— Хорошо, что вы согласились принять меня, мисс Финч, — сказал он. — Я постараюсь не...
— Эбби, — повторила она. — Прошу вас!
— Я постараюсь не отнимать у вас много времени, — продолжал он. — Наше понимание...
— Вы уверены, что не хотите выпить?
Наклонившись к нему и слегка положив руку на его кисть.
«Опасность близка», — подумал он.
— Спасибо, нет, — ответил он. — Я на службе.
— А вы не будете против, если я выпью?
— Конечно же, нет! — сказал он.
Она, изгибаясь всем телом, поднялась с дивана, передвигаясь, как танцор, подошла к бару с откидной дверцей, открыла ее, оглянулась через плечо, как Бетси Грейбл в знаменитом плакате времени второй мировой войны, и улыбнувшись, предложила:
— Чего-нибудь легкого?
— Нет, ничего, спасибо, — ответил Карелла.
Она налила чего-то темного в невысокий бокал, бросила несколько кубиков льда и вернулась к дивану.
— За хорошую жизнь! — произнесла она, загадочно улыбаясь, как будто это была шутка, которой ему никогда не понять.
— Мисс Финч, — сказал он. — Как мы...
— Эбби! — Она укоризненно подняла брови.
— Да, Эбби, — согласился он. — Как мы понимаем, вы ходили к отцу Майклу, чтобы просить его о помощи...
— Да, как-то в марте. В конце марта. Я узнала, что мой сын валяет дурака с черной магией...
— Ну, конечно, не с черной магией...
— А, это одно и то же! Поклонение дьяволу? Еще хуже!
И вновь загадочно улыбнулась.
— И вы просили его о помощи, хотели, чтобы он поговорил с вашим сыном...
— Да, конечно! А как бы вы отнеслись к тому, что ваш сын впутывается в такие дела? Я пошла к отцу Майклу, потому что церковь Безродного была недалеко от Святой Екатерины. И я думала, если к Эндрю обратится патер... он воспитывался как католик, знаете... то его слова будут иметь определенный вес.
— Как вы обнаружили, что ваш сын ходит на те службы... или как это у них называется...
— Мессы, — поправила она. — Я так думаю. Не помню уже, кто мне сказал. Я с кем-то случайно встретилась, и меня спросили, знаю ли я, что мой сын спутался с сатанистами? Эта женщина знала и меня, и его.
— Почему это вас встревожило?
— Простите, что?
— Вы разорвали с сыном отношения, почему же вас обеспокоило то, чем он занимается?
— Мой сын молится дьяволу! — воскликнула она, — как вам такое нравится? Узнать, что ваш сын — гомосексуалист да еще и замешан в сатанизме!
— Вы хотите сказать... ладно, я не совсем понял, что вы имеете в виду. Вы опасались, что это как-то отразится и на вас?
— Ну, конечно же! Богу известно, я не самая примерная, но никто не имеет права напрочь забывать о своем воспитании, ведь так?
И снова загадочно улыбнулась, как будто подсмеиваясь над своими словами.
— И вы пошли к отцу Майклу... — сказал Карелла.
— Да, я часто бывала в этой церкви. До своего грехопадения, — поправилась она и опустила глаза, как монашка, и снова он почувствовал, что она подсмеивается над ним, но ему ни за что в жизни не догадаться, почему.
— Понимаю, — кивнул он. — И вы рассказали ему...
— Я рассказала ему, что мой сын молится дьяволу. Всего лишь в трех-четырех кварталах от его церкви! И я попросила его связаться с Эндрю...
— Что он и сделал?
— Да.
— И это страшно разозлило вашего сына?
— А мне наплевать, как это его разозлило! Я просто хотела, чтобы он перестал ходить в эту проклятую церковь!
— И это было в конце марта? Когда вы были у священника?
— Да, это в первый раз.
— Как? Выходит, вы приходили еще?
— Понимаете, я...
Его вдруг осенило, что она — блондинка!
Плюс ко всему ее вызывающая сексапильность!
— Сколько раз вы встречались с ним? — спросил он.
— Один или два.
— Включая ваше первое посещение в конце марта?
— Да.
— Тогда, значит, два раза?
— Ну да. Может быть, три.
— Что?
— Не исключено, что и три раза.
— Начиная с конца марта?
— Да.
— Когда вы были у него в марте?
— Вы не могли бы мне сказать?..
— Вы помните, когда?
— Почему это так важно для вас?
— Потому что его убили, — просто сказал Карелла.
Ее взгляд вместе с почти неуловимым пожиманием плечами как бы говорил:
«Ну и какое мне до этого дело?»
— Так когда в марте? — снова спросил он.
— Это было в пятницу, — ответила она, — а когда точно, не помню.
Карелла вынул свой блокнот и взглянул на календарь в самом конце.
— Последняя пятница марта — тридцатое. Это было тридцатого?
— Нет, до этого.
— Двадцать третьего?
— Возможно.
— А в следующий раз?
— Где-то в апреле.
— Вы не могли бы припомнить дату?
— Простите, не могу. Слушайте, я понимаю, убили человека, но...
— Были ли вы у него в воскресенье на Пасху? — спросил Карелла.
Обыкновенно, когда вы задаете такие вопросы, собеседники думают, что вы уже располагаете какими-то фактами. И они у вас были. Эти люди не знают, каким образом вы их добыли, но вам уже что-то известно, поэтому лгать — бесполезно.
— По правде говоря, была, — сказала она.
Этот «Расемон» никогда не кончится!
Карелла уже выслушал пять изложений, еще раз подсчитаем, да, пять вариантов Пасхальной саги, как это ныне известно всему литературному миру, но вот появилась еще одна версия, принадлежащая Эбигайль Финч, ее история, и она собирается сейчас ее выложить, без стеснения, что было понятно из ее первых восьми слов: «Я пришла туда, чтобы заниматься с ним любовью».
К тому времени...
Это было пятнадцатого апреля — ненастным днем, очень подходящим для того, чтоб заниматься любовью где-нибудь в уютном уголке каменного дома священника...
К тому времени они занимались этим самым — так и эдак, вверх и вниз, так сказать — уже добрых две недели, с того самого первого апреля, когда она пришла к патеру во второй раз. По ее словам, это случилось в тот самый апрельский День дураков, когда из озорных побуждений, воспользовавшись случаем, она совратила святого отца. Очарованная при их первой встрече его улыбкой Джина Келли и его раскованными светскими манерами, она стала задумываться, а что же он носит под этой дурацкой сутаной, и твердо решила выяснить это. И поразилась, узнав...
Ибо она знает, что является немыслимо притягательной, желанной женщиной, которая тщательно следит за собой, а сюда входят не только физические упражнения, но и езда на велосипеде в парке, молочные ванны для улучшения кожи. Знающие люди говорили, что она одна из первых красавиц города, которых сегодня много. Конечно, она не хочет выглядеть нескромной...
...но, тем не менее, она была в то первое апреля невероятно удивлена его крайней степенью готовности. Как будто какая-то женщина заранее его приготовила для нее — обрабатывала, разрыхляла почву, так сказать, — потому что, как выяснилось, добрый патер оказался весьма слабым противником, этакий мистер Подкаблучник; многозначительный взгляд, приоткрытая ножка — и через минуту он был на ней, лихорадочно расстегивая блузку и признаваясь, что когда-то, до вступления в сан, он занимался этим в первый и последний раз с четырнадцатилетней девочкой по имени Фелисия Рэндолл.
Эбби созналась Карелле, что было как-то восхитительно грешно заниматься этим со священником. Было что-то такое, что заставляло ее приходить к нему...
— Простите меня, — сказала она.
...в церковь снова и снова, три-четыре раза в неделю, утром, днем и ночью...
— Я лгала, что видела его лишь несколько раз...
...что-то привело ее в церковь и на Пасху. Но в конце концов это же праздник, Пасха, ведь так? Воскресение Христа и все прочее. Так почему бы это не отпраздновать? Поэтому пришла ее очередь в этот святой день рассказать шестую историю «Расемона», о Пасхе пятнадцатого апреля в году Господа нашего, аминь!
Она надела по случаю двенадцатого ограбления патера — а она считала свои визиты с того первого апреля — простой шерстяной костюм, как раз по прохладной погоде, под ним — пояс и шелковые в сеточку трусики, которые она купила в «Секрете Виктории», и чулки со швом. Больше ничего. Патер не раз говорил, что ему нравится смотреть на ее обнаженные груди, когда они высвобождаются из расстегнутой блузки. Может быть, вызывают похожие воспоминания о юной, но пышнотелой Фе-лисии на крыше дома. Но к ее удивлению, он вдруг говорит ей, что хочет покончить со всем этим, что их отношения переполняют его чувством вины и раскаяния по отношению к своей церкви, своему Богу и святым обетам, что он даже замыслил самоубийство...
— Многие мужчины мне это говорили, — сказала она.
...поэтому, прошу тебя, Эб, давай кончим все это, я просто схожу с ума, Эб...
— Он обычно называл меня Эб, это больше прозвище, чем имя...
...пожалуйста, пощади меня, отпусти меня, прошу тебя, драгоценная...
— Он еще называл меня драгоценной...
...к чему его Эб, его драгоценная не имела ни малейшего стремления. Как это покончить! Она испытывает такое наслаждение от этого греховного путешествия в самое сердце религиозности, от этого развращения священника, столь привязанного, так сказать, к Богу, в его собственном доме, о, нет! Она и не думает останавливаться сейчас. Не сейчас, когда она — на вершине блаженства, а он доходит до исступления. Ну, и она говорит ему...
— Я сказала ему, что, если он прекратит эту связь, я расскажу о ней всему свету.
Она загадочно улыбнулась Карелле.
— Вот тогда он начал...
— Тогда он начал кричать, что это — шантаж, — сказал Карелла.
— О! — удивилась Эбби.
— Вас слышали и вас видели, — сказал Карелла, лишь чуть-чуть солгав, потому что Алексис не видела ее лица.
— Да, как раз это он и кричал: «Шантаж! Это шантаж! Как ты смеешь!» Как, в самом деле, глупо! Я сказала ему, что делаю это для его же блага. Потому что я была невероятно добра к нему.
— Что же потом?
— Все, — сказала Эбби. — В церковь вбежал черный мальчик в крови, кто-то ломился в дверь, которая в конце концов поддалась, и банда белых подростков помчалась за ним. И, знаете, должна вам сказать, я тут же удрала через черный ход.
— Когда вы его увидели вновь?
— Кого?
— Отца Майкла.
— Никогда. Я решила, что если он расхотел, то хрен с ним.
Она посмотрела на Кареллу и улыбнулась.
— И вы бы расхотели? — спросила она.
Он не ответил на вопрос.
— Где вы были между шестью тридцатью и семью тридцатью вечера двадцать четвертого мая?
— На убийство патера не ходила! Уж это точно!
— О'кей. Теперь мы знаем, где вы не были. А не могли бы вы сказать, где вы были?
— Это уже из области моей частной жизни, — улыбнулась она все той же приводящей в бешенство загадочной улыбкой.
— Мисс Финн... — сказал он.
— Я была здесь всю ночь, с мужчиной по имени Дуайт Колби. Можете проверить. Его номер — в справочнике.
— Благодарю вас, — сказал он, — проверю.
— Он — чернокожий, — сказала она.
* * *
И вновь появляется урод.
— Que tal?
Это его первые слова для напоминания, что разговор будет идти только по-испански, на его языке. Она подчиняется этому. Завтра все будет кончено, и все будет позади навсегда.
Она сказала по-испански: «Yo tengo el dinero».
«Деньги у меня»
— О! — удивился он. — Очень быстро!
— Я вчера вечером встретилась со знакомым. Это долго объяснять, но...
— Нет, объясни!
— Не по телефону. Ты должен это понимать! Я хочу сказать, что все оказалось проще, чем я предполагала.
— Что ж, это неплохо, а?
А веселость в голосе — наигранная!
«Pero, eso esta muy bien, no?»
— Да, — согласилась она. — Не мог бы ты прийти ко мне завтра днем?
— Я не уверен, что мы хотим идти к тебе, — сказал он. — Ты живешь в опасном месте. Там может не поздоровиться любому!
Напоминая ей, что за ней еще числится должок! За то, что порезала красавчика. И эти два миллиона — за убийство Альберто Идальго... наверное, такие мысли были у него в голове в эту минуту. Она твердо знала, что это страшилище не успокоится, пока не отплатит за все раны...
— Прошу прощения, — сказала она, — но я не собираюсь разгуливать по городу с двумя миллионами наличными!
Высовывая как бы уголок «зеленых».
— У тебя вся сумма?
— Вся.
— Какими купюрами?
— Сотнями.
— И сколько всего сотен?
Он почти поймал ее. Наверняка она должна была пересчитать эти деньги при получении! И, конечно же, должна знать, сколько стодолларовых банкнот составляют два миллиона! В ее мозгу лихорадочно щелкал свой калькулятор. Без двух нулей получим...
— Двадцать тысяч, — сразу же отреагировала она, а потом еще и приукрасила ложь. — Двести пачек, в каждой — стодолларовые банкноты.
— Хорошо, — сказал он.
— Так вы сможете прийти завтра в три?
Завтра Уиллис снова будет дежурить днем. Он уйдет из дому в восемь пятнадцать, а вернется не раньше четырех пятнадцати — четырех тридцати. К этому времени все будет закончено.
— В три тридцать, — сказал он.
— Нет, это слишком...
— В три тридцать! — повторил он.
— Ладно, — вздохнула она, — вы пересчитаете деньги за пятнадцать минут и уберетесь.
— Надеюсь, на этот раз не будет никаких трюков! — сказал он.
Слово «trucos» имеет это значение только на испанском. «Трюки». У него нет второго или третьего смысла, как в английском, где «трюком» может быть и клиент проститутки, и услуга, которую она ему оказывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42