной правоте в его слегка осоловевших глазах, я не заметил.
– Неизвестно, – неспешно, подтвердил он. – Я, барин, человек православный и на все праздники в церковь хожу. Можешь, у кого хочешь спросить. На Покров даже как полагается, причащался. А если кто на меня напраслину возводит, то Бог ему судья, его на том свете черти заставят сковородки лизать.
– Понятно, значит, я твою лошадь не заколдовал?
– Как же не заколдовал, когда заколдовал, она что сама по себе на ровном месте падала? – удивился он.
– А может быть она падала оттого, что ты ее вовремя не перековал? – начиная терять терпение, поинтересовался я.
Такая мысль ему в голову не приходила, и пришлось включить мозги, чтобы в ней разобраться, однако Гордей Никитич легко справился с задачей и с непробиваемой прямотой объяснил:
– Так раньше же не падала, ну может когда, и спотыкалась, а то чтобы падать никогда! – твердо сказал он. – Мы тоже, не первый год живем, и в своем полном праве! Ты у нас на селе кого хочешь, спроси, хоть у немца управителя, хоть самого попа, кто из всех мужиков наипервейший хозяин, тебя всякий на меня покажет.
– Ладно, – прекратил я бессмысленный спор, – и что ты дальше собираешься делать?
– Этого мне знать, не дано, как я тоже заколдованный. Моя бы воля, давно к бабе на печке под бок лег, да вот никак не могу. Придется здесь горе хлебать и на чужбине мыкаться, – спокойно объяснил он. – Против твоей воли у меня нет силы.
– Значит опять виновато мое колдовство? – поинтересовался я.
– Этого нам не ведомо чье, твое или еще кого, напраслину наводить не буду, а вот только чую, не попасть мне теперь домой, видно такая судьба по чужим людям горе терпеть.
Княжна Марья смотрела на нас в оба глаза, уже не зная кому и чему верить, а буфетчик Филимон вновь покрылся холодным потом, вытаращил глаза и заиндевел от ужаса.
– Ну, этой беде я помогу, – сказал я. – Колдовать я, может быть, и не очень умею, а вот переколдовываю лучше всех. Сейчас я с тебя колдовство сниму, и ты вместе с князем Николаем Николаевичем, поедешь с французами воевать. Забреют тебе лоб, дадут ружье, и вперед, с песнями!
Мужик, внимательно меня выслушал и надолго задумался. Похоже, перспектива стать солдатом его не испугала. Мы втроем ждали в разной степени заинтересованности, что он теперь скажет. Рассудив ситуацию, он принял единственно правильное решение.
– Это, барин, никак не возможно. Я бы с нашим большим удовольствием, но никак не смогу. Я ведь не сам по себе, а государевый крестьянин, к тому ж семейный. Мне такое совершать никак не позволительно. Рад бы в рай, да грехи не пускают!
Одержав маленькую дискуссионную победу, он потерял к разговору интерес и, не скрывая нетерпения, ждал, когда мы его отпустим.
Мне ничего не осталось, как воспользоваться своими мистическими способностями.
– Ничего, я тебе особую бумагу выправлю, что ты был заколдован и против своей воли пошел на войну. А теперь иди, собирайся в дорогу, в ночь и пойдешь воевать.
Только теперь до моего приятеля начало что-то доходить. Он тревожно посмотрел сначала на меня, потом на княжну, с явной надеждой на ее заступничество, и опять попытался отговориться:
– Ты, барин, может, того, шутишь? А если меня француз убьет?
– Тогда тебя похоронят с воинскими почестями. Знаешь что это такое?
– Откуда нам знать, мы люди темные, мы только по крестьянству понимаем, – сразу дав задний ход, начал он прибедняться. – Вот ежели чего вспахать или заборонить, то мы всегда, пожалуйста, а про то, что ты говоришь нам совсем неведомо. Какие еще такие почести…
– Почести это значит, когда ты падешь на поле брани, то тебя засунут в пушку и выстрелят, чтобы сразу на небо попал. Так что ничего не бойся, я тебя заботой не оставлю. А жене твоей нового мужа приищу и рубль дам на обзаведение. И смотри, если ослушаешься и сбежишь, то я тебя в козла превращу!
Возчик совсем сник и начал пятиться к выходу. Когда он так дошел до дверей, я погрозил ему пальцем. Он понимающе кивнул и исчез.
Марья Николаевна в нашем разговоре многого не поняла, но чувствовала, что здесь что-то не так, и не удержалась от вопроса:
– А ты его, правда, в козла можешь превратить?
– Могу, – обреченно ответил я, – я много чего могу с ним сделать, только боюсь, не успею. Я думаю, что его через пять минут здесь уже не будет.
– Ва-ваше сиятельство, превосходительство, – подал дрожащий голос Филимон, – может, еще чего откушать изволите? Прикажите не казнить, а миловать!
Думаю, в том, что буфетчик так испугался, нет ничего удивительного. Если в наше время находится много образованных людей верящих в подобный бред, то неграмотному, темному мужику верить в колдунов, сам Бог велел.
– Спасибо, Филимон, – ответил я. – Все было очень вкусно. И ничего не бойся, тебя никакое колдовство не возьмет!
Глава 5
После завтрака мы с княжной отправились в парк на прогулку. Парк в имении был регулярный, четко геометрически распланированный, с широкими аллеями. Их уже успели расчистить от вчерашнего снега. Я взял княжну Марью под руку, и мы не спеша, шли вглубь по главной аллее.
Нас с Марьей Николаевной так мало связывало, что говорить, собственно, было не о чем. Пришлось поднять тему, которую с радостью поддержит любая настоящая женщина. Я завел речь о женской красоте, и мы пустились в детальное обсуждение всех действительных и мнимых достоинств очаровательной собеседницы. За увлекательно беседой, мы пошли чуть быстрее, чем следовало, и Маша тотчас взялась рукой за сердце. Пришлось вернуться в дом. Я отвел барышню в ее покои.
Жила княжна вместе со своими камеристками в трех комнатах. Мне было любопытно взглянуть на тихую девичью обитель. Ее гостиная оказалась дорого и вычурно, на мой вкус, декорирована мебелью стиля какого-то Людовика. Я передал барышню с рук на руки какой-то заспанной, нечесаной девушке и попросил уложить ее в постель.
– Останьтесь, Алексей Григорьевич, – попросила Маша, – я немного полежу и встану.
– Сначала, княжна, отдохните, я вас полечу, а там видно будет, – сказал я ей вслед.
Камеристка сняла с Маши верхнее платье и отвела во внутренние покои, я остался один и осмотрелся. Все в гостиной было красиво и продумано, но комната своей роскошью, слегка напоминала музей.
– Барышня, просят вас, сударь, пройтить к ним, – выйдя из спальни, сказала камеристка, стреляя в меня любопытными глазами. Я не очень этому удивился, не каждый день так запросто встретишь колдуна и прошел мимо нее в спальню.
Маша ждала меня в постели. Она сделала все, как я просил, разделась и легла.
– Э! – сказал я, когда увидел ее на широченной кровати с шатровым балдахином, лежащей на белоснежных простынях голландского сукна. – Э! – добавил я, обратив внимание, что на ней совсем не осталось одежды. – Э, ты вообще-то зря разделась догола.
Маша удивленно на меня посмотрела и объяснила:
– Но ведь ночью ты сам велел мне все с себя снять!
– Да? Ты меня тогда не совсем правильно поняла, но, это неважно, – сказал я, сам не зная, что делать. С одной стороны было жалко лишаться такого прелестного зрелища, с другой, нас могли застукать и не только за лечением. – Ночью это одно, – наконец объяснил я, отирая платком вспотевшие ладони, – а днем…, вдруг сюда кто-нибудь войдет?
– Ну и что, ты же доктор, а маменька говорит, докторов не нужно стыдиться, – спокойно объяснила девушку. – К нам в Москве ходили другой доктор, старичок Карл Иванович, я перед ним тоже раздевалась…
– Конечно, если только старичок. Жаль что я не тот Карл Иванович, – задумчиво, говорил я, чувствуя, то, что положено чувствовать в такой ситуации молодому, здоровому мужчине не слишком обремененному пуританской моралью и клятвой Гиппократа. – Нет, ты все-таки надень что-нибудь, какую-нибудь рубашку, – пересилив соблазн, попросил я. – Днем лечиться можно и в одежде. Это по ночам, когда не хватает света, лучше без ничего. Так что… Как зовут твою девушку?
– Дашей.
– Даша! – позвал я.
Камеристка тотчас вошла, она явно подслушивала за дверями.
– Помоги барышне надеть ночную рубашку, – попросил я.
Она понимающе кивнула, и девчонки начали оживленно обсуждать, какая рубашка в данной ситуации подойдет лучше других. Ну, а я, пользуясь своей бесконтрольностью, исподволь рассматривал юную княжну.
Не хочется повторять вечные истины, но из всего прекрасного, что создала природа, как ни крути, венцом творения является человек. Во всяком случае, с нашей человеческой точки зрения. А самые изумительные человеки, это? Совершенно правильно и, думаю, с этим согласится большая часть представителей нашего вида, причем, что очень важно, обоего пола, это?! Да, именно, это женщины. Правда, дальше эстетические пристрастия у полов начинают расходиться, причем принципиально. Женщины считают, что они красивы тогда, когда хорошо одеты, а мужчины – когда раздеты. Но это уже, как говорится, мелкие частности.
Чем дольше у девушек продолжался спор о выборе ночной рубашки, тем больше я получал удовольствия от созерцания прелестной юной княжны. Она было белокожа, с умопомрачительными женственными изгибами и теперь, в полемическом задоре, забыв о стороннем наблюдателе, была очень грациозна.
Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Девушки, в конце концов, пришли к консенсусу, и Даша помогла барышне скрыть от моего пытливого взора ее округлые, нежные сокровища. Впрочем, это случилось как раз вовремя. Продлись их спор еще четверть часа, не уверен, что я смог бы оказать Маше какую-нибудь медицинскую помощь. Думаю, что тогда такая помощь потребовалась уже мне.
– Лежи спокойно и постарайся, расслабиться, – попросил я княжну, когда она, наконец, оказалась в рубашке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41