В чем-то ангелам это было легче. Они могли использовать сознания других, уже находящихся в них, одержимых ими. Им было легко использовать восприятие человека и найти в нём своего рода окно — хотя, возможно, микроскоп был бы лучшей аналогией, — через которое они видели совсем иной мир.
Дэвид понял, что в одной важной области использование зрения или мышления иного разумного существа сильно отличается от использования микроскопа или телескопа. Видение живого существа было активным, оно было чем-то, уже тесно связанным с пониманием. Человеческие глаза были не просто окнами, в которые смотрела душа, потому что зрение тесно связано с пониманием. Человеческий глаз узнавал предметы, которые были ему известны, он обращал внимание на одно и игнорировал другое, зрение откликалось на то, что наблюдало, и приспосабливалось ко всем видам стимулов. В этом смысле человеческие глаза сильно отличались от микроскопов или спектроскопов.
Ангелы, научившиеся видеть человеческими глазами, волей-неволей поддавались фильтрации информации решетом человеческого понимания; используя подобные «инструменты», они зависели от способностей, которые уже имели сами инструменты. Поэтому вторичное восприятие ангелами мира людей могло сильно страдать от человеческого недопонимая.
Дэвид уже знал, что ангел, которого Харкендер теперь называл Зиофелоном, однажды обманулся специфическим восприятием мира Харкендера; ангел принял, вместе с его видением его теории и его чувства. Он также знал, что сэр Таллентайр разрушил эти ограничения и показал ангелу гораздо больше, чем тот мог увидеть и понять.
Теперь он начал понимать, что произошло в прошлом — десять тысяч лет назад, или даже гораздо раньше. Он понял, почему «Истинная история мира» Глиняного Человека была вовсе не истинной историей, но почему она казалась такой, и не только Глинну, но также и ангелу, сотворившему его из материи, которую населял.
Когда ангелы впервые позаимствовали человеческое восприятие, чтобы взглянуть на материальный мир и увидеть его так, как видят его люди, они унаследовали идолов примитивного человеческого сознания. Они увидели мир наивными глазами недавно появившихся людей и поняли его с помощью человеческих же грубых определений. Они буквально восприняли мир как живое творение, полное духов, созданных странными и извращенными Демиургами. Также как и людям, населявшим материальный мир, ангелам показалось, что Земля лишилась первоначального идеального состояния, и с необходимостью они стали думать о мире в тех же рамках.
Ангелы действительно поверили в Золотой Век, который пытался описать Глиняный Человек, но они неосознанно переняли эту веру у необразованных людей.
Ангелы приняли за истину все, чему научились у людей, так как не могли отделить правду от выдумки. И это не было проявлением их глупости. Если бы линзы микроскопов стали вдруг религиозны и наполнили бы свое видение разнообразными фальшивыми идолами, как бы щепетильный ученый смог отличить правду от лжи? Единственное, чему он мог бы верить, так это тому, в чем микроскопы не спорят друг с другом. Но если бы все микроскопы были охвачены религиозным чувством, насколько ценен бы оказался микроскоп-атеист! Не потому ли Таллентайр так поразил Зиофелона, подумал Дэвид. Не потому ли Махалалель — если он, конечно, не был лишь частью сна во сне — позаботился о том, чтобы связаться с ним?
Ангелы не были богами, но как только они подключились к сознанию первых людей, они неизбежно стали считать себя богами. Только так могли первобытные люди осознать присутствие ангелов и поместить их в свою модель Вселенной. Имена имели значения, так как имена помогали возникать образам и в результате начинали управлять этими образами.
Первобытные люди пытались объяснить ангелов, которыми они были одержимы, сводя их к образам богов. Возможно, некоторое время ангелы отвечали благодарностью на человеческое восхищение. Наверное, ненадолго действительно установилась эпоха мелких чудес, когда по крайней мере некоторые из богов, придуманных людьми, отвечали их ожиданиям и молитвам.
И даже в таком случае, понимал Дэвид, «Истинная история» Люсьена де Терра был просто сборником мифов. Это была человеческая интерпретация истории, сочиненной ангелами на основе восприятия самими людьми их природы и происхождения: порочный круг ошибок и заблуждений. В том, что это так, нет никаких сомнений, решил Лидиард, хотя «Истинная история» говорила о способности мира явлений трансформироваться и об обманчивости свидетельств минувших эпох. Мир был стар, он существовал тысячи миллионов лет прежде, чем эволюция человеческого разума создала условия, позволившие некоторым ангелам испытать новые ощущения и поверить, что они боги. И только убеждение в собственной божественности заставило ангелов опасаться Бога богов, таинственного верховного Создателя, который создал материальный мир и передал им контроль над ним.
Несмотря на то, что Лидиард был лишь человеком, мало похожим на ангела и совершенно не способным, как они, разрушать и опустошать, он был уверен, что видит более ясно с помощью своего нового восприятия, полученного от ангелов, и силы собственного интеллекта. Он видел яснее, чем могли видеть сами ангелы, так как они опирались на восприятие первобытных людей. Дело было не в том, что его интеллект оказался сильнее ангельского, скорее, наоборот — в том, что он оказался слабее. Объяснение заключалось в том, что он мог понять почти всё, если имел правильную точку зрения и правильный воображаемый рычаг.
Дэвид увидел и понял, кем были ангелы, насколько ему позволяли пределы его понимания.
Он также увидел то, что видели другие.
Теперь он начал понимать и то, почему ангелы не ограничились использованием одного видящего. Они знали, насколько подвержено заблуждениям и как многообразно человеческое восприятие, поэтому попытались объединить шесть разумов, как можно теснее связав их, чтобы откинуть прочь их личные заблуждения и сравнить их видения. Он также понял, почему это стало ещё одной ошибкой. Два глаза видят лучше, чем один, только если их способности гармонично сочетаются. Сложный глаз мухи, должно быть, неплохо функционирует, но он позволил себе усомниться в том, что простое приумножение образов делало восприятие более точным.
Дэвид знал, что увиденное остальными, слившись с его собственным восприятием, может только вызывать смятение и неразбериху, и подозревал, что кто-то из компании ангелов знал об этом заранее. И это само по себе должно было испугать тройственный союз. Известие о том, что все, узнанное ими, уже давно известно Махалалелю, разумеется, испортит любую победу, которой они мечтали достичь.
Несмотря на дарованную Махалалелем убежденность в том, что он один ясно различал то, что открылось шестерым, Дэвида очень интересовало, что увидят остальные. Он был не настолько тщеславен, чтобы считать, будто его восприятие не может быть расширено, и теперь, когда боль чужого восприятия добавилась к заднему плану его ощущений, любопытство стало особенно сильным.
Построив собственное мнение об увиденном, он заглянул в сознание своих товарищей. Когда он сделал это, они заглянули в его сознание, но то, что увидели они, всё же зависело только от особенностей их личного восприятия, от личных идолов ложной веры. Шестеро поделились своими видениями, потому что не могли их скрыть, — но ничто не могло заставить их прийти к одному пониманию.
Де Лэнси увидел и понял меньше всех. Сфинкс использовала его фактически как слугу, запрещая ему видеть или вспоминать что-либо, кроме того, что она хотела. С той несчастной ночи в Египте он практически перестал быть свободным и разумным существом. Ему недоставало источников, из которых он мог бы почерпнуть понимание происходящего с ним.
Для де Лэнси чуждые ощущения, наполнившие его сознание, остались непостижимыми, и то, что он мог разделить восприятие своих товарищей, ему не помогло. Когда боль, наконец, перестала терзать его душу, де Лэнси оказался в неком переходном состоянии: немом спокойном месте, которое активно сопротивлялось возможности восприятия.
Дэвид был удивлен способностями де Лэнси к отрицанию, а также странным удовольствием, которое он находил в отсутствии всяких ощущений. Это было своего рода блаженство, и он понял, что возможность превратить Ад в такое бесцветное, пресное подобие Рая была для людей определенного склада прекрасным даром. Он также понял, что его собственное равнодушие к такой перспективе могло не затронуть ангелов, и что должно найтись основание надеяться, что они окажутся более любопытными и заинтересованными.
Возможно, думал он, де Лэнси сочтут нашедшим нирвану — и если только ангелы решат оставить на этом свои амбиции, они также станут безмолвными и пассивными.
Возможно, думал Дэвид — хотя он знал, как трудно создать обман — де Лэнси выбрал лучшее восприятие из них всех; возможно, де Лэнси обнаружил единственный Рай, которого может добиться разум. Но сам Лидиард всеми силами постарался скрыть своё намерение избежать подобного финала.
Люк Кэптхорн, пожалуй, являлся наименее интеллигентным среди видящих, он почти ничего не почерпнул из своего краткого образования, но его сознание не было таким искалеченным, как у де Лэнси. Он был жив и активен последние двадцать лет, и он был не настолько тупым, чтобы ничего не понять, находясь на услужении у Джейсона Стерлинга. Его тайный сатанизм, каким бы абсурдным он ни казался постороннему взгляду, по крайней мере, наделил его готовностью к сверхъестественным переживаниям. Подготовленный таким образом, Люк преодолел барьер боли с трудом, но когда её действие начало снижаться, он жадно ухватился за предположение, что избранный им бог пронес его сквозь стену огня, чтобы он мог жить в обители демонов как любимый слуга, а не простая жертва.
Там, где де Лэнси обнаружил странный образ Рая, Люк увидел особый вид Ада — и ничто из того, что он разделил со своими товарищами, не поколебало его уверенности.
Люк не терял ощущения боли, даже когда она стала терпимой и её можно было игнорировать. Он сознательно припадал к ней — не из мазохистской извращенности, но по странным психологическим мотивам, которых Дэвид от него не ожидал. В примитивной философии Люка весь мир, вся Вселенная были постоянно наполнены болью. Как Шопенгауэр, о котором он никогда не слышал, Люк считал неопровержимой истиной то, что для живых существ мир содержит в себе гораздо больше несчастья, чем счастья, и что воля к выживанию всеми силами по-своему является извращением, постоянной борьбой с неравенством. Но Люк не позволял вере в это обстоятельство сделать себя несчастным — даже несмотря на то, что никогда не задумывался о шопенгауэровской мысли добавить силу Идеи к власти Воли. Он не нуждался в этом, он следовал простой стратегии преклонения перед злом и считал Дьявола своим богом.
Люк приучил себя переносить неудачи, горе и постоянные муки в жизни, прося за это только одно: чтобы ему можно было увидеть, насколько его горе и страдание были величественнее, чем у остальных. Он был готов страдать с Люцифером в Аду в обмен на власть мучить самому: это было его самое тайное и заветное желание — и он был рад обнаружить это в мире, который ему позволило увидеть зрение ангелов.
Люк увидел жаркий и неистовый мир действия и хаоса как бесконечный яростный очаг, окружающий все своим звуком и силой. Он увидел его смеющимся существом, насмехающимся над ничтожными претензиями грубых, холодных материальных существ, надеющихся отыскать какое-то подобие мира и утешения в загробной жизни. Чистилище де Лэнси показалось Люку простым добровольным самоотрицанием, крайней трусостью. Ангелов он, разумеется, сделал компанией Сатаны, изгнанной из загадочного Рая вооруженными Божьими воинами, но получившей материальный мир в качестве компенсации, как место для увеселительных пыток.
Люк и Дэвид узнали об идеях друг друга, но Люк не обратил внимания на идеи Дэвида. В отличие от Лидиарда или Харкендера, Люк был обманут своим опытом, он явился без любопытства и без особой храбрости, необходимой для обострения любопытства. Он выбрал превращение в оракула, но его выбор воплотился в идолах ложной веры, которые теперь стали такими гигантскими и могущественными, что сокрушить их было невозможно.
Дэвид бы предпочел, чтобы ангелы не обратили внимания на извращенные фантазии Люка, так как, по его мнению, им лучше было бы поверить осторожному де Лэнси. Но он понял, что не имеет значения, насколько он уверен в правильности собственного восприятия: ангелам может не хватить сил подтвердить или опровергнуть его правоту. Существовала опасность, что кто-то из ангелов предпочтет судьбу, предложенную Люком Кэптхорном.
В реальном мире не было Дьявола — но он появится, если кто-либо из ангелов серьезно уверует в такую возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55