Совершенно естественно. Никто задаром ничего не делает, сама знаешь.
— Вознаграждение деньгами?
— Иногда. Все зависит от типа сделки. В данном конкретном случае наше вознаграждение выражается в проценте с прибыли.
— Вы получаете проценты с прибыли только за то, что свели вместе две компании?
— Можно сказать и так. В принципе.
— Неужели вам отдали часть прибыли?
— Не все так просто, как может показаться.
— А какой процент?
Фавиола рассмеялся.
— Достаточно большой.
— Ну, какой?
Он снова засмеялся.
— Ну скажи же! Сколько?
— Сколько — чего? Сколько раз я хочу тебя поцеловать?
— Ну, и это тоже. Но сколько ты получил за день работы...
— Я люблю тебя больше...
— ...в Сара...
— ...чем жизнь.
Наступило долгое молчание.
Наконец она сказала:
— Ты меня не любишь.
— Нет, люблю.
Снова тишина.
Затем раздался женский голос:
— О! Да! Боже, да!
— Черт, — в сердцах сплюнул Реган.
* * *
Эндрю Фавиола выяснял у Парикмахера Сэла, откуда взялось чертово кольцо. Реган и Лаундес внимательно слушали. Фавиола не терял времени даром: сегодня, в пятницу, прошло всего лишь два дня с тех пор, как они впервые услышали о краденом кольце.
— Хорошенькие подарки ты делаешь, Сэл, — говорил он. — В следующий раз не забудь предупредить меня, что твой подарок в розыске, и я тогда не стану...
— Эндрю, постой, — взмолился Сэл. — Я же не знал, что оно в розыске.
— Какой пустяк! Всего лишь Бостонский музей!
— Кольцо досталось мне по случаю, откуда мне было знать, что кто-то спер его из музея?
— Кстати, а каким образом оно тебе досталось?
— Ну каким образом достаются вещи? Честно говоря, я полагал, что оказал тебе услугу, Эндрю, когда подарил тебе такое замечательное кольцо. Согласись, оно совсем необычное. Я никогда не видел такого абсолютно черного кольца, а ты?
— Где ты его взял, Сэл?
— Есть один типчик, некто Риччи Палермо, два-три года назад он работал у меня на сборе процентов, а потом капитально подсел на иглу. Я бы не доверил ему старушку перевести через улицу, но он поплакался мне в жилетку, я расчувствовался и одолжил ему штуку где-то в прошлом месяце. Естественно, гаденыш пропускает два платежа, я его нахожу, и он предлагает мне кольцо и автомат — уж не знаю, где он их добыл. Я говорю: не грузи меня своими проблемами, я не скупщик краденого. Девять сотен...
— Так ты, выходит, знал, что кольцо краденое?!
— Нет, что ты. Я его просто «опускал». Пусть думает, что я считаю кольцо краденым. Автомат мне понравился, а кольцо — ну, сам видел, какое-то черное, ржавое, что ли? Значит, он должен мне штуку плюс проценты за две недели. Всего выходит тысяча сто два доллара и пятьдесят центов, а он предлагает мне колечко и «узи» за все. Я говорю: кольцо засунь себе в задницу, «узи» я забираю в уплату за проценты, а ты мне по-прежнему должен штуку. Кольцо же выглядит так, будто его на помойке нашли, верно? А он мне начинает петь, что оно очень ценное, какая-то древнеримская старина, второй или третий век, — ну, я тебе уже рассказывал, когда дарил его. Он сказал, что по сатиру и птице можно точно определить, что оно сделано в Риме. А я что — откуда мне знать?
— Оно греческое.
— Ну, греческое, какая разница. Я говорю: «Лады, беру кольцо за проценты на неделю вперед, но штуку ты мне все равно должен». На том мы и разошлись. Иными словами, я получил автомат за стольник с мелочью и кольцо за полтинник. Но оно очень красивое, Эндрю, согласись. Особенно когда привыкаешь, что оно выглядит ржавым...
— Таким образом, ты подарил мне кольцо, которое какой-то наркоша Риччи Палермо спер откуда-то...
— Эндрю, но я же не знал, что оно «горячее», мамой клянусь!
— ...а потом моя знакомая относит его в ювелирный магазин, чтобы узнать, из какой части Римской империи...
— Да, он сказал, что оно римское.
— ...и оно возвращается ко мне, но уже как греческое кольцо, украденное из Бостонского музея. Еврей — владелец магазина — говорит ей, что кольцо краденое. Если бы он захотел, он мог бы сообщить в полицию, Сэл! Колечко твое в розыске, понимаешь? Ты едва не навел на меня полицию из-за своего поганого краденого кольца!
— Я не знал, что оно краденое.
— Ты наводил справки?
— Нет.
— А откуда еще, по-твоему, у наркомана может очутиться древнегреческое кольцо второго века до нашей эры...
— Он сказал, что оно римское.
— ...если он его не спер? Объясни мне, Сэл.
— Я не знаю, где он его взял. Я не спрашивал. Откуда у него автомат, я тоже не спросил.
— А где автомат теперь?
— Уже ушел.
— И его тоже проследят до моего порога?
— Никто ничего не проследит, Эндрю.
— А ты уверен, что этот автомат не проходит по какому-нибудь мокрому делу?
— Он уже в Африке, так что пусть он тебя не беспокоит.
— Если я правильно тебя понял, беспокоиться мне надо только о кольце?
— Ни о чем тебе не надо беспокоиться. Никаких проблем, Эндрю, поверь мне. Автомат далеко, а кольцо я заберу. Так что не волнуйся, хорошо?
— И больше никогда не приноси мне ничего «горячего»!
— Я не знал, что оно «горячее». Но тем не менее извини.
— Если хочешь, чтобы полиция выходила на тебя, — пожалуйста. Но меня прошу сюда не вмешивать.
— Извини, Эндрю, я же понятия не имел.
— На вот, забирай свое дерьмовое кольцо.
— Спасибо. Мне очень жаль, честное слово.
— Ты должен мне пять штук.
— Что?!
— Пять штук, Сэл. За кольцо.
— Что ты имеешь в виду?
— Оно стоит пять штук. Во столько его оценил тот еврей, и столько я за него хочу. В качестве компенсации за моральный ущерб.
— Ну послушай, Эндрю, дай мне...
— Пять штук, Сэл. К завтрашнему утру.
— Эндрю, ну...
— Чтобы я смог купить кольцо без истории.
— Но я же правда не знал, что оно...
— До свидания, Сэл.
— Господи.
* * *
В субботу утром пошел снег, и шел не переставая до середины воскресенья. Все кругом кричали о «самом обильном снегопаде столетия», хотя в детстве ей доводилось видеть снега побольше. Они с Майклом и Молли сходили в парк и катались на санках весь день, а затем пообедали в ресторане на Семьдесят восьмой улице, одном из немногих, который не закрылся из-за непогоды. Улицы, тротуары, вообще весь город казались чистыми и белыми. Она знала, что завтра снег посереет, а потом и вовсе превратится в черную грязную жижу. Но сегодня город стоял как в сказке, и ей очень хотелось разделить эту красоту с Эндрю. Она не сомневалась, что завтра из-за снега занятия отменят. Удастся ли ей ускользнуть на свидание? Будет ли работать контора Майкла или он тоже останется дома? Когда улицы очистят от снега? Когда по ним возобновится движение? Сможет ли Эндрю послать за ней машину в среду? А если нет, будет ли работать подземка? Ей не давала покоя мысль о том, что из-за превратностей погоды их свидание на этой неделе может не состояться.
* * *
Когда вечером в понедельник, вскоре после окончания снегопада, раздался звонок телефона, Эндрю сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Как ни странно, первая мысль, что пришла ему в голову, была: она во всем призналась мужу.
— Алло, — сказал он.
Электронные часы на столике рядом с кроватью показывали 23.50. Он не сомневался, что Сара все-таки не выдержала напряжения.
— Эндрю?
Он сразу же узнал голос. Его кузина Ида. Дочка дяди Руди. «О Боже!» — пронеслось у него в голове.
— Что случилось? — спросил он.
— Энди, мой папа умер.
— Боже! — сказал он, теперь уже вслух. — Как? Я полагал...
— Не от рака. Он умер от сердечного приступа.
— Ты где?
— В больнице. Врач из реанимации говорил со мной всего две минуты назад. Тебе я позвонила первому.
Она разрыдалась.
— Ида! — крикнул он в трубку.
Похоже, она больше не могла сдерживать свои чувства.
— Дорогая, — позвал он.
— Да, Эндрю. Да.
Она все еще всхлипывала, слезы душили ее.
— Где Бобби?
— Рядом со мной.
— Дай мне его.
— Ты приедешь, Эндрю?
— Да. Передай трубку Бобби.
Через секунду он услышал голос Бобби Триани.
— Алло, — сказал он.
— Что случилось?
— Он лег спать сразу после ужина, потом проснулся около половины десятого и пожаловался сперва на боль в руке и плече, а затем у него начало жечь в груди. Он позвонил Иде и все ей рассказал, но тогда он думал, что съел что-то не то, что у него сильная изжога. Но Ида заволновалась — ты же знаешь, как она тряслась над ним с тех пор, как умерла ее мать. Она велела мне одеваться, и мы поехали к нему домой. Времени было примерно без четверти десять. К тому моменту, когда мы добрались, боль стала еще сильнее. Он говорил — словно слон стоит у него на груди. Тогда я вызвал «скорую», и они сразу же отвезли его в реанимацию. Почти час они бились над ним, но так ничего и не смогли поделать. Им не удалось растворить тромб той хреновиной, которую они в него вводили, — стрепто— как-то там еще.
— Как Ида?
— Плохо.
— Скажи ей, что я уже еду.
— Обязательно.
— В какой больнице вы находитесь?
Эндрю быстро прикинул, стоит ли звонить Билли домой, но пока тот доберется на «линкольне» до Грейт-Нек, сам Эндрю на «акуре» успеет проехать уже полдороги. Ровно через десять минут он выходил из подъезда.
В это время на Кросс-Айленде не было ни души.
Вдоль узких расчищенных дорожек поднимались высокие снежные сугробы. Фары его машины прорубали в темноте два длинных и узких тоннеля.
Пожалуй, Ида всегда была ему даже ближе, чем родные сестры. Когда он родился, Анджеле исполнилось четыре года, а Кэрол — два. Между девочками существовала тесная связь, и, хотя они целовались и сюсюкали со своим очаровательным крошечным братцем, повзрослев, он так и не смог стать своим в их тесном маленьком мирке.
С другой стороны, Ида родилась всего на два месяца позже его, и именно ей довелось стать постоянной подружкой в его играх и хранительницей его секретов. Дядя Руди и тетя Кончетта жили неподалеку, и братья с семьями постоянно ходили в гости друг к другу. А по воскресеньям вся семья собиралась в большом старом доме на северной оконечности Лонг-Айленда, куда перебрались дедушка и бабушка после того, как закрыли свою булочную на Кони-Айленде. Сестры Эндрю научились общаться между собой на языке глухонемых, но Эндрю не обижался — у него была Ида.
Темноволосая, темноглазая Ида, больше похожая на отца, чем на мать, с носом, который через много лет Эндрю увидел на портретах кисти художников позднего Ренессанса. В то время Эндрю еще был хрупким белокурым мальчиком — его волосы не темнели лет до двенадцати-тринадцати, — но дядя Руди вечно говорил при виде маленьких кузенов: «Ни кожи, ни рожи», а потом неизменно добавлял: «Но до чего похожи», хотя внешне они сильно отличались. Со временем Эндрю понял: он имел в виду их духовную близость.
С годами их пути разошлись.
Пока он мчался сквозь ночь в больницу, где Ида с нетерпением ждала его, ему припомнился случай, когда она разбила ему голову, — им обоим исполнилось по шесть лет, и он за что-то ее дразнил. Она размахнулась своей маленькой красной сумочкой и так хрястнула его по затылку, что у него из ранки пошла кровь.
Она плакала сильнее, чем он.
«До чего похожи...»
Она часто смеялась над его большими ушами.
Он дразнил ее за длинный нос.
«Ну и клюв! Это нос или насос?»
Она звала его Микки Маус.
Он звал ее Пиноккио.
Он любил ее всем сердцем.
Внезапно он разрыдался и не сразу сообразил, плачет ли он по бедному дяде Руди или по тем замечательным воскресным дням, когда носился в дедушкином доме вместе со своей кузиной Идой.
В четверг утром передняя полоса газеты «Дейли ньюс» выпалила, задыхаясь:
БОСС
МАФИИ
ОТПРАВИЛСЯ
К ПРАОТЦАМ
«Пост», раздираемая внутренними проблемами, предложила своим читателям не менее красноречивый заголовок:
КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ
Заголовки бросились в глаза Саре, когда она покупала «Таймс» в газетном киоске на платформе подземки. По дороге она пробежала глазами по заметке, в которой сообщалось о смерти какого-то крупного мафиозо, выжившего в сотнях бандитских разборок только для того, чтобы умереть от банального сердечного приступа.
«Так ему и надо», — подумала она и перевернула страницу.
Выйдя на станции у Шестидесятой улицы, она направилась к телефонной будке и набрала номер телефона Эндрю. Стоя на горке снега, она выслушала записанное таким знакомым голосом сообщение, что контора закрыта до четверга. Дождавшись гудка, Сара сказала:
— Привет, это я. Надеюсь, у тебя все в порядке?
Затем быстро достала из сумочки мелочь и позвонила ему в Грейт-Нек. Там телефон вообще не отвечал.
Выпавший в конце прошлой недели снег стал таять. Ярко светило солнце. Завтра — День Святого Патрика, и в субботу наступит весна. Но она не могла думать ни о чем, кроме того, что на этой неделе не увидится с Эндрю.
Барни Левин позвонил им вечером того же дня, когда Сара готовила еду.
— С Днем Святого Патрика, — сказал он. — Вы ходили на парад?
— Нет, — ответила она. — А ты?
— Я всегда хожу, — похвалился он. — В колонне «голубых», — добавил он со смешком. — У тебя есть свободная минутка?
— Если тебе нужен Майкл, то он еще не пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Вознаграждение деньгами?
— Иногда. Все зависит от типа сделки. В данном конкретном случае наше вознаграждение выражается в проценте с прибыли.
— Вы получаете проценты с прибыли только за то, что свели вместе две компании?
— Можно сказать и так. В принципе.
— Неужели вам отдали часть прибыли?
— Не все так просто, как может показаться.
— А какой процент?
Фавиола рассмеялся.
— Достаточно большой.
— Ну, какой?
Он снова засмеялся.
— Ну скажи же! Сколько?
— Сколько — чего? Сколько раз я хочу тебя поцеловать?
— Ну, и это тоже. Но сколько ты получил за день работы...
— Я люблю тебя больше...
— ...в Сара...
— ...чем жизнь.
Наступило долгое молчание.
Наконец она сказала:
— Ты меня не любишь.
— Нет, люблю.
Снова тишина.
Затем раздался женский голос:
— О! Да! Боже, да!
— Черт, — в сердцах сплюнул Реган.
* * *
Эндрю Фавиола выяснял у Парикмахера Сэла, откуда взялось чертово кольцо. Реган и Лаундес внимательно слушали. Фавиола не терял времени даром: сегодня, в пятницу, прошло всего лишь два дня с тех пор, как они впервые услышали о краденом кольце.
— Хорошенькие подарки ты делаешь, Сэл, — говорил он. — В следующий раз не забудь предупредить меня, что твой подарок в розыске, и я тогда не стану...
— Эндрю, постой, — взмолился Сэл. — Я же не знал, что оно в розыске.
— Какой пустяк! Всего лишь Бостонский музей!
— Кольцо досталось мне по случаю, откуда мне было знать, что кто-то спер его из музея?
— Кстати, а каким образом оно тебе досталось?
— Ну каким образом достаются вещи? Честно говоря, я полагал, что оказал тебе услугу, Эндрю, когда подарил тебе такое замечательное кольцо. Согласись, оно совсем необычное. Я никогда не видел такого абсолютно черного кольца, а ты?
— Где ты его взял, Сэл?
— Есть один типчик, некто Риччи Палермо, два-три года назад он работал у меня на сборе процентов, а потом капитально подсел на иглу. Я бы не доверил ему старушку перевести через улицу, но он поплакался мне в жилетку, я расчувствовался и одолжил ему штуку где-то в прошлом месяце. Естественно, гаденыш пропускает два платежа, я его нахожу, и он предлагает мне кольцо и автомат — уж не знаю, где он их добыл. Я говорю: не грузи меня своими проблемами, я не скупщик краденого. Девять сотен...
— Так ты, выходит, знал, что кольцо краденое?!
— Нет, что ты. Я его просто «опускал». Пусть думает, что я считаю кольцо краденым. Автомат мне понравился, а кольцо — ну, сам видел, какое-то черное, ржавое, что ли? Значит, он должен мне штуку плюс проценты за две недели. Всего выходит тысяча сто два доллара и пятьдесят центов, а он предлагает мне колечко и «узи» за все. Я говорю: кольцо засунь себе в задницу, «узи» я забираю в уплату за проценты, а ты мне по-прежнему должен штуку. Кольцо же выглядит так, будто его на помойке нашли, верно? А он мне начинает петь, что оно очень ценное, какая-то древнеримская старина, второй или третий век, — ну, я тебе уже рассказывал, когда дарил его. Он сказал, что по сатиру и птице можно точно определить, что оно сделано в Риме. А я что — откуда мне знать?
— Оно греческое.
— Ну, греческое, какая разница. Я говорю: «Лады, беру кольцо за проценты на неделю вперед, но штуку ты мне все равно должен». На том мы и разошлись. Иными словами, я получил автомат за стольник с мелочью и кольцо за полтинник. Но оно очень красивое, Эндрю, согласись. Особенно когда привыкаешь, что оно выглядит ржавым...
— Таким образом, ты подарил мне кольцо, которое какой-то наркоша Риччи Палермо спер откуда-то...
— Эндрю, но я же не знал, что оно «горячее», мамой клянусь!
— ...а потом моя знакомая относит его в ювелирный магазин, чтобы узнать, из какой части Римской империи...
— Да, он сказал, что оно римское.
— ...и оно возвращается ко мне, но уже как греческое кольцо, украденное из Бостонского музея. Еврей — владелец магазина — говорит ей, что кольцо краденое. Если бы он захотел, он мог бы сообщить в полицию, Сэл! Колечко твое в розыске, понимаешь? Ты едва не навел на меня полицию из-за своего поганого краденого кольца!
— Я не знал, что оно краденое.
— Ты наводил справки?
— Нет.
— А откуда еще, по-твоему, у наркомана может очутиться древнегреческое кольцо второго века до нашей эры...
— Он сказал, что оно римское.
— ...если он его не спер? Объясни мне, Сэл.
— Я не знаю, где он его взял. Я не спрашивал. Откуда у него автомат, я тоже не спросил.
— А где автомат теперь?
— Уже ушел.
— И его тоже проследят до моего порога?
— Никто ничего не проследит, Эндрю.
— А ты уверен, что этот автомат не проходит по какому-нибудь мокрому делу?
— Он уже в Африке, так что пусть он тебя не беспокоит.
— Если я правильно тебя понял, беспокоиться мне надо только о кольце?
— Ни о чем тебе не надо беспокоиться. Никаких проблем, Эндрю, поверь мне. Автомат далеко, а кольцо я заберу. Так что не волнуйся, хорошо?
— И больше никогда не приноси мне ничего «горячего»!
— Я не знал, что оно «горячее». Но тем не менее извини.
— Если хочешь, чтобы полиция выходила на тебя, — пожалуйста. Но меня прошу сюда не вмешивать.
— Извини, Эндрю, я же понятия не имел.
— На вот, забирай свое дерьмовое кольцо.
— Спасибо. Мне очень жаль, честное слово.
— Ты должен мне пять штук.
— Что?!
— Пять штук, Сэл. За кольцо.
— Что ты имеешь в виду?
— Оно стоит пять штук. Во столько его оценил тот еврей, и столько я за него хочу. В качестве компенсации за моральный ущерб.
— Ну послушай, Эндрю, дай мне...
— Пять штук, Сэл. К завтрашнему утру.
— Эндрю, ну...
— Чтобы я смог купить кольцо без истории.
— Но я же правда не знал, что оно...
— До свидания, Сэл.
— Господи.
* * *
В субботу утром пошел снег, и шел не переставая до середины воскресенья. Все кругом кричали о «самом обильном снегопаде столетия», хотя в детстве ей доводилось видеть снега побольше. Они с Майклом и Молли сходили в парк и катались на санках весь день, а затем пообедали в ресторане на Семьдесят восьмой улице, одном из немногих, который не закрылся из-за непогоды. Улицы, тротуары, вообще весь город казались чистыми и белыми. Она знала, что завтра снег посереет, а потом и вовсе превратится в черную грязную жижу. Но сегодня город стоял как в сказке, и ей очень хотелось разделить эту красоту с Эндрю. Она не сомневалась, что завтра из-за снега занятия отменят. Удастся ли ей ускользнуть на свидание? Будет ли работать контора Майкла или он тоже останется дома? Когда улицы очистят от снега? Когда по ним возобновится движение? Сможет ли Эндрю послать за ней машину в среду? А если нет, будет ли работать подземка? Ей не давала покоя мысль о том, что из-за превратностей погоды их свидание на этой неделе может не состояться.
* * *
Когда вечером в понедельник, вскоре после окончания снегопада, раздался звонок телефона, Эндрю сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Как ни странно, первая мысль, что пришла ему в голову, была: она во всем призналась мужу.
— Алло, — сказал он.
Электронные часы на столике рядом с кроватью показывали 23.50. Он не сомневался, что Сара все-таки не выдержала напряжения.
— Эндрю?
Он сразу же узнал голос. Его кузина Ида. Дочка дяди Руди. «О Боже!» — пронеслось у него в голове.
— Что случилось? — спросил он.
— Энди, мой папа умер.
— Боже! — сказал он, теперь уже вслух. — Как? Я полагал...
— Не от рака. Он умер от сердечного приступа.
— Ты где?
— В больнице. Врач из реанимации говорил со мной всего две минуты назад. Тебе я позвонила первому.
Она разрыдалась.
— Ида! — крикнул он в трубку.
Похоже, она больше не могла сдерживать свои чувства.
— Дорогая, — позвал он.
— Да, Эндрю. Да.
Она все еще всхлипывала, слезы душили ее.
— Где Бобби?
— Рядом со мной.
— Дай мне его.
— Ты приедешь, Эндрю?
— Да. Передай трубку Бобби.
Через секунду он услышал голос Бобби Триани.
— Алло, — сказал он.
— Что случилось?
— Он лег спать сразу после ужина, потом проснулся около половины десятого и пожаловался сперва на боль в руке и плече, а затем у него начало жечь в груди. Он позвонил Иде и все ей рассказал, но тогда он думал, что съел что-то не то, что у него сильная изжога. Но Ида заволновалась — ты же знаешь, как она тряслась над ним с тех пор, как умерла ее мать. Она велела мне одеваться, и мы поехали к нему домой. Времени было примерно без четверти десять. К тому моменту, когда мы добрались, боль стала еще сильнее. Он говорил — словно слон стоит у него на груди. Тогда я вызвал «скорую», и они сразу же отвезли его в реанимацию. Почти час они бились над ним, но так ничего и не смогли поделать. Им не удалось растворить тромб той хреновиной, которую они в него вводили, — стрепто— как-то там еще.
— Как Ида?
— Плохо.
— Скажи ей, что я уже еду.
— Обязательно.
— В какой больнице вы находитесь?
Эндрю быстро прикинул, стоит ли звонить Билли домой, но пока тот доберется на «линкольне» до Грейт-Нек, сам Эндрю на «акуре» успеет проехать уже полдороги. Ровно через десять минут он выходил из подъезда.
В это время на Кросс-Айленде не было ни души.
Вдоль узких расчищенных дорожек поднимались высокие снежные сугробы. Фары его машины прорубали в темноте два длинных и узких тоннеля.
Пожалуй, Ида всегда была ему даже ближе, чем родные сестры. Когда он родился, Анджеле исполнилось четыре года, а Кэрол — два. Между девочками существовала тесная связь, и, хотя они целовались и сюсюкали со своим очаровательным крошечным братцем, повзрослев, он так и не смог стать своим в их тесном маленьком мирке.
С другой стороны, Ида родилась всего на два месяца позже его, и именно ей довелось стать постоянной подружкой в его играх и хранительницей его секретов. Дядя Руди и тетя Кончетта жили неподалеку, и братья с семьями постоянно ходили в гости друг к другу. А по воскресеньям вся семья собиралась в большом старом доме на северной оконечности Лонг-Айленда, куда перебрались дедушка и бабушка после того, как закрыли свою булочную на Кони-Айленде. Сестры Эндрю научились общаться между собой на языке глухонемых, но Эндрю не обижался — у него была Ида.
Темноволосая, темноглазая Ида, больше похожая на отца, чем на мать, с носом, который через много лет Эндрю увидел на портретах кисти художников позднего Ренессанса. В то время Эндрю еще был хрупким белокурым мальчиком — его волосы не темнели лет до двенадцати-тринадцати, — но дядя Руди вечно говорил при виде маленьких кузенов: «Ни кожи, ни рожи», а потом неизменно добавлял: «Но до чего похожи», хотя внешне они сильно отличались. Со временем Эндрю понял: он имел в виду их духовную близость.
С годами их пути разошлись.
Пока он мчался сквозь ночь в больницу, где Ида с нетерпением ждала его, ему припомнился случай, когда она разбила ему голову, — им обоим исполнилось по шесть лет, и он за что-то ее дразнил. Она размахнулась своей маленькой красной сумочкой и так хрястнула его по затылку, что у него из ранки пошла кровь.
Она плакала сильнее, чем он.
«До чего похожи...»
Она часто смеялась над его большими ушами.
Он дразнил ее за длинный нос.
«Ну и клюв! Это нос или насос?»
Она звала его Микки Маус.
Он звал ее Пиноккио.
Он любил ее всем сердцем.
Внезапно он разрыдался и не сразу сообразил, плачет ли он по бедному дяде Руди или по тем замечательным воскресным дням, когда носился в дедушкином доме вместе со своей кузиной Идой.
В четверг утром передняя полоса газеты «Дейли ньюс» выпалила, задыхаясь:
БОСС
МАФИИ
ОТПРАВИЛСЯ
К ПРАОТЦАМ
«Пост», раздираемая внутренними проблемами, предложила своим читателям не менее красноречивый заголовок:
КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ
Заголовки бросились в глаза Саре, когда она покупала «Таймс» в газетном киоске на платформе подземки. По дороге она пробежала глазами по заметке, в которой сообщалось о смерти какого-то крупного мафиозо, выжившего в сотнях бандитских разборок только для того, чтобы умереть от банального сердечного приступа.
«Так ему и надо», — подумала она и перевернула страницу.
Выйдя на станции у Шестидесятой улицы, она направилась к телефонной будке и набрала номер телефона Эндрю. Стоя на горке снега, она выслушала записанное таким знакомым голосом сообщение, что контора закрыта до четверга. Дождавшись гудка, Сара сказала:
— Привет, это я. Надеюсь, у тебя все в порядке?
Затем быстро достала из сумочки мелочь и позвонила ему в Грейт-Нек. Там телефон вообще не отвечал.
Выпавший в конце прошлой недели снег стал таять. Ярко светило солнце. Завтра — День Святого Патрика, и в субботу наступит весна. Но она не могла думать ни о чем, кроме того, что на этой неделе не увидится с Эндрю.
Барни Левин позвонил им вечером того же дня, когда Сара готовила еду.
— С Днем Святого Патрика, — сказал он. — Вы ходили на парад?
— Нет, — ответила она. — А ты?
— Я всегда хожу, — похвалился он. — В колонне «голубых», — добавил он со смешком. — У тебя есть свободная минутка?
— Если тебе нужен Майкл, то он еще не пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48