– Как, правильно?
Ризус едва посмотрел на фишки и пробормотал:
– Да вроде как…
– И впрямь «вроде как». Однако внешнее сходство бывает и обманчиво, Ризус. Давай-ка обсудим с тобой философский вопрос: за любой товар, как мы оба знаем, можно расплатиться деньгами. А чем оплачивают кровь? А?..
Дряблые брылья вновь затряслись, потом вдруг перестали. Ризус, как мог, выпрямился на неудобной скамейке. Ки, наблюдавшей за ним, тут же пришла на ум жаба, надувающаяся перед тем, как заквакать. Но даже и жаба вызвала бы у Ки больше доверия, чем этот человек, смотревший на нее круглыми поросячьими глазками.
– Да никак ты угрожаешь мне, Ки? Позволь спросить, чем? Хочешь убить меня?.. Знай, что в этом городе тебе от правосудия не уйти. Меня ценят здесь. Я известный и уважаемый торговец… А может быть, ты хочешь выдвинуть против меня какие-то обвинения?.. Да кто послушает тебя, бродячую ромни? И потом, какие у тебя могут быть свидетельства? Ты не убита и, насколько я вижу, даже не ранена…
Он сложил пухлые ручки на коленях и уставился на Ки так, словно объявил ей шах.
– Интересные рассуждения, – сказала Ки, поудобнее устраиваясь в кресле и задирая ноги в пыльных сапогах на сияющую крышку стола. При этом она слегка уперлась в нее каблуком и отметила про себя, как вздрогнул Ризус, словно грубый каблук оцарапал не вощеное дерево, а его самого. – Знаешь, Ризус, если я тебя прикончу, тебе ведь уже не будет особенной разницы, накажут меня за твое убийство или не накажут. Зато тебе будет очень даже небезразлично, если некий возчик-ромни перестанет тайно возить для тебя в Коритро ароматные самоцветы. Ну да, они там запрещены, но я-то знаю, что ты имеешь с них неплохой бакшиш. Возможно также, у тебя будут немалые трудности, если вообще все ромни вдруг возьмут да и откажутся иметь с тобой дело. Но я не угрожаю тебе, Ризус. Отнюдь, отнюдь. Я просто пытаюсь показать тебе, что знаю, каким образом следовало бы тебя запугивать, возымей я такое желание. И жизнь твоя мне тоже без надобности. Твоя кровь – слишком мелкая плата за ту, что уже пролита. И деньги мне твои не нужны.
Кроме тех, что ты должен мне за доставку.
Сузившимися глазами наблюдала она за тем, как ерзал на скамейке маленький толстячок. Его жирные пальцы были унизаны кольцами, которые перетягивали пухлую плоть, делая пальцы похожими на розовые, в перевязках, колбаски. Эти колбаски беспокойно сплетались и расплетались. Круглые маленькие глаза так и бегали по комнате. Они смотрели куда угодно, только не прямо в глаза Ки. Та продолжала молча смотреть на него. Ризус то выпячивал, то поджимал губы.
– Ну так чего тебе от меня надо? – сказал он наконец. – Ладно, я сполна заплачу тебе. И ступай по-хорошему…
Он поднялся и торопливо прошел к шкафу. Выудив из кармана маленький ключ, он отомкнул один из ящичков. Ки слышала, как звенели монеты, как шуршал ящичек, вдвигаясь обратно. Поспешно вернувшись к столу, Ризус выложил перед Ки стопку серебряных монет. Ровно столько, сколько был должен. Не больше и не меньше. Ки кивнула и подгребла их к себе. Потом ссыпала самоцветы с ладони на стол, и они простучали, словно речная галька.
– А теперь ступай, – сказал Ризус. Он следил нетерпеливо поблескивавшими глазами за тем, как она неспешно пересыпает монеты со стола в свой поясной кошель. А потом выпятил нижнюю губу, глядя на россыпь чуть ли не простых стекляшек, которые к нему за эти деньги вернулись.
– Зря огорчаешься, – негромко сказала ему Ки. – Не куксись. По-моему, ты вовсе не в проигрыше.
– А вот это уж мое дело, – отрезал Ризус.
– Правильно. Дело купца, торгующего чужой кровью. Видишь ли, Ризус, у меня нет никакого опыта в сделках подобного рода. Так что просвети, будь любезен. Во сколько оценили мою жизнь, а? И кто ее оценил?
Его снова отнесло к скамейке перед столом; и он уселся, напряженный словно собака, вымаливающая подачку. Даже почти так же высунул розовый язык и облизал губы.
– Значит, вот чего ты от меня хочешь?.. Хорошо, но за это потребуется заплатить…
И на круглой ряшке появилось удовлетворение: наконец-то он снова овладел ситуацией.
А Ки не чувствовала даже злобы, необходимой, чтобы с ним разобраться. Ее переполняло лишь усталое отвращение. Она не стала перебивать, предоставив ему чесать языком дальше.
– Тебе следует знать, Ки, что твоя жизнь или смерть ни в коем случае не упоминалась. Я получил… скажем так, комиссионные. За то, что направлю тебя с твоим фургоном через некий перевал. Мне не устанавливали никаких сроков и вполне удовлетворились моим словом, что я тебя когда-нибудь отправлю. И все. Все, Ки! Откуда мне было знать, что там тебя подстерегает какая-то опасность? Вот видишь, совсем даже незачем на меня сердиться. Мы ведь по-прежнему можем иметь с тобой дело, не правда ли? Я и ты… – Он приумолк, задумчиво грызя ноготь большого пальца. Потом сказал: – Я думаю, справедливая цена за только что сообщенные сведения как раз равняется сумме, которую я опять-таки только что…
Дальше Ки слушать не стала. Спуская со стола ноги в поношенных дорожных сапогах, она не чувствовала даже гнева. Она вообще ничего не чувствовала, широким размахом сметая на пол писчие перья, счетные фишки и вороха каких-то свитков. Ризус тонко, отчаянно завизжал, но Ки, не меняя выражения лица, опрокинула стол. Полированное дерево врезалось в каменный пол, веером полетели щепки. Жилистыми, натруженными работой руками она как пушинку оторвала от пола резное кресло, и оно пролетело через всю комнату, чтобы с треском проломить весь перед полированного шкафчика. Ризус с воплями ринулся из комнаты наружу. Ки последовала за ним, и ее шаг был грозным, стремительным шагом пантеры. Ризус удирал безо всякого достоинства или цели, оглядываясь и затравленно вереща. Ки следовала за ним молча, беспощадно. Вот Ризус нырнул в ту самую комнатку, из которой он появился в самом начале, и оттуда послышался женский голос. Женщина о чем-то спрашивала его…
Ки вошла следом за ним.
Комната оказалась сплошь бело-желтая, с полами сливочного цвета и белоснежными коврами, завешанная шпалерами, изображавшими цветущие луга. Посредине красовался широченный диван, а вокруг – изящные столики, сплошь заставленные невероятным количеством сладостей и фруктов. Когда они вошли – причем Ризус пошатывался и трясся всем телом, – с дивана вскочила девушка. Она ахнула при виде безжалостной преследовательницы – грязной, запыленной женщины с ничего не выражавшим лицом.
При виде ее Ки застыла на месте. Но не исключительная юность девушки ее потрясла, хотя представить себе этого полуребенка в объятиях Ризуса само по себе было сродни святотатству. И не обнаженное девичье тело, искусно раскрашенное для любовных утех, ее изумило. Нет. Она просто увидела на нежном горлышке серебряное ожерелье, составленное из крохотных фигурок кружащихся гарпий. А с мочек обоих розовых ушек свисали сережки, опять-таки в виде гарпий. Темно-синих и голубых.
«Она ведь у нас золотых и серебряных дел мастер, да такой, каких семья еще не видала…» – когда-то сказал ей Хафтор. И тут он был прав. Всякий, кто хоть раз видел ювелирные произведения Марны, сумеет потом узнать их из тысячи. Ки сама не заметила, как подошла к девчонке вплотную, и осознала, что делает, лишь ощутив в своих руках прохладное серебро ожерелья. Девушка кинулась наутек, проворно меряя босыми пятками сливочный пол, а на белой шее краснела отметина от грубо сорванного ожерелья.
Ризус продолжал отчаянно вопить, изо всех сил дергая шнур звонка, призывавшего слуг, но все это проходило мимо сознания Ки. Она стояла с ожерельем в руках и пыталась вспомнить лицо Марны, но оно не вспоминалось ей. Перед глазами стоял только Хафтор. Хафтор, сражающийся с безумием… жаждущий отмщения… Этой жажды ему так и не суждено было утолить. О, Хафтор слишком хорошо научился ненавидеть. Что ж, и Марну теперь этому обучать?.. Ки отшвырнула прочь серебряных гарпий. Ожерелье со звоном скользнуло по полу и обвилось кругом ноги Ризуса. Он на какой-то миг прекратил вопить, нагнулся и подобрал свое сокровище.
– Отдай ей вот это, – воспользовавшись внезапной тишиной, сказала ему Ки. – Скажи ей, что она преуспела. Скажи ей, что это сняли с моего мертвого тела. Скажи ей, пусть пребывает в мире: все кончено.
Ки пошарила в поясном кошеле, и серебряный гребень сам лег ей в ладонь. Ки занесла руку, собираясь запустить им в Ризуса, но сделать этого так и не смогла. Она подошла к купцу и вложила гребень в его потную руку. И сама удивилась, ощутив мимолетный укол сожаления. Нет. Не поддаваться… Повернувшись на каблуке, она вышла вон из комнаты, протиснувшись между двумя ничего не понимающими слугами, как раз подоспевшими на зов хозяина.
И ушла…
10
Еловый Кряж оказался пыльным, насквозь выстуженным городишком, зажатым между двух лесистых гор. Единственной гостиницей, сыскавшейся в городке, на пару заправляли человек и т'черья. К большому сожалению Ки, кухней и вообще всем, что касалось еды, ведал именно т'черья. Соответственно, в общей комнате не было ни столов, ни скамей, лишь подносы, поднятые на низенькие ножки и засыпанные ровным слоем песка. Так уж было заведено у т'черья. Посетителям предоставлялось устраиваться на соломенных циновках. Высота подносов плохо соответствовала росту Ки: если она садилась прямо на пол, они оказывались высоковаты, а долго высидеть на корточках она не могла. Делать нечего, она притащила из мастерской тележника одно из своих одеял и, в нарушение всех традиций, свернула его в качестве подушечки. Юный т'черья, принадлежавший к третьему полу, разгладил песок на ее подносе и принес ей горячей еды и золотистого вина. Ки принюхалась: хлеб был только что выпечен. Хорошо. Кусочки сероватого мяса и какие-то зеленые стебли, плававшие в жирной похлебке, вызвали у нее гораздо меньше доверия. Она невольно нахмурилась при мысли о двух медных дрю, которые только что выложила за этот обед.
Тележник содрал с нее чуть ли не все деньги, причем авансом, еще не приступая к работе. Кое-что ей удавалось заработать с помощью своих тяжеловозов, таская бревна с лесоповала в горах. Не особенно много, но хватит, чтобы расплатиться за постройку фургона. Подумав об этом, Ки подавила нетерпение, охватившее ее при мысли о нескончаемых днях однообразной работы и ожидания, которые ей предстояли. Она напомнила себе, что определенной цели и каких-то сроков у нее больше не было. Нет уж, в который раз сказала она себе. Ни в какой Фезус сломя голову она не помчится. Хватит и того, что она заехала в «Три Фазана» и, как дура, расспрашивала там насчет парня с повязками на лице. Миккет, хозяин гостиницы, немало подивился подобным расспросам. Ки совсем не понравилось, как он на нее смотрел: ни дать ни взять уже что-то прикидывал и рассчитывал. Но всего удивительнее было то, что и в Еловом Бору она остановила свой выбор именно на том тележнике, которому что-то говорило имя Вандиена. Да уж. Все это было достаточно скверно и само по себе. Предпринимать же еще какие-то шаги значило признать, что двигало ею нечто большее, чем простая забота. Ки отпила золотистого вина и опять нахмурилась, на сей раз из-за его необычного букета.
Ко всему прочему, сказала она себе, Вандиен, вне всякого сомнения, давным-давно уже уехал из Фезуса. А не уехал, так уедет, пока строится проклятущий фургон.
Фургон… Ки глотнула еще вина, словно желая утопить в нем непрошеную мысль. Сколько бы ни объясняла она все детали взмокшему от усердия мастеру, сколько бы ни перепроверяла до последнего вершка каждый размер – фургон будет, уже не тот. Вандиенов тележник был преисполнен собственных соображений о том, как строить фургоны. Он, в частности, собирался изменить подвеску колес, чтобы в случае глубокого снега можно было их заменить. Еще он хотел увеличить кабинку и устроить вторую дверь, открывавшуюся сбоку фургона. Он настаивал, что ей жизненно необходимы более широкие окна, равно как и более просторное ложе. Каждый Божий день Ки во всех подробностях объясняла мастеру, что следовало делать. И каждый Божий день, когда доходило до осмотра сделанного, выяснялось, что он упрямо воплощал свое. Сегодня Ки вышла из себя и пригрозила, что не станет платить. «Ну так и строй сама, как твоей душеньке угодно», – ответствовал мастер. Ну что за невозможный мужик!.. Ки в который уже раз спросила себя и какая нелегкая ее дернула с ним связаться. Он был настолько же невозможен, как и сам Вандиен.
Ки отпила еще вина, чувствуя, что понемногу привыкает к его странноватому вкусу. Тем более что другого предложить здесь и не могли…
…Какой-то посетитель, идя мимо, легонько задел ее плечо, и Ки рассерженно обернулась. Сперва она увидела только мягкие кожаные сапоги: подколенные застежки были прямо у нее перед глазами. Потом она подняла глаза. И некоторое время смотрела молча, не в состоянии выговорить ни слова.
Поначалу она признала только глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Ризус едва посмотрел на фишки и пробормотал:
– Да вроде как…
– И впрямь «вроде как». Однако внешнее сходство бывает и обманчиво, Ризус. Давай-ка обсудим с тобой философский вопрос: за любой товар, как мы оба знаем, можно расплатиться деньгами. А чем оплачивают кровь? А?..
Дряблые брылья вновь затряслись, потом вдруг перестали. Ризус, как мог, выпрямился на неудобной скамейке. Ки, наблюдавшей за ним, тут же пришла на ум жаба, надувающаяся перед тем, как заквакать. Но даже и жаба вызвала бы у Ки больше доверия, чем этот человек, смотревший на нее круглыми поросячьими глазками.
– Да никак ты угрожаешь мне, Ки? Позволь спросить, чем? Хочешь убить меня?.. Знай, что в этом городе тебе от правосудия не уйти. Меня ценят здесь. Я известный и уважаемый торговец… А может быть, ты хочешь выдвинуть против меня какие-то обвинения?.. Да кто послушает тебя, бродячую ромни? И потом, какие у тебя могут быть свидетельства? Ты не убита и, насколько я вижу, даже не ранена…
Он сложил пухлые ручки на коленях и уставился на Ки так, словно объявил ей шах.
– Интересные рассуждения, – сказала Ки, поудобнее устраиваясь в кресле и задирая ноги в пыльных сапогах на сияющую крышку стола. При этом она слегка уперлась в нее каблуком и отметила про себя, как вздрогнул Ризус, словно грубый каблук оцарапал не вощеное дерево, а его самого. – Знаешь, Ризус, если я тебя прикончу, тебе ведь уже не будет особенной разницы, накажут меня за твое убийство или не накажут. Зато тебе будет очень даже небезразлично, если некий возчик-ромни перестанет тайно возить для тебя в Коритро ароматные самоцветы. Ну да, они там запрещены, но я-то знаю, что ты имеешь с них неплохой бакшиш. Возможно также, у тебя будут немалые трудности, если вообще все ромни вдруг возьмут да и откажутся иметь с тобой дело. Но я не угрожаю тебе, Ризус. Отнюдь, отнюдь. Я просто пытаюсь показать тебе, что знаю, каким образом следовало бы тебя запугивать, возымей я такое желание. И жизнь твоя мне тоже без надобности. Твоя кровь – слишком мелкая плата за ту, что уже пролита. И деньги мне твои не нужны.
Кроме тех, что ты должен мне за доставку.
Сузившимися глазами наблюдала она за тем, как ерзал на скамейке маленький толстячок. Его жирные пальцы были унизаны кольцами, которые перетягивали пухлую плоть, делая пальцы похожими на розовые, в перевязках, колбаски. Эти колбаски беспокойно сплетались и расплетались. Круглые маленькие глаза так и бегали по комнате. Они смотрели куда угодно, только не прямо в глаза Ки. Та продолжала молча смотреть на него. Ризус то выпячивал, то поджимал губы.
– Ну так чего тебе от меня надо? – сказал он наконец. – Ладно, я сполна заплачу тебе. И ступай по-хорошему…
Он поднялся и торопливо прошел к шкафу. Выудив из кармана маленький ключ, он отомкнул один из ящичков. Ки слышала, как звенели монеты, как шуршал ящичек, вдвигаясь обратно. Поспешно вернувшись к столу, Ризус выложил перед Ки стопку серебряных монет. Ровно столько, сколько был должен. Не больше и не меньше. Ки кивнула и подгребла их к себе. Потом ссыпала самоцветы с ладони на стол, и они простучали, словно речная галька.
– А теперь ступай, – сказал Ризус. Он следил нетерпеливо поблескивавшими глазами за тем, как она неспешно пересыпает монеты со стола в свой поясной кошель. А потом выпятил нижнюю губу, глядя на россыпь чуть ли не простых стекляшек, которые к нему за эти деньги вернулись.
– Зря огорчаешься, – негромко сказала ему Ки. – Не куксись. По-моему, ты вовсе не в проигрыше.
– А вот это уж мое дело, – отрезал Ризус.
– Правильно. Дело купца, торгующего чужой кровью. Видишь ли, Ризус, у меня нет никакого опыта в сделках подобного рода. Так что просвети, будь любезен. Во сколько оценили мою жизнь, а? И кто ее оценил?
Его снова отнесло к скамейке перед столом; и он уселся, напряженный словно собака, вымаливающая подачку. Даже почти так же высунул розовый язык и облизал губы.
– Значит, вот чего ты от меня хочешь?.. Хорошо, но за это потребуется заплатить…
И на круглой ряшке появилось удовлетворение: наконец-то он снова овладел ситуацией.
А Ки не чувствовала даже злобы, необходимой, чтобы с ним разобраться. Ее переполняло лишь усталое отвращение. Она не стала перебивать, предоставив ему чесать языком дальше.
– Тебе следует знать, Ки, что твоя жизнь или смерть ни в коем случае не упоминалась. Я получил… скажем так, комиссионные. За то, что направлю тебя с твоим фургоном через некий перевал. Мне не устанавливали никаких сроков и вполне удовлетворились моим словом, что я тебя когда-нибудь отправлю. И все. Все, Ки! Откуда мне было знать, что там тебя подстерегает какая-то опасность? Вот видишь, совсем даже незачем на меня сердиться. Мы ведь по-прежнему можем иметь с тобой дело, не правда ли? Я и ты… – Он приумолк, задумчиво грызя ноготь большого пальца. Потом сказал: – Я думаю, справедливая цена за только что сообщенные сведения как раз равняется сумме, которую я опять-таки только что…
Дальше Ки слушать не стала. Спуская со стола ноги в поношенных дорожных сапогах, она не чувствовала даже гнева. Она вообще ничего не чувствовала, широким размахом сметая на пол писчие перья, счетные фишки и вороха каких-то свитков. Ризус тонко, отчаянно завизжал, но Ки, не меняя выражения лица, опрокинула стол. Полированное дерево врезалось в каменный пол, веером полетели щепки. Жилистыми, натруженными работой руками она как пушинку оторвала от пола резное кресло, и оно пролетело через всю комнату, чтобы с треском проломить весь перед полированного шкафчика. Ризус с воплями ринулся из комнаты наружу. Ки последовала за ним, и ее шаг был грозным, стремительным шагом пантеры. Ризус удирал безо всякого достоинства или цели, оглядываясь и затравленно вереща. Ки следовала за ним молча, беспощадно. Вот Ризус нырнул в ту самую комнатку, из которой он появился в самом начале, и оттуда послышался женский голос. Женщина о чем-то спрашивала его…
Ки вошла следом за ним.
Комната оказалась сплошь бело-желтая, с полами сливочного цвета и белоснежными коврами, завешанная шпалерами, изображавшими цветущие луга. Посредине красовался широченный диван, а вокруг – изящные столики, сплошь заставленные невероятным количеством сладостей и фруктов. Когда они вошли – причем Ризус пошатывался и трясся всем телом, – с дивана вскочила девушка. Она ахнула при виде безжалостной преследовательницы – грязной, запыленной женщины с ничего не выражавшим лицом.
При виде ее Ки застыла на месте. Но не исключительная юность девушки ее потрясла, хотя представить себе этого полуребенка в объятиях Ризуса само по себе было сродни святотатству. И не обнаженное девичье тело, искусно раскрашенное для любовных утех, ее изумило. Нет. Она просто увидела на нежном горлышке серебряное ожерелье, составленное из крохотных фигурок кружащихся гарпий. А с мочек обоих розовых ушек свисали сережки, опять-таки в виде гарпий. Темно-синих и голубых.
«Она ведь у нас золотых и серебряных дел мастер, да такой, каких семья еще не видала…» – когда-то сказал ей Хафтор. И тут он был прав. Всякий, кто хоть раз видел ювелирные произведения Марны, сумеет потом узнать их из тысячи. Ки сама не заметила, как подошла к девчонке вплотную, и осознала, что делает, лишь ощутив в своих руках прохладное серебро ожерелья. Девушка кинулась наутек, проворно меряя босыми пятками сливочный пол, а на белой шее краснела отметина от грубо сорванного ожерелья.
Ризус продолжал отчаянно вопить, изо всех сил дергая шнур звонка, призывавшего слуг, но все это проходило мимо сознания Ки. Она стояла с ожерельем в руках и пыталась вспомнить лицо Марны, но оно не вспоминалось ей. Перед глазами стоял только Хафтор. Хафтор, сражающийся с безумием… жаждущий отмщения… Этой жажды ему так и не суждено было утолить. О, Хафтор слишком хорошо научился ненавидеть. Что ж, и Марну теперь этому обучать?.. Ки отшвырнула прочь серебряных гарпий. Ожерелье со звоном скользнуло по полу и обвилось кругом ноги Ризуса. Он на какой-то миг прекратил вопить, нагнулся и подобрал свое сокровище.
– Отдай ей вот это, – воспользовавшись внезапной тишиной, сказала ему Ки. – Скажи ей, что она преуспела. Скажи ей, что это сняли с моего мертвого тела. Скажи ей, пусть пребывает в мире: все кончено.
Ки пошарила в поясном кошеле, и серебряный гребень сам лег ей в ладонь. Ки занесла руку, собираясь запустить им в Ризуса, но сделать этого так и не смогла. Она подошла к купцу и вложила гребень в его потную руку. И сама удивилась, ощутив мимолетный укол сожаления. Нет. Не поддаваться… Повернувшись на каблуке, она вышла вон из комнаты, протиснувшись между двумя ничего не понимающими слугами, как раз подоспевшими на зов хозяина.
И ушла…
10
Еловый Кряж оказался пыльным, насквозь выстуженным городишком, зажатым между двух лесистых гор. Единственной гостиницей, сыскавшейся в городке, на пару заправляли человек и т'черья. К большому сожалению Ки, кухней и вообще всем, что касалось еды, ведал именно т'черья. Соответственно, в общей комнате не было ни столов, ни скамей, лишь подносы, поднятые на низенькие ножки и засыпанные ровным слоем песка. Так уж было заведено у т'черья. Посетителям предоставлялось устраиваться на соломенных циновках. Высота подносов плохо соответствовала росту Ки: если она садилась прямо на пол, они оказывались высоковаты, а долго высидеть на корточках она не могла. Делать нечего, она притащила из мастерской тележника одно из своих одеял и, в нарушение всех традиций, свернула его в качестве подушечки. Юный т'черья, принадлежавший к третьему полу, разгладил песок на ее подносе и принес ей горячей еды и золотистого вина. Ки принюхалась: хлеб был только что выпечен. Хорошо. Кусочки сероватого мяса и какие-то зеленые стебли, плававшие в жирной похлебке, вызвали у нее гораздо меньше доверия. Она невольно нахмурилась при мысли о двух медных дрю, которые только что выложила за этот обед.
Тележник содрал с нее чуть ли не все деньги, причем авансом, еще не приступая к работе. Кое-что ей удавалось заработать с помощью своих тяжеловозов, таская бревна с лесоповала в горах. Не особенно много, но хватит, чтобы расплатиться за постройку фургона. Подумав об этом, Ки подавила нетерпение, охватившее ее при мысли о нескончаемых днях однообразной работы и ожидания, которые ей предстояли. Она напомнила себе, что определенной цели и каких-то сроков у нее больше не было. Нет уж, в который раз сказала она себе. Ни в какой Фезус сломя голову она не помчится. Хватит и того, что она заехала в «Три Фазана» и, как дура, расспрашивала там насчет парня с повязками на лице. Миккет, хозяин гостиницы, немало подивился подобным расспросам. Ки совсем не понравилось, как он на нее смотрел: ни дать ни взять уже что-то прикидывал и рассчитывал. Но всего удивительнее было то, что и в Еловом Бору она остановила свой выбор именно на том тележнике, которому что-то говорило имя Вандиена. Да уж. Все это было достаточно скверно и само по себе. Предпринимать же еще какие-то шаги значило признать, что двигало ею нечто большее, чем простая забота. Ки отпила золотистого вина и опять нахмурилась, на сей раз из-за его необычного букета.
Ко всему прочему, сказала она себе, Вандиен, вне всякого сомнения, давным-давно уже уехал из Фезуса. А не уехал, так уедет, пока строится проклятущий фургон.
Фургон… Ки глотнула еще вина, словно желая утопить в нем непрошеную мысль. Сколько бы ни объясняла она все детали взмокшему от усердия мастеру, сколько бы ни перепроверяла до последнего вершка каждый размер – фургон будет, уже не тот. Вандиенов тележник был преисполнен собственных соображений о том, как строить фургоны. Он, в частности, собирался изменить подвеску колес, чтобы в случае глубокого снега можно было их заменить. Еще он хотел увеличить кабинку и устроить вторую дверь, открывавшуюся сбоку фургона. Он настаивал, что ей жизненно необходимы более широкие окна, равно как и более просторное ложе. Каждый Божий день Ки во всех подробностях объясняла мастеру, что следовало делать. И каждый Божий день, когда доходило до осмотра сделанного, выяснялось, что он упрямо воплощал свое. Сегодня Ки вышла из себя и пригрозила, что не станет платить. «Ну так и строй сама, как твоей душеньке угодно», – ответствовал мастер. Ну что за невозможный мужик!.. Ки в который уже раз спросила себя и какая нелегкая ее дернула с ним связаться. Он был настолько же невозможен, как и сам Вандиен.
Ки отпила еще вина, чувствуя, что понемногу привыкает к его странноватому вкусу. Тем более что другого предложить здесь и не могли…
…Какой-то посетитель, идя мимо, легонько задел ее плечо, и Ки рассерженно обернулась. Сперва она увидела только мягкие кожаные сапоги: подколенные застежки были прямо у нее перед глазами. Потом она подняла глаза. И некоторое время смотрела молча, не в состоянии выговорить ни слова.
Поначалу она признала только глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40