– Известно, не даст! – поддержал его еще кто-то. – Прогадал ты, барин! Прокопыч, он – сила!
Пока продолжались эти разговоры, мы с противником скинули верхнее платье и встали в позиции. У атамана была казацкая шашка, сантиметров на пять длиннее моего восточного клинка. Учитывая физическую силу «Прокопыча» – это было большое преимущество. Вряд ли его рука быстро устанет от тяжелого оружия.
– Приступим, пожалуй! – предложил я.
Атаман сначала радостно засмеялся, потом, видимо, нагнетая решительность, угрожающе вытаращил глаза, утробно заревел и, вращая над головой шашку как дубину, бросился на меня.
Похоже, что правил фехтования он просто не знал и пытался, как и раньше, подавить противника нахрапом. Я спокойно принял его удар, увел его клинок вниз по касательной и, пока конец шашки двигался по инерции вниз, приставил острие сабли к шее противника, порезав ему для большей убедительности кожу. – Сдавайся или голову срублю!! – заорал я диким голосом. Разбойники в страхе попятились назад, расширяя круг. – Всех перережу, мать вашу так, перетак!
Угроза подействовала, и они отступили еще дальше. Теперь у меня образовалось достаточное пространство для маневра, если дело дойдет до схватки. Один атаман оставался невозмутимым. Он отбросил в сторону свое оружие и неожиданно спокойно согласился сдаться:
– Твоя взяла! Видать, ты, барин, в рубашке родился.
– Прокопыч, он скажет! – радостно закричал веснушчатый заводила. – Он востер, да и барин молодцом!
– Это, как водится, – поддержал его прежний подголосок.
Разбойники, кажется, не разочарованные так быстро кончившимся зрелищем, одобрительно смотрели на меня. Меня их неожиданная реакция на поражение атамана удивила.
– Ну, коли крест клал, гони казну! – потребовал я. В ответ раздался дружный смех.
Мужики радостно гоготали над одураченным барином.
Агрессия недавнего боя прошла, и видно было, что это вполне безобидные, добродушные люди.
– Так нетути никакой казны, барин, – наконец, смог объяснить причину общего веселья конопатый.
– Это верно, – смущенно подтвердил и атаман, – не разжились еще казной, а что было, давно пропили и проели. Ежели хочешь, нашего пленного себе возьми, да только очень уж он захудалый.
Мне осталось только обескураженно покачать головой. Между тем раненый продолжал жалобно стонать, явно не собираясь умирать. Я подошел к нему. Плечо мужика было в крови. Он смотрел на меня затравленными осуждающими глазами.
– Нечто можно, барин, в православного стрелять? Погубил и мою, и свою душу. Как мне помирать без покаяния!
Мне осталось только пожать плечами. К примитивному эгоцентризму соотечественников, не соизмеряющих своих действий в отношении окружающих с ответными действиями в отношении себя, я привык и в нашем времени.
Ничем от далеких предков в этом вопросе мы не отличаемся. Может быть, только тем, что реже стреляем друг в друга из фитильных ружей и чаще перекрываем выезд с парковок.
Однако с раненым нужно было что-то делать. На это гуманизма у меня еще хватило. Я приказал снять с него солдатский сюртук и рубаху. Разбойники охотно повиновались. А я начинал чувствовать себя Дубровским.
На счастье «эгоцентрика», я стрелял навскидку, не целясь, и рана оказалось пустяковой. Плечо было прострелено навылет, пуля пробила мышцу, не задев кость. Я спросил водки и чистый лоскут. Водка, понятное дело, после заминки нашлась, а вот с бинтом дело не сладилось. Пришлось оторвать полу от нательной рубахи раненого. Я продезинфицировал рану и «бинт» сивухой и сделал ему тугую повязку. Разбойники благоговейно наблюдали за моими манипуляциями.
– Ты, барин, никак лекарь? – почтительно поинтересовался атаман.
– Лекарь.
– Чего же сразу не сказал! – укоризненно произнес он.
– А вы меня спрашивали?
Разбойники вежливо посмеялись.
– Ты, барин, того, дойди с нами до стана, – после длинной паузы попросил атаман. – У нас там бабы с детишками, многие хворают.
– А где ваш стан?
– Туточки, в лесу, недалече.
Как я ни спешил, но отказать в помощи больным у меня не хватило духа. К тому же нужно было посмотреть, что у них там за пленный.
– Ладно, пошли, – согласился я. – Только быстро, а то у меня времени мало.
– Да это здесь, – заспешил Прокопыч, – одна нога здесь, другая там!
Раненого тут же поставили на ноги, один из мужиков взял под уздцы моего коня, и мы гуськом двинулись в лесную чашу по еле заметной тропинке. К этому времени совсем стемнело, и я шел наугад, спотыкаясь о корни деревьев, видя только спину впереди идущего.
«Туточки» оказалось явной ложью. До бандитского стана мы добирались больше часа. Наконец, мы дошли до их лагеря, состоящего из нескольких землянок. Он был хорошо замаскирован. Сначала я даже не обратил внимания на несколько земляных куч, поросших травой, и только подойдя вплотную, понял, что это жилища.
Начинать лечение в кромешной тьме было невозможно, да и устал я зверски. Щемило кожу на растертых седлом ногах.
– Лошадь нужно расседлать и накормить, – сказал я в ответ на напоминающее фырканье кобылы.
– Ванюшка, – распорядился он, – займись конем.
Парень, что вел лошадь под уздцы, согласно кивнул головой. Мы же начали спускаться в землянку.
– Вот туточки спустись, осторожно ногу ставь, здесь ступень, – координировал атаман, делавшийся все более дружелюбным.
Мы пролезли в одну из землянок, и он запалил лучину. В тесной норе, кроме еловых лап, застилавших пол, больше ничего не было. Я опустился на настил, пахнущий хвоей и сыростью.
– Разбудишь, когда рассветет, – приказал я атаману, лег на лапник и провалился в тревожный сон.
Подняли меня в четыре часа утра. Я вылез из тяжелой, влажной духоты на свежий воздух. Голова была дурной, и очень хотелось спать.
Светало. Разбойничий стан выглядел вполне мирно. Я осмотрел местность. «Душегубы» обосновались на берегу узкой речушки с темной водой. Место было сырое, болотистое.
Ополоснув лицо, я вернулся к землянкам. Два знакомых мужика из вчерашней команды разжигали костер. Прокопий с видом начальника внимательно наблюдал за их простыми действиями и подбадривал советами.
– Где пленник? – спросил я атамана, отрывая его от этого продуктивного занятия.
– Сейчас предоставлю, – пообещал он.
Я дошел с ним до норы, крытой хворостом, в которой вповалку спало несколько человек обоего пола. У одного из этих людей руки и ноги были связаны веревкой. Одет пленник был в ветхое крестьянское платье и лежал ничком.
– Развяжите его, – попросил я.
Атаман кивнул и бесцеремонно встряхнул пленника. Тот проснулся, приподнял голову, и я чуть не вскрикнул от изумления – это был мой давнишний знакомый старичок-леший. Мы с ним встречались уже дважды, первый раз он, имея какое-то отношение к моему перемещению во времени, обобрал меня как липку, выдул из горлышка бутылку водки и последнюю банку пива; во второй – элементарно спас жизнь, сдул порох с ружейной полки у целившегося в меня грабителя.
– Надо же! Какие люди! – только и нашелся сказать я, во все глаза рассматривая это таинственное чудо природы, имеющее способность перемещаться в пространстве. Видеть его в таком беспомощном положении, к тому же в плену у простых крестьян, было удивительно.
Леший внимательно посмотрел на меня и лукаво подмигнул левым глазом.
– Да развязывай быстрее, чего ты копаешься! – набросился я на Прокопыча.
– На кой он тебе сдался, барин? – проговорил атаман, развязывая путы. – Темный это человек, с нечистым водится. Утопить его, и вся недолга.
– Растопишься, чертов сын, – сварливо сказал леший, – я не сам по себе, а баринов человек.
– Да ну! – удивленно воскликнул атаман. – Прощения просим, знать, ошибка вышла.
– Точно, мой, – подтвердил я, включаясь в игру. – То-то я смотрю, личность знакомая!
– Ты прости нас, добрый человек, – смущенно сказал атаман лешему, – видать, зазря оговорили тебя.
– Бог простит. Ишь, ироды, как спутали! Табачку не найдется? – попросил старик.
– Откель! Какой у нас в лесу табак! – грустно сказал Прокопыч.
– Ишь ты, а еще разбойники, тати, можно сказать, а ничего у них нет!
У меня тоже курева не оказалось. Сигареты давно кончились, а к трубке я не пристрастился. Курил время от времени чубуки за компанию.
– Хоть чего покурить найдите, ироды, может, у кого крошка табачная есть. Мало того, что голодом заморили, так еще и табака нет.
Атаман пожал плечами и пошел искать курево. Мы же с лешим вылезли из землянки, и он заговорил совсем другим тоном:
– Вовремя ты подоспел, сударь, еще чуть, и совсем бы замучили меня супостаты. Так что я твой должник. Надо будет – отслужу. А про денежки не забудь – это твой должок. Ишь, ты, подсунул мне фальшивые. Да таких монет, что ты мне всучил, никто на свете не видывал!
– Серебро тебя устроит? – спросил я, вытаскивая из кармана несколько монет. – Тогда, прости, пожалел отдать старинные монеты. Думал, что они музейная ценность.
– Серебро, говоришь! – усмехнулся старик. – Пулю серебряную тоже давай, ишь, чего надумал, заговоренными пулями оборотней ловить!
– Дед, откуда ты про оборотня-то знаешь? – испуганно спросил я.
– Все это глупости и суеверие, – перебил он меня. – Быстро же ты из атеиста стал мистиком!
– Но как же, – забормотал я, как говорится в таких случаях, теряя рассудок.
Да и было, отчего отъехать крыше. В XVIII веке, в глухом лесу стоит босой старичок в коротких холщовых портках, в донельзя заношенной рваной домотканой рубахе и толкует о мистике и атеизме.
Странный дед говорил теперь совсем по-другому, чем раньше. Без ерничанья и простонародной придури.
– Но я же сам видел оборотня, – виновато сказал я, начиная, как минимум, испытывать сомнение в собственных умственных способностях.
– Тогда в чем проблема? – засмеялся дед. – Иди и лови.
– Ладно, – склонил я виноватую голову. В голову запоздало пришло несколько здравых мыслей, связавших разрозненные, на первый взгляд никак не соотносящиеся между собой, эпизоды, случившиеся в последнее время. – С волком действительно вышла неувязка. Разберусь! А вот вы-то с такими способностями, каким образом попали к разбойникам?
– Ты мне не «вычь»! – опять поменял стилистику разговора старик. – И на старуху бывает проруха! Перебрал я с вечера немного и проспал этих лесных иродов, проснулся связанным. Ни рукой не пошевелить, ни ногой. Пришлось ждать твоей помощи. Ладно, нечего зря болтать, иди, помогай сирым и убогим.
Я обернулся к землянкам. Пока мы беседовали, из них на свет божий выползли обитатели и тесной кучкой стояли в нескольких шагах. Поневоле наш разговор прервался.
Честно говоря, на разбойников местные обитатели никак не походили – обычные крестьяне, обремененные семьями и проблемой выживания. Исхудалые бабы и непривычно тихие ребятишки испуганно таращились на меня, не решаясь подойти ближе.
В это время вернулся атаман и, гордый добытым зельем, ссыпал небольшую горстку не табачного вида корешков на жадную ладонь лешего. Тот выудил из-за пазухи глиняную трубочку, ссыпал в нее самосад и с видимым наслаждением прикурил от костра.
Я, чтобы не терять драгоценного времени, сел на пень и начал подзывать больных и разбираться с их хворобами. Общая картина вскоре стала ясна. От плохой воды и недоедания почти все страдали животами. Я подозвал атамана и объяснил ему, что нужно поменять место стоянки, кипятить воду и улучшить питание.
– Ага, – соглашался он, уважительно кивал головой, слушая мои объяснения причины болезней. – Мы это завсегда, однако…
Пока мы объяснялись, подоспел завтрак. Меня пригласили к столу, вернее, к котлу. Разбойники с семьями сели вкруг чугуна и начали есть жидкую уху, слегка приправленную пшенкой. Я посмотрел на вид этой пищи и решил начать поститься.
Пока люди с жадностью черпали ложками непотребное варево, все молчали. Порядок соблюдался строго без дополнительных напоминаний. Никто не лез ложкой в котел, пока не приходила его очередь. После еды, когда кончилась эта краткая коллективная трапеза, крестьяне начали жаловаться на трудную, скудную жизнь.
Из общего разговора выяснилось, что профессиональными разбойниками можно считать, и то с большой натяжкой, только троих изо всей банды. Они уже несколько лет скитались в поисках лучшей доли и худо-бедно обучились воровской профессии. Остальные были крепостные крестьяне, доведенные до отчаянья своими помещиками.
Оказалось, что не все, что писала советская историография, было выдумкой коммунистической пропаганды. Произвол и дурость многих помещиков были таковы, что крестьяне с семьями уходили в леса, предпочитая голодную, вольную жизнь издевательству господ.
Особенно, как я выяснил, плохо приходилось крестьянам мелкопоместных землевладельцев. Эти господа имели возможность осуществлять тотальный контроль за жизнью своих холопов, обирая их до последней нитки.
На меня произвел впечатление рассказ одного «разбойника» о своем барине, у которого было всего пятьдесят душ крестьян обоего пола и стремление к красивой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42