Карелла понял, что она пришла сюда прямо из школы. Девочка обернулась к Орьелле:
— Надеюсь, я не помешала, духовный отец?..
— Вовсе нет! — оживился Орьелла.
— Но мы не знаем... ребята из КМО... не знаем, что делать с танцами в пятницу вечером.
Она обратилась к Карелле:
— Каждый год в начале июня мы устраиваем большой танцевальный вечер. Мы его наметили задолго до этого.
А потом вновь к отцу Орьелле:
— В прошлую пятницу мы отменили обычные танцы, а сейчас даже не знаем, что делать. Мы не хотим поступать неуважительно к памяти отца Майкла, но он дал Глории чек, и она не знает, отдавать его Кенни или нет — для оркестра на пятницу.
— Какому Кенни? — спросил отец Орьелла.
— Кенни Уолшу, — сказала она. — Он руководитель «Бродяг». Этот оркестр должен играть в пятницу. Он просил задаток в сто долларов, и отец Майкл дал Глории чек, но сейчас мы не знаем, как быть.
Орьелла тихонько хмыкнул и, похоже, надолго задумался над этой проблемой. Потом спросил:
— Отец Майкл занимался подготовкой этих танцев?
— О да! — воскликнула Алексис. — По сути, это его идея: «Танцы Первого июня».
— С какой целью? — спросил Орьелла. — А как использовались доходы?
«Не в бровь, а в глаз! — усмехнулся Карелла. — Интересно, что бы подумал Артур Л. Фарнс, с которым случился припадок из-за менял в храме, что бы он подумал о новом пастыре?»
— Мы покупали корзинки для бедных, — сказала Алексис.
— Какие корзинки?
— Продуктовые корзинки, духовный отец. И разносили утром на Рождество.
— А-а, — удовлетворенно промычал Орьелла и, довольный, кивнул Марселле, та тоже кивнула в ответ.
— В прошлом году мы собрали примерно две тысячи долларов, — сказала Алексис.
— И ты говоришь, эти танцы в первый день июня — инициатива отца Майкла?
— О да, духовный отец. Это началось три года назад.
— В таком случае, я думаю, это будет вечер, достойный его памяти. В честь преданности отца Майкла нуждам его паствы. Отдайте Кенни его чек, — сказал Орьелла. — А я сам приду на танцы и дам свое благословение всем присутствующим.
— Спасибо вам, духовный отец, — сказала Алексис, — я передам Глории.
Она собралась уходить, когда в дверях позади нее появилась Марта Хеннесси. В маленькой канцелярии уже ступить было негде. Во время службы на флоте Хейзу приходилось бывать на очень маленьких кораблях; он был подвержен клаустрофобии.
— Миссис Хеннесси! — обратился он к экономке. — Мы хотели бы осмотреть церковь и надеемся, вы нас проводите.
— С удовольствием, — сказала Марта и, увидев Алексис, добавила: — Здравствуй, дорогая, как дела?
— Спасибо, хорошо, миссис Хеннесси. Еще раз спасибо, духовный отец, увидимся в пятницу! — Она шагнула в маленькую переднюю, которая отделяла офис от остальной части дома священника. Пока Хейз с Кареллой прощались с отцом Орьеллой, она беседовала с миссис Хеннесси и продолжала говорить с ней, когда детективы выходили из канцелярии. Она тотчас обратилась к Карелле, как будто специально ждала его.
— Я вам хочу кое-что сказать.
— Слушаю, — заинтересовался он.
— Мы не могли бы поговорить наедине?
По ее темным глазам он понял, что дело срочное.
— Встретимся в церкви, — сказал он Хейзу и повел Алексис в сад, где убили священника. По-прежнему цвели, испуская аромат, розы. Там, где когда-то на мощеной дорожке мелом был очерчен контур тела священнослужителя, сейчас серели лишь обдуваемые ветром камни. Они подошли к клену и присели на низенькую каменную скамейку, окружавшую его. Ствол дерева позади них был покрыт мхом. По каменным стенам коттеджа взбирался плющ. Совсем как дворик в английской деревне!
— Я не хочу никому причинять зла, — сказала взволнованно Алексис.
Карелла ожидал продолжения.
— Но...
Очень важное слово!
Он по-прежнему молчал.
— Это было в воскресенье, на Пасху, — сказала она. — Я шла по городу к кинотеатру на углу Одиннадцатой и Стем-авеню, чтобы увидеться с Глорией. Было около половины третьего, день был, как сейчас помню, очень ветреный...
...юбка хлопала по ногам, длинные белокурые волосы трепал ветер. Они договорились с Глорией встретиться у кино в три, там шел фильм с участием Эдди Мэрфи. И Глория, и Алексис были новичками в частной школе этого района, всего лишь в половине квартала от муниципальной школы, где совсем недавно зарезали заместителя директора, попытавшегося остановить драку. У нее было еще полчаса до встречи, то есть куча времени. И хотя она уже была на утренней мессе, она снова пошла в Святую Екатерину, на этот раз со стороны Десятой улицы. Здесь кто-то нарисовал необычную красную звезду на зеленых воротах сада у дома священника. Дальше она хотела было пойти на север к Стем-авеню, туда, где находится кинотеатр, но вместо этого повернула направо на Кал вер и непроизвольно зашла в церковь через высокие входные двери, закрытые, но не запертые...
— Я хотела прочитать еще несколько молитв, ведь была Пасха...
...прошла через западный портик и направилась по проходу к центральному нефу. Церковь была пустынна, каблучки стучали по полированному деревянному полу — сегодня Пасха, она надела модельные кожаные туфельки на невысоких каблучках, — и оказалась посередине церкви — слева от нее поперечный неф церкви, справа — ризница. Прямо — медная полоска ограды алтаря, за которой на огромном распятии — Иисус, из множества ран на боках и груди сочится кровь, и...
...вдруг раздались голоса отца Майкла и кого-то еще...
...они доносились из панельного коридора, который ведет из ризницы к маленькому каменному коттеджу священника. Голоса ее встревожили, потому что никогда раньше ей не приходилось слышать такую злобу в голосе отца Майкла. Она остановилась как вкопанная в центре, на пересечении, застыла в шоке и молчании, а голос священника доносился из коридора, как из воронки, врываясь в церковь, эхом отражаясь от высоких сводов. «Это — шантаж! — кричал он. — Шантаж!»
Она совершенно не знала, что делать. Чувствовала себя провинившимся ребенком, — она уже носит туфли на каблуках, а ей лишь тринадцать лет, — подслушивающим взрослых, который боится, что в следующее мгновение его обнаружат и накажут за проступок — то ли священник, то ли женщина, с которой...
— Женщина?! — вскричал Карелла. — Не мужчина? Это была женщина?
— Да.
— И ты слышала, что он произнес слово «шантаж»?
— Да. А она ответила: «Я делаю это для вашего же блага».
— И что потом?
Алексис стояла в центре креста из дерева и камня, в форме которого была выстроена церковь Святой Екатерины, смотрела на громадную гипсовую фигуру Христа, распятого на дубовом кресте позади алтаря. Опять справа послышался голос священника. Она боялась пошевелить головой, чтобы узнать, откуда идет этот голос. Она боялась, что появится отец Майкл, будет кричать на нее с таким же бешенством, как только что кричал на эту женщину. «Прочь с глаз моих, как ты осмелилась, как ты посмела!», а женщина вдруг расхохоталась. Смех отдавался эхом. И вдруг раздался звук пощечины, плоть ударила плоть. Алексис повернулась и в ужасе побежала. Позади кричали два человека. Она бежала к выходу, каблучки выбивали дробь по деревянному полу, скользили, был момент, она чуть не упала, схватилась за спинку ближайшей скамьи, выпрямилась, снова побежала, она не привыкла к каблучкам, бросилась к распахнутым дверям и столкнулась лицом к лицу с черным человеком, залитым кровью...
— Это Натан Хупер! — сказал Карелла.
— Я вскрикнула, прошмыгнула мимо него, а за ним гнались другие мужчины. Я бежала оттуда изо всех сил.
Она назвала их мужчинами. Да, ей, испуганной, эти здоровяки подростки, конечно, должны были показаться мужчинами. А она не...
— Говорит ли тебе что-нибудь это имя? — спросил он. — Натан Хупер?
— Да, конечно, теперь говорит, я видела его фото в газете, даже видела его по телевизору. Но тогда, когда он был просто... это был большой черный мужчина, кровь заливала лицо, а все, что я хотела сделать, — это сбежать оттуда! У меня в мозгу каким-то жутким образом соединились орущий отец Майкл, кричащая женщина и все эти вопли возле церкви. Никогда в жизни не была так напугана! И эта злоба!
— Ты не увидела, кто эта женщина? — спросил Карелла.
— Я не хочу никому причинять зла, — проговорила Алексис и отвела взгляд.
Он ждал.
— Но... — сказала она.
А он все молчал.
— Если она как-то связана с убийством отца Майкла, то...
Их глаза встретились.
— Кто она? — спросил он. — Ты ее знаешь?
— Я видела ее только со спины.
— Как она выглядит?
— Это высокая женщина с прямыми светлыми волосами, — сказала Алексис. — Как у меня.
«И как у Кристин Лунд», — вспомнил Карелла.
* * *
— И что ты собираешься делать? — спросил Шед Рассел. — Ограбить банк?
— Не совсем, — ответила Мэрилин.
— Что тогда? В субботу ты придиралась к цене на пистолет — хотя, по правде, это была очень хорошая сделка — а сегодня, во вторник, у тебя новая причуда. Сколько, ты сказала?
— Пятьсот тысяч.
— Ты принесла всю эту мелочь в своей сумочке?
— Конечно! — сказала она.
— Готов спорить, — понимающе крякнул Рассел. — Откуда у тебя эти деньги?
— Продала ценные бумаги.
— Чьи?
— Насколько я знаю, обычная прибыль от вложений в наркотики составляет восемь к одному, — сказала она, берясь, так сказать, прямо за рога. — Мне нужно два миллиона долларов. Пусть я вложу полмиллиона...
— Так мы для этого сидим здесь с тобой? — спросил удивленный Рассел. — Дурман?
— Я же тебе сказала по телефону, что хочу сделать вложение.
— Ну, я думал, ты имеешь в виду вложение вообще! Я полагал, тебя интересовало одно из моих главных предприятий.
— Да. Колумбийский купец.
— Но это совсем не то, чем, я надеялся, ты заинтересуешься!
— Да, не совсем то, — ответила Мэрилин и подумала: не дай Бог еще раз пройти весь мерзкий путь экс-проститутки, чтобы устроить это проклятое дело.
Они сидели в небольшом баре на Сант-Себастьян-авеню в трех кварталах от отеля, где жил Рассел. Несмотря на столь ранний час, здесь уже было за работой столько девочек, что можно было удовлетворить запросы всех колумбийских купцов в этом городе. Но все девочки были либо негритянками, либо испанками, а колумбийские джентльмены, может быть, предпочитали блондинок.
С крокодильей улыбкой Рассел, наклонившись над столом, сказал:
— А что, если ты соединишь немножко удовольствия с делом? Что скажешь9
— Думаю, что нет, и давай прекратим разговоры на эту тему! Сколько пакетов кокаина я смогу достать за пятьсот тысяч?
— Этот хлебушек, это сегодня как орешки! — сказал Рассел, моментально принимая деловой тон. — О скидке не может быть и речи! Тебе придется платить по нынешним ценам, а они сейчас весьма высокие, сама понимаешь, дело опасное! Сорок — пятьдесят штук за пакет, в зависимости от качества. Сколько это дает в результате? Разделим пятьсот на пятьдесят, сколько получим?
— Десять, — ответила она, удивляясь, ходил ли он в школу.
— О'кей, значит, если платим по пятьдесят, получим десять пакетов. А если платим по сорок, сколько это будет?
— Двенадцать с половиной.
— Возьмем среднее: скажем, ты платишь сорок пять, положим, получишь одиннадцать пакетов, что в наши дни совсем неплохо.
— А сколько эти одиннадцать пакетов будут стоить на улице?
— Ты слишком загнула; восемь к одному — это чересчур.
— Ну а сколько?
— Даже если ты прямо начнешь с одного килограмма, у тебя получится десять тысяч пакетиков крэка. Сейчас пакетик стоит двадцать пять баксов. Это дает четверть лимона за один пакет. За который ты платила сорок пять штук. То есть ты зарабатываешь где-то пять с половиной к одному. Так что прикинь: из пятисот штук ты делаешь два миллиона семьсот тысяч, что-то около этого. Как раз та сумма, что тебе нужна, — сказал Рассел и опять улыбнулся своей крокодильей улыбкой.
— Нет, мне нужно ровно два миллиона.
— Плюс мои комиссионные, — сказал он, все еще улыбаясь.
— Это слишком круто!
— Семьсот штук для тебя круто! — воскликнул Рассел, изобразив оскорбленность. — Ты, может, знаешь, где можно подешевле? Да ты вообще кого-нибудь знаешь?
— Конечно, я могу позвонить в Хьюстон. Уверена, Джо мне найдет...
— Давай, звони! Кстати, у меня такое ощущение, что ты немножко спешишь.
— И все равно это круто, — сказала она, мотая головой. — Семьсот тысяч, не многовато ли?
И она торгуется, когда ее чертова жизнь на кону!
«Мы с ним договоримся», — подумала она про себя.
— Ну, так что? — сказал Рассел. — Мы кончили эту болтовню?
— За такие деньги, я думаю, ты возьмешь на себя все дела, — заявила она.
Все еще торгуется.
— Какие дела?
— Договориться, закупить, продать травку...
— Скажу тебе хоть сейчас, что никто не станет продавать одиннадцать пакетов какому-то невидимке.
— О! Когда это ты стал невидимкой?
— Я тебе говорю, если они пронюхают, что я покупаю для кого-то еще, сразу же появятся «узи». Они предпочитают точно знать, с кем имеют дело.
— Я не могу с этим связываться, — сказала она.
На этот раз уже не торгуется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42