Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду.
Уважающий себя человек не может сохранять спокойствие, потерпев поражение в словесной перепалке с кухаркой, тем более если кухарка имеет пятнадцать лет от роду и две косички, так что когда полковник Уайверн обратился к дворецкому, в нем было что-то от бешеного слона. На протяжении нескольких минут он говорил красно и страстно, особо останавливаясь на привычке Булстроуда поедать свой сладкий паек, прислуживая за столом, и когда тому наконец было дозволено последовать за Евангелиной Трелони в нижние пределы, где эти двое служащих влачили существование, дворецкий если и не дрожал с головы до ног, то был, во всяком случае, так угнетен, что забыл произнести на выходе свое неизменное «Ах ты, чтоб тебя!», запнувшись за край ковра.
Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть, давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. «Ихавод», – ворчал себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый, прыщавый юнец вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки оскорбляла даже сама мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил священный титул дворецкого.
Он с тоской вспомнил свою лондонскую молодость на переломе столетий и классических дворецких, встречавшихся ему в домах, которые он в ту пору посещал, – дворецких добрых двести пятьдесят фунтов весом, с тремя подбородками и далеко выступающим животом, с выпученными зелеными глазами и строгими, надменными манерами, каких в пятидесятые годы двадцатого века, в нашем выродившемся мире, уже днем с огнем не сыщешь. Тогда это были действительно дворецкие, в самом глубоком и священном смысле этого слова. А теперь вместо них юнцы со скошенными подбородками и с обязательной карамелью за щекой, отвечающие: «Туточки я», когда к ним обращаешься.
Человек, проживающий так близко от Рочестер-Эбби, не мог, задумавшись над вопросом о дворецких, обойти мыслью главное украшение соседского дома, а именно Дживса. О Дживсе полковник Уайверн думал с большим теплом. Дживс произвел на него самое глубокое впечатление. Он находил, что Дживс – это настоящее сокровище. Молодой Рочестер, по мнению полковника, вообще не жаловавшего молодежь, ничего особенного собой не представлял, но его дворецкого, этого самого Дживса, он оценил с первого взгляда. И при мысли о нем среди мрака, одевшего все вокруг после неприятной сцены с Евангелиной Трелони, вдруг засиял луч света. Пусть сам начальник полиции останется со своим Булстроудом, но зато, по крайней мере, его дочь выходит замуж за человека, у которого есть настоящий, классический дворецкий. Мысль эта утешала. Все-таки наш мир не так уж и плох.
Он поделился этим соображением с Джил, которая минуту спустя как раз вошла к нему с видом холодным и гордым. но Джил вздернула подбородок и приняла вид еще более холодный и гордый. Ну прямо Снежная королева.
– Я не выхожу замуж за лорда Рочестера, – кратко заявила она.
Полковнику подумалось, что, должно быть, его дочь страдает амнезией, и он попытался оживить ее память.
– Нет, выходишь, – напомнил он ей. – В «Таймс» было напечатано, я сам читал: «Объявляется о помолвке между…»
– Я расторгла помолвку.
Луч света, о котором говорилось чуть выше, маленький лучик, блеснувший для полковника Уайверна во мраке, внезапно фукнул и погас, как луна на театральном заднике, когда перегорели пробки. Начальник полиции изумленно вытаращил глаза:
– Расторгла помолвку?!
– И больше с лордом Рочестером не разговариваю. Навсегда.
– Какие глупости, – заспорил полковник Уайверн. – Как это не разговариваешь? Вздор. Я так понимаю, у вас произошла маленькая размолвка; как говорится, милые бранятся…
Но Джил не могла покорно смириться с тем, чтобы от ее беды, которая, бесспорно, являлась самой большой трагедией со времен Ромео и Джульетты, так легко отмахнулись. Надо все-таки подбирать подходящие слова.
– Нет, это не маленькая размолвка! – возразила она, с жаром оскорбленной женщины. – Если ты хочешь знать, почему я ее расторгла, то я это сделала из-за его возмутительного поведения с миссис Спотсворт!
Полковник Уайверн приложил палец ко лбу:
– Спотсворт? Спотсворт? Ах да! Та американская дама, про которую ты давеча говорила.
– Американская шлюха, – холодно уточнила Джил.
– Шлюха? – заинтересовался полковник.
– Я сказала именно это.
– Но почему ты ее так называешь? Ты что, застала их на месте… э-э-э… преступления?
– Да, застала.
– Господи помилуй!
Джил два раза сглотнула, словно ей что-то попало в горло.
– По-видимому, все началось, – проговорила она тем невыразительным тоном, который раньше так обидел Билла, – несколько лет назад в Каннах. Они с лордом Рочестером купались там у Райской скалы и ездили кататься при луне. А ты знаешь, к чему это приводит.
– О да, еще бы не знать, – живо подхватил полковник Уайверн. И уже собрался было подкрепить это утверждение рассказом из своего интересного прошлого, но Джил продолжала все таким же странным, невыразительным тоном:
– Вчера она приехала в Рочестер-Эбби. Якобы Моника Кармойл познакомилась с ней в Нью-Йорке и пригласила ее погостить, но я не сомневаюсь, что у нее с лордом Рочестером все было сговорено заранее, потому что сразу было видно, какие между ними отношения. Едва только она появилась, как он стал крутиться и увиваться вокруг нее… любезничал с нею в саду, танцевал с нею чарльстон, как кот на раскаленных кирпичах, и вдобавок еще, – заключила она совершенно как ни в чем не бывало, подобно той миссис Фиш в Кении, которая произвела такое сильное впечатление на капитана Биггара невозмутимостью при исполнении канкана в нижнем белье, – в два часа ночи вышел из ее спальни в лиловой пижаме.
Полковник Уайверн поперхнулся. Он собрался было склеить разрыв, заметив, что человек вполне может обменяться парой-тройкой любезностей с дамой в саду и скоротать вечером время за танцем и при этом остаться ни в чем не повинным, – но последнее сообщение лишило его дара речи.
– Вышел из ее комнаты в лиловой пижаме?
– Да.
– Лиловой?
– Ярко-лиловой.
– Ну знаете ли!
Как-то в клубе один знакомый, раздосадованный своеобразными приемами полковника Уайверна при игре в бридж, сказал про него, что он похож на бывшего циркового лилипута, который вышел на пенсию и обжирается углеводами, и это замечание было отчасти справедливо. Он и впрямь был, как мы уже говорили, невысок и толст. Но когда надо было действовать, он умел преодолеть малость роста и избыток обхвата и обрести вид значительный и грозный. Начальник полиции величаво пересек комнату и дернул сонетку.
– Туточки я, – объявил Булстроуд.
Полковник Уайверн сдержался и не дал воли огненным словам, которые рвались у него с языка. Ему надо было экономить силы.
– Булстроуд, – произнес он, – принесите мой хлыст.
В чаще прыщей на лице дворецкого мелькнуло нечто живое. Это было виноватое выражение.
– Нету его, – промямлил он.
Полковник поднял брови:
– Нету? Что значит нету? Куда он делся?
Булстроуд закашлялся. Он надеялся, что расспросов удастся избежать. Чутье подсказывало ему, что иначе возникнет неловкость.
– В починке. Я его снес чинить. Он треснул.
– Треснул?
– Ага… – ответил Булстроуд, от волнения прибавив непривычное слово: -…сэр. Я щелкал им на конном дворе, и он треснул. Ну, я и снес его чинить.
Полковник Уайверн грозно указал ему на дверь.
– Убирайтесь вон, недостойный, – сказал он. – Я с вами потом поговорю.
И сев за письменный стол, как он поступал всегда, когда надо было поразмыслить, полковник забарабанил пальцами по ручке кресла.
– Придется позаимствовать хлыст молодого Рочестера, – сказал он себе наконец и с досадой прищелкнул языком. – Ужасно неловко явиться к человеку, которого собираешься отхлестать, и просить у него для этой цели его же хлыст. Однако ничего не поделаешь, – философски заключил полковник Уайверн. – Другого выхода нет.
Он принадлежал к числу людей, которые всегда умеют приспособиться к обстоятельствам.
Глава XVII
Обед, который ели в Рочестер-Эбби, был гораздо лучше, чем в Уайверн-холле, даже просто никакого сравнения. В то время как полковнику Уайверну приходилось довольствоваться некомпетентным произведением беспомощной стряпухи с косицами, воображавшей, судя по всему, что она кормит стаю стервятников в пустыне Гоби, к рочестерскому столу подавались кушанья, созданные первоклассным специалистом. Ранее в этой хронике уже мимоходом упоминался высокий уровень здешнего кухмистерского руководства, осуществляемого прославленной миссис Пиггот; вот и сегодня, выдавая на-гора обеденные блюда, она ни в чем не изменила своим возвышенным идеалам. Трое из четырех пирующих находили, что пища просто тает во рту, и, поглощая ее, издавали возгласы восторга.
И только сам хозяин составлял исключение, у него во рту каждый кусок обращался в золу. В силу разных причин – тут и нестабильное финансовое положение, и ночная интерлюдия с ограблением и ее катастрофический исход, и утрата невесты, – Билл оказался далеко не самым веселым участником этой веселой кампании. В прежние счастливые времена ему случалось читать в книжках про то, как персонаж за столом отодвигал тарелку, не отведав ни кусочка, и, будучи большим любителем поесть, Билл всегда недоумевал: откуда такая сила воли? Но за трапезой, которая сейчас подходила к концу, он сам поступал точно так же, а то немногое, что все же попадало ему в рот, обращалось, как сказано выше, в золу. Он сидел за столом, от нечего делать крошил хлебный мякиш, дико озираясь и дергаясь подобно гальванизируемой лягушке, когда к нему обращались. Ему было положительно не по себе, как кошке в чужом переулке.
К тому же застольная беседа тоже действовала на него далеко не успокоительно. Миссис Спотсворт то и дело поминала капитана Биггара, ей было жаль, что его нет за пиршественным столом, и имя Белого Охотника всякий раз производило в больной совести Билла сейсмический эффект. Вот и сейчас миссис Спотсворт снова вернулась к той же теме.
– Капитан Биггар мне рассказывал… – начала было она, но ее перебил жизнерадостный смех Рори.
– Да? Он вам рассказывал? – со свойственной ему тактичностью подхватил он. – Надеюсь, вы ему не поверили?
Миссис Спотсворт насторожилась. Ей послышался в его словах выпад против того, кого она любила.
– Как вы сказали, сэр Родерик?
– Ужасный лгун этот Биггар.
– Почему вы так думаете, сэр Родерик?
– Да вот припомнил все эти басни, что он рассказывал вчера за ужином.
– Его рассказы были совершенно правдивы.
– Какое там! – бойко возразил Рори. – Не позволяйте ему заговаривать вам зубы, дорогая миссис Каквастам. Все эти парни, которые жили на Востоке, все как один – феноменальные врали. Кажется, это результат действия ультрафиолетовых лучей. Они там ходят без тропических шлемов, и солнце перегревает им головы. Мне говорили знающие люди. Один часто захаживал ко мне, когда я служил в секции «Ружья, револьверы и патроны», и мы с ним сдружились. Раз под вечер, в подпитии, он меня предостерег, чтобы я не верил ни единому их слову. «Посмотрите на меня, – говорит, – слышали вы от кого-нибудь еще такие небылицы, как я рассказываю? Да я с детства не произнес ни слова правды. Но восточнее Суэца вообще такие нравы, что по сравнению с прочими меня там за правдивость прозвали Джордж Вашингтон».
– Кофе сервирован в гостиной, милорд, – провозгласил Дживс, своевременно и тактично вмешавшись и тем предотвратив назревавший, судя по блеску в глазах миссис Спотсворт, неприличный скандал.
Билл потянулся за гостями в соседнюю комнату, ощущая все возрастающую тоску и тревогу. Казалось бы, хуже, чем сейчас, у него на душе просто не могло быть, но, однако же, после слов Рори стало еще во сто крат тяжелее. Он опустился в кресло, принял из рук Дживса чашку с кофе, плеснув на брюки, а к стае стервятников, терзающих ему сердце, прибавился еще один: вдруг рассказ капитана Биггара о происхождении подвески – ложь? Если так, страшно подумать, что он натворил, во что ввязался…
Как сквозь сон, Билл видел, что Рори и Моника собрали все утренние газеты и уселись над ними с озабоченными лицами. Подходит последний срок. Меньше чем через час начнется забег, и если ставить, то решать надо сейчас.
– «Ипподромные известия», – объявила Моника, призывая ко вниманию всех присутствующих. – Что пишут в «Ипподромных известиях», Рори?
Рори неторопливо и тщательно просмотрел газету:
– Все больше про результаты скачек в Ньюмаркете. Полнейшая чушь, разумеется. По Ньюмаркету ни о чем судить нельзя, слишком много неизвестных. Если кто хочет знать мое мнение, то я лично не вижу никого, кто мог бы побить Мисс Тадж-Махал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26