А как Паша закричал да все побежали, тут уж он и выстрелил!
Значит — так?.. Значит, был он не один, а был лишь подсадной уткой, которую пустили забрать товар, а сами за ним наблюдали из толпы. И как закричал Паша-кочегар «Чека!», его, чтобы он ничего не смог рассказать застрелили!..
Только что было у них две ниточки да обе разом оборвались — одна на станции, другая — здесь, на Ордынке! Да за такую работу, коли по чести говорить — к стенке ставить!..
— Не вините вы себя так, друг сердешный — ведь чего только не бывает, — пытался успокоить его Валериан Христофорович, — у меня раз каторжанин прямо из рук ушел, хоть я с него в охранном отделении допрос снимал! Сиганул шельмец через окно, хоть третий этаж был, да ходу!.. Может, не все еще потеряно. Вот у меня и обрывки горелые имеются, что я в вагоне собрал, может, там следок и сыщется...
— Ах, оставьте! — лишь отмахивался Мишель.
А следок-то, верно — сыскался!..
— Вот, глядите, подпись, — указал Валериан Христофорович на часть спасенного, хоть и обгорелого со всех сторон, текста. — Видите буквы — заглавная "Н", да еще есть "Ч", "С" и "Б". Я ведь прочел, что это значит.
— И что? — с надеждой спросил Мишель.
— Начпродснаб, — ответил Валериан Христофорович. — На нынешнем языке это переводится как «начальник продуктового снабжения». И фамилию наполовину прочел — это то ли Куприн, то ли Купринов, то ли еще как, но точно, что начинается слогом Купр...
— Где же мы этого Куприна, или как его там зовут, искать станем?
— Как где — в Продснабе, — ответил Валериан Христофорович.
— Продснабов много, — покачал головой Мишель.
— А вот это — не скажите! — улыбнулся Валериан Христофорович. — Эшелон-то с запада пришел, а там теперь один фронт — польский. Там этот Купр... смею вас уверить, и засел. Сколько этих продснабов в армии может быть?
— Да пожалуй, поболе дюжины будет, — припомнил Мишель, сколько снабженцев подвизалось в штате царских армий в германскую да кто из них имел право подобные бумаги подписывать.
— Ну вот, дюжина — всего-то! — обрадовался Валериан Христофорович. — И сколь средь них носит фамилию, начинающуюся на Купр...?
А ведь и верно!
— Суток не пройдет, как я вам этого Купра... сыщу! — пообещал Валериан Христофорович.
И сыскал!
— Куприянов его кличут! Начпродснаб Первой Конной армии Юго-Западного фронта, — сообщил он. — Я и подпись его на бумагах сверил — он это! Он эшелон в Москву отправлял!
— Как вы говорите — Куприянов? — переспросил Мишель.
— Ну да! — подтвердил старый сыщик. — Он и есть!
— А инициалы у него какие?
— А и В.
Что-то Мишелю это напомнило — знакома ему была эта фамилия и эти инициалы! Откуда только?.. Или это мираж, фата-моргана, просто схожесть с именами кого-нибудь из прежних его по работе или фронту знакомых?
Да нет же, не было у него знакомых с такими иницалами...
Откуда же?!
И тут будто его обухом по затылку ударило — да ведь все верно!
— Как, вы говорите, отчество его — не Варсонофьевич ли?
— Да... Но откуда вы узнали? — ахнул Валериан Христофорович.
Теперь уж ему очередь удивляться пришла.
— Да ведь знаком я с тем господином, хоть заочно, а знаком, — сообщил Мишель, — больно уж отчество у него редкое, запоминающееся. И знаете, где я имя его встречал?
Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром лишь глазами хлопали.
— Да ведь не где-нибудь, а в кремлевском списке! И был он в нем под номером семь и числился, коли мне память не изменяет, помощником коменданта Кремля аккурат в четырнадцатом году, когда туда ящики с сокровищами царскими привезли!
Вот ведь оборотец какой!
— Так что же мы тогда тут сидим?! — вскочил на ноги Валериан Христофорович. — Да ведь надобно ехать, немедля, тотчас же!
— Куда ехать? — подивился его прыти Паша-кочегар.
— Как куда — на польский фронт, первым же поездом! Ведь коли он при коменданте состоял, он же знать может, где сокровища царские теперь находятся! Ехать надо, покуда его на фронте не убили.
— Снабженцев не убивают, — усмехнулся знающий почем фунт лиха матрос. — Коли он вам нужен, надо отбить телеграмму в Особый отдел — пущай они заарестуют да сюда отправят!
— Нет уж, голубчик, увольте, — вскипел Валериан Христофорович. — Не согласен я другим каштаны из огня таскать! Да и видел я, как ваши «товарищи» такие дела справляют — они ведь нам покойника в ящике пришлют, а он нам живым нужен! Нет, как хотите, а ехать надо самим, да теперь же, пока он не сбежал!
— Так ведь это не прогулка — фронт! — задумчиво сказал Мишель. — Вам место сие лишь понаслышке знакомо, а мне в яви — как бы вам там с непривычки трудно не показалось.
— Вот уж нет! — возмутился Валериан Христофорович. — Что я вам — мальчик? Да вы еще под стол пешком ходили, как я уж на Хитровку захаживал, да в самую клоаку! Или вы считаете, что Хитровка менее страшна, чем ваш фронт?
"Эх, — подумал Мишель, — да ведь хитровская клоака против передовой — кущи райские!..
Но и то верно, что иного выхода — нет. Коли телеграммы давать, еще неизвестно, как все обернется, а ну как он сам ту телеграмму примет?.. Да коли и арестуют его, то как бы по горячности своей раньше времени к стенке не поставили.
Прав Валериан Христофорович — надобно ехать, и непременно самим!
Да не откладывая — теперь же, немедля!.."
Глава 18
Летит время... Вот уж и сорок дней минуло, как академик Анохин-Зентович сей бренный мир покинул... А коли так, то надобно бы по русскому обычаю помянуть покойника да на могилку его сходить.
Вот и сходили!..
Права была цыганка, а за ней незнакомец, что грозили Мишелю-Герхарду фон Штольцу бедами скорыми и неисчислимыми, по пятам за ним крадущимися — вот они и пожаловали...
— Первый, вижу «объект». Не одного — с дамой.
— С какой дамой?
— С обалденной.
— Но-но, ты не очень-то там обалдевай! Следи и докладывай о каждом их шаге.
— Будет сделано!
Уж как не хотел Мишель-Герхард фон Штольц идти на кладбище, памятуя, что пребывает в бегах, но разве может джентльмен даме отказать, трусость свою пред ней выказав?
За что и нарвался!
— Ваши документики, пожалуйста.
Здрасте-пожалуйста — этим-то чего здесь делать — регистрацию у покойников проверять?.. Ну ничего, он их быстро своими «корочками» отпугнет.
И Мишель-Герхард фон Штольц вытащил свой красивый, с вензелями, паспорт. Но милиционеры отчего-то его не испугались:
— Гражданин фон Штольц, пожалуйста, пройдемте с нами.
— По какому праву?
— Вот по этому, — сунули ему в нос ордер на арест. — Давно мы тебя поджидаем!
Видно, верно говорят, что преступников всегда влечет на место преступления или к жертве. Вот и этот пришел — никуда не делся!
— А вы, девушка, можете быть свободны.
Но Светлана не желала быть свободной от своего возлюбленного.
— Оставьте его, он не виноват! — решительно заявила она.
— А вы откуда знаете?
— Знаю! Я ему верю.
— Спасибо, — поблагодарил ее Мишель-Герхард фон Штольц. — Ты не беспокойся, я пройду с ними и вернусь.
— Конечно, лет через двадцать, — кивнули милиционеры. — Шагай давай — ишь какую кралю себе отхватил, а мы тут, по его милости женской ласки не зная, в засадах сидим! Иди-иди, да смотри, без глупостей — не то пристрелим!
Заканчивать свои дни на кладбище было бы моветоном — просто какое-то масло масляное, и Мишель-Герхард фон Штольц подчинился обстоятельствам в лице представителей органов правопорядка...
Дальнейшее их знакомство проходило в теплой, но малодружественной обстановке — потому что в душном салоне милицейского микроавтобуса, в компании неулыбчивых, под два метра ростом оперработников, которые задавали ему нескромные вопросы.
Кажется, на их сленге это называется допрос «по горячему следу».
— Ну и вляпался же ты, парень! — похлопывая Мишеля-Герхарда фон Штольца по плечу и посмеиваясь, сказал один из милиционеров.
— Во что? — поинтересовался Мишель-Герхард фон Штольц.
— В то в самое! Причем по самую маковку!
Покойник-то заслуженным академиком был, за него по верхнему пределу полагается!
* * *
— Я не убивал, — твердо сказал Мишель-Герхард фон Штольц.
— А я и не говорю, что убивал, что хотел... может, просто повздорили, — миролюбиво сказал милиционер. — Выпили, не рассчитали, — он тебя послал, ты его — слово за слово, а тут нож под руку попади?.. Тогда твое деяние подпадает под совсем другую статью. Получишь лет пять-шесть, не больше, год адвокат выторгует, год предвариловка съест, еще один за хорошее поведение снимут, два амнистия скостит — через полтора на свободе будешь! О чем тут горевать?!
Ну что, будем явку с повинной писать?
— Я же говорю — я не убивал!
— Но был там?
Ну как тут отпираться?
— Был.
— Зачем?
— Просто так, в гости зашел.
— Горбатого лепишь? — ласково спросил следователь. — А вот я сейчас тебя, как приедем, в камеру к уголовникам определю — им как раз там такого красавчика не хватает.
Перспектива оказаться в столь избранном обществе Мишелю-Герхарду фон Штольцу не улыбалась.
— Что ты делал у академика Анохина?
Нужно было что-то отвечать. Что-то, что указало бы милиционерам на их место.
— Меж мной и академиком имел место схоластический спор относительно правил правописания в древнешумерской письменности.
— Чего? Какой спор?..
— Ах, все-таки спор!.. Нуда — потом, понятно, драка — кровь в голову — нож в спину — труп. Так?
— Нет!
— Упорствуешь? А если в слоников поиграть?
Игра в слоников происходила не в африканской саванне и не в джунглях Индии, а гораздо ближе — здесь же, в машине.
— Сержант Симанчук!
— Я!
— Давай сюда «слоника».
— Айн момент!..
«Слоник» был резиновый и холодный. Но точно — с хоботом.
— Надевай! — приказал следователь.
— Разве ожидается сигнал химической тревоги? — иронично удивился Мишель-Герхард фон Штольц.
— Ага! — радостно кивнул следователь. — Я даже знаю, кто будет пахнуть и цвести. Держи-ка его, Симанчук.
Голову Мишеля-Герхарда фон Штольца вдели в противогаз.
— Вы нарушаете права человека! — успел выкрикнуть он.
— Точно — нарушаем, — легко согласился следователь. — А вы мочите заслуженных академиков. Что хуже?
И пережал рукой шланг.
— Ты зачем был у академика?
— Бу-бу-бу-бу-у-у! — ответил подозреваемый. Ну вот и разговорился!
Следователь ослабил хватку и поднес шланг к уху:
— Громче!
— Я пришел показать ему одну вещицу, — раздался загробный голос.
— И какую же?
Молчание.
Затычка в «хобот».
— Бу-бу-бу-бу-у-у!
Как просто-то все, как в сливе раковины: заткнул — копится информация, открьи — потекла.
— Бу-бу-бу...
— Говоришь, колье, которое царю Николашке принадлежало? Неужто?
— Бу!..
— И где оно теперь?
Так он им и сказал!..
Затычка!..
— Бу-бу-бу-бу!..
Так — он им и сказал...
Сказал:
— В квартире академика!
Почему — там? Или чтобы передышку получить? В прямом смысле слова.
— Не врешь?
— Бу!..
Конечно, соврал. Но ведь во спасение...
Пока они квартиру обыщут, да еще раз, да ничего не найдут, он что-нибудь придумает...
Но не тут-то было!
— Поедешь с нами!
— Бу?
— К академику!
— Бу?!
— Вот там, на месте, все и покажешь!
Вот те и бу...
Глава 19
Холодно, лес стоит синий, заиндевевший, по самые верхушки в бездонных сугробах утонувший, бесшумно сыплется, сверкает на солнце иней — ни зверя, ни птицы не видать и не слыхать, будто повымерзли все!
Но чу! — бренчит вдалеке в морозном воздухе, серебром рассыпаясь, колокольчик, скрипит под полозьями снег, вот вывернула из-за поворота карета, кони храпят, выдыхая ноздрями пар, морды заиндевелые, на губах, на упряжи сосульками пена застыла, из-под копыт снег комьями летит. На козлах кучер в необъятном тулупе восседает, будто воробей нахохлился, привстанет, ожжет коней кнутом, крикнет:
— Но-о, шибче ходи-и, ир-роды!..
Пронесется карета в брызгах снега будто призрак, и вновь тихо...
В карете тепло — в ногах, на подставке железной, уголья остывают, жаром дыша, за заледеневшими оконцами угадываются чьи-то лица.
— Эх, Яков, друг ты мой сердешный, да ведь сколь лет уж минуло, пора бы о судьбе своей помыслить да девку себе справну приглядеть, чтоб в дом ввести, не век же бобылем жить...
Ноет у Карла сердце за сына своего единственного.
— Аль не слышишь меня?
— Слышу, батюшка, как не слышать... Да ведь сердцу не прикажешь — не надобен мне никто, одна лишь Дуняша мне люба!
— Так нет же ее, и косточки ее давно в землице сырой истлели, а тебе тридцать пятый годок уж пошел... Сколь раз к тебе сватов засылали, а ты всем от ворот — поворот!
И то верно, завидный жених Яков — лицом пригож, фигурой статен, царицей обласкан, при Рентерее государевой вместе с батюшкой своим состоит, в Санкт-Петербурге и в Первопрестольной ювелирные лавки имеет, отчего не беден — сколь девиц на выданье на него заглядывается, сколь свах обхаживает, «товар» свой на все лады расхваливая, а он хоть бы на одну взглянул...
— Да ведь не о себе, о тебе я ноне радею! Теперь я тебе опора, а как помру, кто тебе помогать станет, в ком поддержку в старости да дряхлости найдешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Значит — так?.. Значит, был он не один, а был лишь подсадной уткой, которую пустили забрать товар, а сами за ним наблюдали из толпы. И как закричал Паша-кочегар «Чека!», его, чтобы он ничего не смог рассказать застрелили!..
Только что было у них две ниточки да обе разом оборвались — одна на станции, другая — здесь, на Ордынке! Да за такую работу, коли по чести говорить — к стенке ставить!..
— Не вините вы себя так, друг сердешный — ведь чего только не бывает, — пытался успокоить его Валериан Христофорович, — у меня раз каторжанин прямо из рук ушел, хоть я с него в охранном отделении допрос снимал! Сиганул шельмец через окно, хоть третий этаж был, да ходу!.. Может, не все еще потеряно. Вот у меня и обрывки горелые имеются, что я в вагоне собрал, может, там следок и сыщется...
— Ах, оставьте! — лишь отмахивался Мишель.
А следок-то, верно — сыскался!..
— Вот, глядите, подпись, — указал Валериан Христофорович на часть спасенного, хоть и обгорелого со всех сторон, текста. — Видите буквы — заглавная "Н", да еще есть "Ч", "С" и "Б". Я ведь прочел, что это значит.
— И что? — с надеждой спросил Мишель.
— Начпродснаб, — ответил Валериан Христофорович. — На нынешнем языке это переводится как «начальник продуктового снабжения». И фамилию наполовину прочел — это то ли Куприн, то ли Купринов, то ли еще как, но точно, что начинается слогом Купр...
— Где же мы этого Куприна, или как его там зовут, искать станем?
— Как где — в Продснабе, — ответил Валериан Христофорович.
— Продснабов много, — покачал головой Мишель.
— А вот это — не скажите! — улыбнулся Валериан Христофорович. — Эшелон-то с запада пришел, а там теперь один фронт — польский. Там этот Купр... смею вас уверить, и засел. Сколько этих продснабов в армии может быть?
— Да пожалуй, поболе дюжины будет, — припомнил Мишель, сколько снабженцев подвизалось в штате царских армий в германскую да кто из них имел право подобные бумаги подписывать.
— Ну вот, дюжина — всего-то! — обрадовался Валериан Христофорович. — И сколь средь них носит фамилию, начинающуюся на Купр...?
А ведь и верно!
— Суток не пройдет, как я вам этого Купра... сыщу! — пообещал Валериан Христофорович.
И сыскал!
— Куприянов его кличут! Начпродснаб Первой Конной армии Юго-Западного фронта, — сообщил он. — Я и подпись его на бумагах сверил — он это! Он эшелон в Москву отправлял!
— Как вы говорите — Куприянов? — переспросил Мишель.
— Ну да! — подтвердил старый сыщик. — Он и есть!
— А инициалы у него какие?
— А и В.
Что-то Мишелю это напомнило — знакома ему была эта фамилия и эти инициалы! Откуда только?.. Или это мираж, фата-моргана, просто схожесть с именами кого-нибудь из прежних его по работе или фронту знакомых?
Да нет же, не было у него знакомых с такими иницалами...
Откуда же?!
И тут будто его обухом по затылку ударило — да ведь все верно!
— Как, вы говорите, отчество его — не Варсонофьевич ли?
— Да... Но откуда вы узнали? — ахнул Валериан Христофорович.
Теперь уж ему очередь удивляться пришла.
— Да ведь знаком я с тем господином, хоть заочно, а знаком, — сообщил Мишель, — больно уж отчество у него редкое, запоминающееся. И знаете, где я имя его встречал?
Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром лишь глазами хлопали.
— Да ведь не где-нибудь, а в кремлевском списке! И был он в нем под номером семь и числился, коли мне память не изменяет, помощником коменданта Кремля аккурат в четырнадцатом году, когда туда ящики с сокровищами царскими привезли!
Вот ведь оборотец какой!
— Так что же мы тогда тут сидим?! — вскочил на ноги Валериан Христофорович. — Да ведь надобно ехать, немедля, тотчас же!
— Куда ехать? — подивился его прыти Паша-кочегар.
— Как куда — на польский фронт, первым же поездом! Ведь коли он при коменданте состоял, он же знать может, где сокровища царские теперь находятся! Ехать надо, покуда его на фронте не убили.
— Снабженцев не убивают, — усмехнулся знающий почем фунт лиха матрос. — Коли он вам нужен, надо отбить телеграмму в Особый отдел — пущай они заарестуют да сюда отправят!
— Нет уж, голубчик, увольте, — вскипел Валериан Христофорович. — Не согласен я другим каштаны из огня таскать! Да и видел я, как ваши «товарищи» такие дела справляют — они ведь нам покойника в ящике пришлют, а он нам живым нужен! Нет, как хотите, а ехать надо самим, да теперь же, пока он не сбежал!
— Так ведь это не прогулка — фронт! — задумчиво сказал Мишель. — Вам место сие лишь понаслышке знакомо, а мне в яви — как бы вам там с непривычки трудно не показалось.
— Вот уж нет! — возмутился Валериан Христофорович. — Что я вам — мальчик? Да вы еще под стол пешком ходили, как я уж на Хитровку захаживал, да в самую клоаку! Или вы считаете, что Хитровка менее страшна, чем ваш фронт?
"Эх, — подумал Мишель, — да ведь хитровская клоака против передовой — кущи райские!..
Но и то верно, что иного выхода — нет. Коли телеграммы давать, еще неизвестно, как все обернется, а ну как он сам ту телеграмму примет?.. Да коли и арестуют его, то как бы по горячности своей раньше времени к стенке не поставили.
Прав Валериан Христофорович — надобно ехать, и непременно самим!
Да не откладывая — теперь же, немедля!.."
Глава 18
Летит время... Вот уж и сорок дней минуло, как академик Анохин-Зентович сей бренный мир покинул... А коли так, то надобно бы по русскому обычаю помянуть покойника да на могилку его сходить.
Вот и сходили!..
Права была цыганка, а за ней незнакомец, что грозили Мишелю-Герхарду фон Штольцу бедами скорыми и неисчислимыми, по пятам за ним крадущимися — вот они и пожаловали...
— Первый, вижу «объект». Не одного — с дамой.
— С какой дамой?
— С обалденной.
— Но-но, ты не очень-то там обалдевай! Следи и докладывай о каждом их шаге.
— Будет сделано!
Уж как не хотел Мишель-Герхард фон Штольц идти на кладбище, памятуя, что пребывает в бегах, но разве может джентльмен даме отказать, трусость свою пред ней выказав?
За что и нарвался!
— Ваши документики, пожалуйста.
Здрасте-пожалуйста — этим-то чего здесь делать — регистрацию у покойников проверять?.. Ну ничего, он их быстро своими «корочками» отпугнет.
И Мишель-Герхард фон Штольц вытащил свой красивый, с вензелями, паспорт. Но милиционеры отчего-то его не испугались:
— Гражданин фон Штольц, пожалуйста, пройдемте с нами.
— По какому праву?
— Вот по этому, — сунули ему в нос ордер на арест. — Давно мы тебя поджидаем!
Видно, верно говорят, что преступников всегда влечет на место преступления или к жертве. Вот и этот пришел — никуда не делся!
— А вы, девушка, можете быть свободны.
Но Светлана не желала быть свободной от своего возлюбленного.
— Оставьте его, он не виноват! — решительно заявила она.
— А вы откуда знаете?
— Знаю! Я ему верю.
— Спасибо, — поблагодарил ее Мишель-Герхард фон Штольц. — Ты не беспокойся, я пройду с ними и вернусь.
— Конечно, лет через двадцать, — кивнули милиционеры. — Шагай давай — ишь какую кралю себе отхватил, а мы тут, по его милости женской ласки не зная, в засадах сидим! Иди-иди, да смотри, без глупостей — не то пристрелим!
Заканчивать свои дни на кладбище было бы моветоном — просто какое-то масло масляное, и Мишель-Герхард фон Штольц подчинился обстоятельствам в лице представителей органов правопорядка...
Дальнейшее их знакомство проходило в теплой, но малодружественной обстановке — потому что в душном салоне милицейского микроавтобуса, в компании неулыбчивых, под два метра ростом оперработников, которые задавали ему нескромные вопросы.
Кажется, на их сленге это называется допрос «по горячему следу».
— Ну и вляпался же ты, парень! — похлопывая Мишеля-Герхарда фон Штольца по плечу и посмеиваясь, сказал один из милиционеров.
— Во что? — поинтересовался Мишель-Герхард фон Штольц.
— В то в самое! Причем по самую маковку!
Покойник-то заслуженным академиком был, за него по верхнему пределу полагается!
* * *
— Я не убивал, — твердо сказал Мишель-Герхард фон Штольц.
— А я и не говорю, что убивал, что хотел... может, просто повздорили, — миролюбиво сказал милиционер. — Выпили, не рассчитали, — он тебя послал, ты его — слово за слово, а тут нож под руку попади?.. Тогда твое деяние подпадает под совсем другую статью. Получишь лет пять-шесть, не больше, год адвокат выторгует, год предвариловка съест, еще один за хорошее поведение снимут, два амнистия скостит — через полтора на свободе будешь! О чем тут горевать?!
Ну что, будем явку с повинной писать?
— Я же говорю — я не убивал!
— Но был там?
Ну как тут отпираться?
— Был.
— Зачем?
— Просто так, в гости зашел.
— Горбатого лепишь? — ласково спросил следователь. — А вот я сейчас тебя, как приедем, в камеру к уголовникам определю — им как раз там такого красавчика не хватает.
Перспектива оказаться в столь избранном обществе Мишелю-Герхарду фон Штольцу не улыбалась.
— Что ты делал у академика Анохина?
Нужно было что-то отвечать. Что-то, что указало бы милиционерам на их место.
— Меж мной и академиком имел место схоластический спор относительно правил правописания в древнешумерской письменности.
— Чего? Какой спор?..
— Ах, все-таки спор!.. Нуда — потом, понятно, драка — кровь в голову — нож в спину — труп. Так?
— Нет!
— Упорствуешь? А если в слоников поиграть?
Игра в слоников происходила не в африканской саванне и не в джунглях Индии, а гораздо ближе — здесь же, в машине.
— Сержант Симанчук!
— Я!
— Давай сюда «слоника».
— Айн момент!..
«Слоник» был резиновый и холодный. Но точно — с хоботом.
— Надевай! — приказал следователь.
— Разве ожидается сигнал химической тревоги? — иронично удивился Мишель-Герхард фон Штольц.
— Ага! — радостно кивнул следователь. — Я даже знаю, кто будет пахнуть и цвести. Держи-ка его, Симанчук.
Голову Мишеля-Герхарда фон Штольца вдели в противогаз.
— Вы нарушаете права человека! — успел выкрикнуть он.
— Точно — нарушаем, — легко согласился следователь. — А вы мочите заслуженных академиков. Что хуже?
И пережал рукой шланг.
— Ты зачем был у академика?
— Бу-бу-бу-бу-у-у! — ответил подозреваемый. Ну вот и разговорился!
Следователь ослабил хватку и поднес шланг к уху:
— Громче!
— Я пришел показать ему одну вещицу, — раздался загробный голос.
— И какую же?
Молчание.
Затычка в «хобот».
— Бу-бу-бу-бу-у-у!
Как просто-то все, как в сливе раковины: заткнул — копится информация, открьи — потекла.
— Бу-бу-бу...
— Говоришь, колье, которое царю Николашке принадлежало? Неужто?
— Бу!..
— И где оно теперь?
Так он им и сказал!..
Затычка!..
— Бу-бу-бу-бу!..
Так — он им и сказал...
Сказал:
— В квартире академика!
Почему — там? Или чтобы передышку получить? В прямом смысле слова.
— Не врешь?
— Бу!..
Конечно, соврал. Но ведь во спасение...
Пока они квартиру обыщут, да еще раз, да ничего не найдут, он что-нибудь придумает...
Но не тут-то было!
— Поедешь с нами!
— Бу?
— К академику!
— Бу?!
— Вот там, на месте, все и покажешь!
Вот те и бу...
Глава 19
Холодно, лес стоит синий, заиндевевший, по самые верхушки в бездонных сугробах утонувший, бесшумно сыплется, сверкает на солнце иней — ни зверя, ни птицы не видать и не слыхать, будто повымерзли все!
Но чу! — бренчит вдалеке в морозном воздухе, серебром рассыпаясь, колокольчик, скрипит под полозьями снег, вот вывернула из-за поворота карета, кони храпят, выдыхая ноздрями пар, морды заиндевелые, на губах, на упряжи сосульками пена застыла, из-под копыт снег комьями летит. На козлах кучер в необъятном тулупе восседает, будто воробей нахохлился, привстанет, ожжет коней кнутом, крикнет:
— Но-о, шибче ходи-и, ир-роды!..
Пронесется карета в брызгах снега будто призрак, и вновь тихо...
В карете тепло — в ногах, на подставке железной, уголья остывают, жаром дыша, за заледеневшими оконцами угадываются чьи-то лица.
— Эх, Яков, друг ты мой сердешный, да ведь сколь лет уж минуло, пора бы о судьбе своей помыслить да девку себе справну приглядеть, чтоб в дом ввести, не век же бобылем жить...
Ноет у Карла сердце за сына своего единственного.
— Аль не слышишь меня?
— Слышу, батюшка, как не слышать... Да ведь сердцу не прикажешь — не надобен мне никто, одна лишь Дуняша мне люба!
— Так нет же ее, и косточки ее давно в землице сырой истлели, а тебе тридцать пятый годок уж пошел... Сколь раз к тебе сватов засылали, а ты всем от ворот — поворот!
И то верно, завидный жених Яков — лицом пригож, фигурой статен, царицей обласкан, при Рентерее государевой вместе с батюшкой своим состоит, в Санкт-Петербурге и в Первопрестольной ювелирные лавки имеет, отчего не беден — сколь девиц на выданье на него заглядывается, сколь свах обхаживает, «товар» свой на все лады расхваливая, а он хоть бы на одну взглянул...
— Да ведь не о себе, о тебе я ноне радею! Теперь я тебе опора, а как помру, кто тебе помогать станет, в ком поддержку в старости да дряхлости найдешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29