Я знаю, вы, ромни, зеленое не очень-то носите, но сегодня наш вечер, не обессудь уж. Сама небось знаешь, как хорошо иногда надеть что-нибудь новенькое. Прямо сил придает. Дай-ка достану…
Кора расправила платье в изножье кровати и посмотрела на Ки. Их взгляды встретились. Ки хорошо помнила, какой глубинный блеск излучали обычно темные глаза Коры. Она еще надеялась, что ее дети унаследуют чудесные бабушкины глаза. Но теперь глаза Коры казались тусклыми и безжизненными, как будто там, внутри, угас сиявший в них дух. Ки видела в них лишь отражение своего собственного отчаяния и горя. Она страдала не одна, но это почему-то не принесло ей облегчения. Наоборот, горе лишь провело между ними черту, превратив былую сердечность в вежливое притворство чужих друг другу людей.
– Благодарю, Кора, это прекрасное платье, – сказала Ки. – И, ты знаешь, нелюбовь ромни к зеленому меня особо никогда не стесняла. Так что спасибо тебе большое. Мне как раз именно это и требовалось…
Оставалось только надеяться, что в ее голосе прозвучала надлежащая теплота. На самом деле она чувствовала только усталость. И еще стыд за свое пропыленное платье.
– Ну, тогда, милочка, я пойду, – сказала Кора. – А ты готовься себе потихоньку и не торопись. Ларс нам рассказал, что ты очень устала. Мы подождем…
И Кора торопливо вышла из комнаты, словно пытаясь убежать от себя самой.
Проводив ее взглядом, Ки плотно зажмурилась и некоторое время сидела неподвижно. Потом поднялась и решительно сбросила покрытую дорожной пылью одежду. Смочила в душистой воде тряпочку и обтерла все тело. Новенькое платье обдало прохладой чистую кожу. Ворот и рукава были расшиты крохотными желтенькими цветами. Платье было чуть длинновато, но Ки решила, что вряд ли кто обратит на это внимание, по крайней мере сегодня. Ки разгладила ладонями юбку и выпрямилась во весь рост.
Общая комната была узким и длинным помещением с низким потолком. Окошек в ней не было, зато в одном конце ярко пылал обширный очаг. Пол был каменный, а стены – из глины, замешанной с серой речной галькой. Летом в комнате было прохладно, зимой – тепло. Из конца в конец комнаты тянулся длинный стол, по обе стороны которого на скамьях теснился народ. Стол же так и ломился от снеди. Там были огромные блюда мяса, только что поджаренного над очагом, горы фруктов на подносах, дымящиеся горшки вареных овощей и сладкие ягодные пироги. Люди за столом приглушенно переговаривались; гул множества голосов напомнил Ки пчелиный улей на закате. Точно такое же семейное собрание.
Ки стояла в коридоре, равно боясь и войти туда, и промедлить. Как решиться пройти мимо всех этих людей во главу стола, туда, где ждало ее свободное кресло?.. На счастье Ки, явился сразу заметивший ее Ларс. Откуда-то возникнув подле нее, он повел Ки через всю комнату, указывая путь, но не касаясь ее рукой. Ки шла как во сне, слушая, как ее вполголоса приветствуют родственники, которых она прежде видела всего раз или два. Она даже не всех помнила по именам. Лидию она, конечно, узнала; и еще Курта с Эдвардом, сыновей Руфуса. Вон сидит Хафтор, а рядом с ним женщина, очень похожая на него, – не иначе, сестра. Ки никогда еще с ней не встречалась. Она бормотала «здравствуйте» и кивала в ответ, и лица начинали понемногу сливаться в одно. Ларс сел на свое место, взмахом руки указав ей, куда двигаться дальше. Ки проследовала мимо трех незнакомых старух; дальше сидела жена Руфуса – Холланд; потом какой-то старик и, наконец, – сам Руфус и за ним – свободное кресло. Ки села в него и огляделась. На другом конце стола, ужасающе далеко, сидела Кора. И как, интересно, она собиралась оттуда ее направлять?.. Все смотрели на Ки и чего-то ожидали. Ки замешкалась, недоумевая. Еда и напитки стояли перед ними на столе, так в чем же дело? Вероятно, она должна была подать какой-то знак, начиная пир? Был ли этот их Обряд Отпущения просто семейной трапезой, на которой помимо еды причащались общего горя? Ки поискала глазами Ларса, но Ларс сидел слишком далеко и ничем не мог ей помочь.
– Я несу вам горькую весть… – прошептал Руфус у ее правого локтя.
Ки вздрогнула от неожиданности и уставилась на него. Что еще за весть еще горше той, которую она?.. Но Руфус знай кивал головой, ободряюще похлопывая по столу ладонью, и до Ки наконец дошло: он просто подсказывал ей необходимые слова. Она кашлянула.
– Я несу вам горькую весть… – произнесла она громко. И опять замолчала, лихорадочно соображая, как произнести свою повесть перед всем этим народом – от старца, ощупывавшего тряскими пальцами край стола, до крохотной девчушки, едва достававшей до того же края. Какие найти слова, чтобы поняли все?..
Молчание, однако, не затянулось.
– Какую же весть ты принесла нам, сестра? – спросили хором сто голосов.
Ки набрала полную грудь воздуху…
– «Трое из вас никогда уже не вернутся, – прошипел рядом Руфус. – Выпьем же во имя нашей печали…»
Ки метнула на Ларса убийственный взгляд. Вне всякого сомнения, предполагалось, что он научит ее всему этому по дороге сюда. Ларс с виноватым видом покачал головой. Руфус нетерпеливо постукивал пальцами по столу.
– Трое из вас никогда уже не вернутся, – провозгласила Ки нараспев. – Выпьем же во имя нашей печали…
– Трое из нас никогда уже не вернутся, – откликнулся хор. – Мы пьем во имя нашей печали.
Ки оглянулась на Руфуса, ожидая дальнейших указаний. Но Руфус молчал, плотно сжав губы. Можешь злиться, сколько влезет, раздраженно подумала Ки. Я тут, между прочим, ради вас сижу, а не ради своего удовольствия. Так что давай помогай, если хочешь, чтобы я все правильно сделала!
Тут Ки уловила едва заметное указующее движение его пальца и впервые обратила внимание на странную деталь в сервировке стола. За ее тарелкой аккуратным рядком стояло семь крохотных чашечек. Они были блестяще-серыми и без ручек. Ки взяла первую, поднесла ее к губам и увидела, что ее движение повторили все сидевшие за столом. Люди брали чашечки и одним глотком выпивали содержимое. Выпила и Ки; против ее ожиданий, жидкость не имела ничего общего с вином. Она была теплая, тягучая и почти безвкусная, лишь чуть-чуть отдавала запахом клевера. Ки поставила опорожненную чашечку на стол.
– «Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали…» – снова шепотом подсказал ей Руфус, смирившийся со своей ролью. Что ж, тем лучше. Быстрее все кончится.
– Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали… – ровным голосом повторила Ки. Ей не очень-то нравился этот спектакль, призванный изображать всеобщую скорбь. Но делать нечего, надо было продолжать.
– Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Мы пьем во имя нашей печали, – отозвался хор.
Вторая чашечка отправилась следом за первой, и Ки, поглядывая на Руфуса, стала ждать дальнейших подсказок.
– Давай дальше сама, – буркнул он, глядя в стол. – Расскажи, как это случилось. Не забывай про напиток, только смотри одну чашку прибереги для конца!
Ки снова испепелила Ларса взглядом, и юноша потупился. Ки между тем прикидывала, сумеет ли она убедить своей историей всех, как убедила его. Она пересчитала оставшиеся чашечки, соразмеряя рассказ.
– Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Выпьем же во имя нашей печали…
Произнося эти слова, Ки мысленно уповала только на то, что Киива не даст ей споткнуться. А вот что Ларсу она голову оторвет, так это уж точно.
– Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Мы пьем во имя нашей печали, – повторил хор. Казалось, собравшиеся за длинным столом были довольны таким началом рассказа. Ки взяла третью чашечку, опорожнила ее и…
Комната вдруг поплыла у нее перед глазами, делаясь нереальной. Ки снова сидела на высоком сиденье своего фургона, и легкий ветерок развевал ее волосы. Она улыбалась, ощущая чье-то присутствие рядом. Чье-то успокаивающее тепло. Странное дело, Ки воспринимала его как нечто само собой разумеющееся и, заметив, особого внимания не обратила. Все шло так, как тому и следовало быть. Вот мимо нее галопом пронеслись на вороном жеребце Свен, Ларс и Рисса.
«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» – задыхаясь и хохоча, весело прокричал Свен.
«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» – подхватил тоненький, звонкий голосок Риссы. Малыш Ларс ничего не кричал только потому, что совсем обессилел от смеха и слишком старательно держался ручонками за отцовскую рубаху. Черная шерсть жеребца – звали его Рам – отливала на солнце синевой. Под атласной шкурой так и играли, перекатывались могучие мышцы. Маленькому Ларсу великовата была голубая рубашка; конь мчался вперед, и рубашонка пузырилась и хлопала…
Вот Свен придержал Рама и спросил:
«Покажем ей, как надо ездить на лошади?»
Дети завизжали от восторга, и Рам вихрем сорвался с места под возмущенное фырканье серых…
– Светлые волосы развевались у них за плечами, – выговорила Ки – та, что сидела за столом в доме. – Выпьем же во имя нашей печали…
Та Ки была где-то далеко-далеко. Она поднесла к губам чашечку с безвкусным напитком, а потом, выслушав невнятный многоголосый ответ, бросила ее. Настоящая Ки следила за тем, как летит прочь вороной жеребец, унося хохочущих Свена, Риссу и Ларса, подпрыгивающих на шелковистом крупе коня. Скрипел и покачивался под нею фургон. Мерно переставляли копыта серые тяжеловозы…
– За холмом скрылись те трое, за высоким холмом, – со вздохом сказала другая Ки. – Выпьем же во имя нашей печали…
Порыв ветра, шевельнул кроны деревьев. Тот, кто сидел рядом с Ки, следил за Рамом, исчезавшим по ту сторону холма. А над вершиной холма было синее небо, ясное синее небо. И вот скрылись, и ничего больше не видно…
– Я ехала следом за ними, ехала слишком медленно, – горевала другая Ки.
– Выпьем же во имя нашей печали!
Ветер ерошил придорожную траву, и трава печально шуршала. Но день был так ясен, и Ки беззаботно улыбалась ему…
Тот, кто сидел с нею рядом, вдруг внятно предупредил ее: хватит. Пора возвращаться. Остановись! Но Ки не послушалась. Еще не все сделано. Она не успокоится, пока не минует вершину и не посмотрит, что же там, за холмом. Ее охватило внезапное желание подхлестнуть неторопливых коней, пустить их рысью… тяжеловесным галопом… наверх, скорее наверх! Нет, она не сделала этого. Серые шагали себе и шагали под жизнерадостное поскрипывание фургона. Почему я сижу и улыбаюсь, думала Ки, почему я не вскакиваю на ноги, нахлестывая коней?.. Кто удерживает меня за руку, ведь я здесь одна?.. Неторопливо, неторопливо катится скрипучий фургон. Скорее, скорее, скорее же!.. Топ, топ, топ – неторопливые копыта по гулкой каменистой дороге…
Но вот, наконец, и вершина.
Ки закричала. Жутким, бессловесным, нескончаемым криком. Стократное эхо повторяло нечеловеческий вопль.
Внезапно другая Ки как будто очнулась. То, что она увидела за холмом, принадлежало только ей. Ей одной. Они не должны этого видеть. И она не должна. Не смей думать о том, что ты увидела. Гарпии выбирают кусочки понежнее. Животик, пухлую щечку ребенка. Ягодицы мужчины. Мягкие внутренности и бедра вороного коня. Не смотри, не слушай, молила вторая Ки, но все напрасно. Гарпии, пара бирюзовых, зеленовато-голубых гарпий. Они смеются, визжат, весело кувыркаются в воздухе над головой Ки. Они прекрасны и смертоносны, как отточенные клинки, и бесчувственны, как речные омуты. Они смеются над ее горем…
Не надо, не надо снова, исступленно молил кто-то другой. Но чем ближе она придвигалась к телам, тем невыносимей делалась боль. Как жар слишком близкого пламени. Ки не могла даже плакать. Она просто выла, как раненый зверь.
Нет, нет, они не должны увидеть гарпий. Не должны увидеть, как они кувыркаются и вьются в голубом небе, глумливо передразнивая ее вой…
Тот, кто сидел рядом, пытался подмять волю Ки. Остановить ее. Ки яростно сопротивлялась, и тот, другой, не мог ее одолеть. Нет, она не поддастся, не позволит им увидеть то, чего видеть не следует… Но тот, другой, был силен. Все-таки он увлек ее назад, в тот мир, где от Свена остались только голые кости. Ки продолжала отчаянно отбиваться, и внезапно оба они полетели куда-то в бездну, сквозь красно-черный вихрь…
Другая сила исчезла, рассеялась, и Ки осталась одна. Она покачивалась и кружилась, подхваченная теплыми сонными водами, только в ушах бился далекий гул, похожий на жужжание пчел. Воды были глубоки, и она плыла сквозь них, скользила легко и безвольно. Течение пронесло мимо нее объятую пламенем гарпию. Это был самец; горящие перья отваливались от его тела. Ки лениво проводила его взглядом. Потом мимо проплыли нерожденные детеныши гарпий, кружась среди ошметков разбитых скорлуп. Ки видела, как по отвесной каменной круче, сцепившись, медленно и невероятно красиво катились двое – женщина и гарпия-самка. Тело гарпии первым соприкоснулось с вершинами деревьев и, вращаясь, плавно отлетело в сторону, чтобы грациозно опуститься наземь и нежно приникнуть к траве… Как забавно, ах, как забавно… Как глубоки, бесконечно глубоки теплые воды…
…Стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Кора расправила платье в изножье кровати и посмотрела на Ки. Их взгляды встретились. Ки хорошо помнила, какой глубинный блеск излучали обычно темные глаза Коры. Она еще надеялась, что ее дети унаследуют чудесные бабушкины глаза. Но теперь глаза Коры казались тусклыми и безжизненными, как будто там, внутри, угас сиявший в них дух. Ки видела в них лишь отражение своего собственного отчаяния и горя. Она страдала не одна, но это почему-то не принесло ей облегчения. Наоборот, горе лишь провело между ними черту, превратив былую сердечность в вежливое притворство чужих друг другу людей.
– Благодарю, Кора, это прекрасное платье, – сказала Ки. – И, ты знаешь, нелюбовь ромни к зеленому меня особо никогда не стесняла. Так что спасибо тебе большое. Мне как раз именно это и требовалось…
Оставалось только надеяться, что в ее голосе прозвучала надлежащая теплота. На самом деле она чувствовала только усталость. И еще стыд за свое пропыленное платье.
– Ну, тогда, милочка, я пойду, – сказала Кора. – А ты готовься себе потихоньку и не торопись. Ларс нам рассказал, что ты очень устала. Мы подождем…
И Кора торопливо вышла из комнаты, словно пытаясь убежать от себя самой.
Проводив ее взглядом, Ки плотно зажмурилась и некоторое время сидела неподвижно. Потом поднялась и решительно сбросила покрытую дорожной пылью одежду. Смочила в душистой воде тряпочку и обтерла все тело. Новенькое платье обдало прохладой чистую кожу. Ворот и рукава были расшиты крохотными желтенькими цветами. Платье было чуть длинновато, но Ки решила, что вряд ли кто обратит на это внимание, по крайней мере сегодня. Ки разгладила ладонями юбку и выпрямилась во весь рост.
Общая комната была узким и длинным помещением с низким потолком. Окошек в ней не было, зато в одном конце ярко пылал обширный очаг. Пол был каменный, а стены – из глины, замешанной с серой речной галькой. Летом в комнате было прохладно, зимой – тепло. Из конца в конец комнаты тянулся длинный стол, по обе стороны которого на скамьях теснился народ. Стол же так и ломился от снеди. Там были огромные блюда мяса, только что поджаренного над очагом, горы фруктов на подносах, дымящиеся горшки вареных овощей и сладкие ягодные пироги. Люди за столом приглушенно переговаривались; гул множества голосов напомнил Ки пчелиный улей на закате. Точно такое же семейное собрание.
Ки стояла в коридоре, равно боясь и войти туда, и промедлить. Как решиться пройти мимо всех этих людей во главу стола, туда, где ждало ее свободное кресло?.. На счастье Ки, явился сразу заметивший ее Ларс. Откуда-то возникнув подле нее, он повел Ки через всю комнату, указывая путь, но не касаясь ее рукой. Ки шла как во сне, слушая, как ее вполголоса приветствуют родственники, которых она прежде видела всего раз или два. Она даже не всех помнила по именам. Лидию она, конечно, узнала; и еще Курта с Эдвардом, сыновей Руфуса. Вон сидит Хафтор, а рядом с ним женщина, очень похожая на него, – не иначе, сестра. Ки никогда еще с ней не встречалась. Она бормотала «здравствуйте» и кивала в ответ, и лица начинали понемногу сливаться в одно. Ларс сел на свое место, взмахом руки указав ей, куда двигаться дальше. Ки проследовала мимо трех незнакомых старух; дальше сидела жена Руфуса – Холланд; потом какой-то старик и, наконец, – сам Руфус и за ним – свободное кресло. Ки села в него и огляделась. На другом конце стола, ужасающе далеко, сидела Кора. И как, интересно, она собиралась оттуда ее направлять?.. Все смотрели на Ки и чего-то ожидали. Ки замешкалась, недоумевая. Еда и напитки стояли перед ними на столе, так в чем же дело? Вероятно, она должна была подать какой-то знак, начиная пир? Был ли этот их Обряд Отпущения просто семейной трапезой, на которой помимо еды причащались общего горя? Ки поискала глазами Ларса, но Ларс сидел слишком далеко и ничем не мог ей помочь.
– Я несу вам горькую весть… – прошептал Руфус у ее правого локтя.
Ки вздрогнула от неожиданности и уставилась на него. Что еще за весть еще горше той, которую она?.. Но Руфус знай кивал головой, ободряюще похлопывая по столу ладонью, и до Ки наконец дошло: он просто подсказывал ей необходимые слова. Она кашлянула.
– Я несу вам горькую весть… – произнесла она громко. И опять замолчала, лихорадочно соображая, как произнести свою повесть перед всем этим народом – от старца, ощупывавшего тряскими пальцами край стола, до крохотной девчушки, едва достававшей до того же края. Какие найти слова, чтобы поняли все?..
Молчание, однако, не затянулось.
– Какую же весть ты принесла нам, сестра? – спросили хором сто голосов.
Ки набрала полную грудь воздуху…
– «Трое из вас никогда уже не вернутся, – прошипел рядом Руфус. – Выпьем же во имя нашей печали…»
Ки метнула на Ларса убийственный взгляд. Вне всякого сомнения, предполагалось, что он научит ее всему этому по дороге сюда. Ларс с виноватым видом покачал головой. Руфус нетерпеливо постукивал пальцами по столу.
– Трое из вас никогда уже не вернутся, – провозгласила Ки нараспев. – Выпьем же во имя нашей печали…
– Трое из нас никогда уже не вернутся, – откликнулся хор. – Мы пьем во имя нашей печали.
Ки оглянулась на Руфуса, ожидая дальнейших указаний. Но Руфус молчал, плотно сжав губы. Можешь злиться, сколько влезет, раздраженно подумала Ки. Я тут, между прочим, ради вас сижу, а не ради своего удовольствия. Так что давай помогай, если хочешь, чтобы я все правильно сделала!
Тут Ки уловила едва заметное указующее движение его пальца и впервые обратила внимание на странную деталь в сервировке стола. За ее тарелкой аккуратным рядком стояло семь крохотных чашечек. Они были блестяще-серыми и без ручек. Ки взяла первую, поднесла ее к губам и увидела, что ее движение повторили все сидевшие за столом. Люди брали чашечки и одним глотком выпивали содержимое. Выпила и Ки; против ее ожиданий, жидкость не имела ничего общего с вином. Она была теплая, тягучая и почти безвкусная, лишь чуть-чуть отдавала запахом клевера. Ки поставила опорожненную чашечку на стол.
– «Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали…» – снова шепотом подсказал ей Руфус, смирившийся со своей ролью. Что ж, тем лучше. Быстрее все кончится.
– Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали… – ровным голосом повторила Ки. Ей не очень-то нравился этот спектакль, призванный изображать всеобщую скорбь. Но делать нечего, надо было продолжать.
– Свен, Ларс и Рисса – вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Мы пьем во имя нашей печали, – отозвался хор.
Вторая чашечка отправилась следом за первой, и Ки, поглядывая на Руфуса, стала ждать дальнейших подсказок.
– Давай дальше сама, – буркнул он, глядя в стол. – Расскажи, как это случилось. Не забывай про напиток, только смотри одну чашку прибереги для конца!
Ки снова испепелила Ларса взглядом, и юноша потупился. Ки между тем прикидывала, сумеет ли она убедить своей историей всех, как убедила его. Она пересчитала оставшиеся чашечки, соразмеряя рассказ.
– Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Выпьем же во имя нашей печали…
Произнося эти слова, Ки мысленно уповала только на то, что Киива не даст ей споткнуться. А вот что Ларсу она голову оторвет, так это уж точно.
– Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Мы пьем во имя нашей печали, – повторил хор. Казалось, собравшиеся за длинным столом были довольны таким началом рассказа. Ки взяла третью чашечку, опорожнила ее и…
Комната вдруг поплыла у нее перед глазами, делаясь нереальной. Ки снова сидела на высоком сиденье своего фургона, и легкий ветерок развевал ее волосы. Она улыбалась, ощущая чье-то присутствие рядом. Чье-то успокаивающее тепло. Странное дело, Ки воспринимала его как нечто само собой разумеющееся и, заметив, особого внимания не обратила. Все шло так, как тому и следовало быть. Вот мимо нее галопом пронеслись на вороном жеребце Свен, Ларс и Рисса.
«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» – задыхаясь и хохоча, весело прокричал Свен.
«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» – подхватил тоненький, звонкий голосок Риссы. Малыш Ларс ничего не кричал только потому, что совсем обессилел от смеха и слишком старательно держался ручонками за отцовскую рубаху. Черная шерсть жеребца – звали его Рам – отливала на солнце синевой. Под атласной шкурой так и играли, перекатывались могучие мышцы. Маленькому Ларсу великовата была голубая рубашка; конь мчался вперед, и рубашонка пузырилась и хлопала…
Вот Свен придержал Рама и спросил:
«Покажем ей, как надо ездить на лошади?»
Дети завизжали от восторга, и Рам вихрем сорвался с места под возмущенное фырканье серых…
– Светлые волосы развевались у них за плечами, – выговорила Ки – та, что сидела за столом в доме. – Выпьем же во имя нашей печали…
Та Ки была где-то далеко-далеко. Она поднесла к губам чашечку с безвкусным напитком, а потом, выслушав невнятный многоголосый ответ, бросила ее. Настоящая Ки следила за тем, как летит прочь вороной жеребец, унося хохочущих Свена, Риссу и Ларса, подпрыгивающих на шелковистом крупе коня. Скрипел и покачивался под нею фургон. Мерно переставляли копыта серые тяжеловозы…
– За холмом скрылись те трое, за высоким холмом, – со вздохом сказала другая Ки. – Выпьем же во имя нашей печали…
Порыв ветра, шевельнул кроны деревьев. Тот, кто сидел рядом с Ки, следил за Рамом, исчезавшим по ту сторону холма. А над вершиной холма было синее небо, ясное синее небо. И вот скрылись, и ничего больше не видно…
– Я ехала следом за ними, ехала слишком медленно, – горевала другая Ки.
– Выпьем же во имя нашей печали!
Ветер ерошил придорожную траву, и трава печально шуршала. Но день был так ясен, и Ки беззаботно улыбалась ему…
Тот, кто сидел с нею рядом, вдруг внятно предупредил ее: хватит. Пора возвращаться. Остановись! Но Ки не послушалась. Еще не все сделано. Она не успокоится, пока не минует вершину и не посмотрит, что же там, за холмом. Ее охватило внезапное желание подхлестнуть неторопливых коней, пустить их рысью… тяжеловесным галопом… наверх, скорее наверх! Нет, она не сделала этого. Серые шагали себе и шагали под жизнерадостное поскрипывание фургона. Почему я сижу и улыбаюсь, думала Ки, почему я не вскакиваю на ноги, нахлестывая коней?.. Кто удерживает меня за руку, ведь я здесь одна?.. Неторопливо, неторопливо катится скрипучий фургон. Скорее, скорее, скорее же!.. Топ, топ, топ – неторопливые копыта по гулкой каменистой дороге…
Но вот, наконец, и вершина.
Ки закричала. Жутким, бессловесным, нескончаемым криком. Стократное эхо повторяло нечеловеческий вопль.
Внезапно другая Ки как будто очнулась. То, что она увидела за холмом, принадлежало только ей. Ей одной. Они не должны этого видеть. И она не должна. Не смей думать о том, что ты увидела. Гарпии выбирают кусочки понежнее. Животик, пухлую щечку ребенка. Ягодицы мужчины. Мягкие внутренности и бедра вороного коня. Не смотри, не слушай, молила вторая Ки, но все напрасно. Гарпии, пара бирюзовых, зеленовато-голубых гарпий. Они смеются, визжат, весело кувыркаются в воздухе над головой Ки. Они прекрасны и смертоносны, как отточенные клинки, и бесчувственны, как речные омуты. Они смеются над ее горем…
Не надо, не надо снова, исступленно молил кто-то другой. Но чем ближе она придвигалась к телам, тем невыносимей делалась боль. Как жар слишком близкого пламени. Ки не могла даже плакать. Она просто выла, как раненый зверь.
Нет, нет, они не должны увидеть гарпий. Не должны увидеть, как они кувыркаются и вьются в голубом небе, глумливо передразнивая ее вой…
Тот, кто сидел рядом, пытался подмять волю Ки. Остановить ее. Ки яростно сопротивлялась, и тот, другой, не мог ее одолеть. Нет, она не поддастся, не позволит им увидеть то, чего видеть не следует… Но тот, другой, был силен. Все-таки он увлек ее назад, в тот мир, где от Свена остались только голые кости. Ки продолжала отчаянно отбиваться, и внезапно оба они полетели куда-то в бездну, сквозь красно-черный вихрь…
Другая сила исчезла, рассеялась, и Ки осталась одна. Она покачивалась и кружилась, подхваченная теплыми сонными водами, только в ушах бился далекий гул, похожий на жужжание пчел. Воды были глубоки, и она плыла сквозь них, скользила легко и безвольно. Течение пронесло мимо нее объятую пламенем гарпию. Это был самец; горящие перья отваливались от его тела. Ки лениво проводила его взглядом. Потом мимо проплыли нерожденные детеныши гарпий, кружась среди ошметков разбитых скорлуп. Ки видела, как по отвесной каменной круче, сцепившись, медленно и невероятно красиво катились двое – женщина и гарпия-самка. Тело гарпии первым соприкоснулось с вершинами деревьев и, вращаясь, плавно отлетело в сторону, чтобы грациозно опуститься наземь и нежно приникнуть к траве… Как забавно, ах, как забавно… Как глубоки, бесконечно глубоки теплые воды…
…Стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40