Да лагерь-то не наш, и пленные не за нами числятся! Ну, что скажешь?
— Нет, — отказался Мишель. — Ничего я подписывать не стану.
— Да ведь сгниешь здесь заживо, не за понюшку табаку! — пожалел его Звягин. — Неужто не жаль?
Может, и жаль — да как иначе?..
— Разреши мне пойти? — вновь попросил Мишель.
— Да погоди — поешь хоть! — остановил его Звягин, торопливо выкладывая на стол какие-то свертки.
— Благодарю, — кивнул Мишель, чувствуя, как ему сводит желудок голодный спазм. — С твоего позволения, я возьму все это с собой.
— "Товарищей" подкормить хочешь? — зло спросил Звягин.
— Хочу, — кивнул Мишель, — товарищей...
Уж ночью, когда в бараке все спали, он лежал без сна, думая, что, может быть, зря отказался от возможности выбраться отсюда, что, возможно, лучше было бы поступиться честью, чем предать Анну, — да теперь все одно, ничего уж не изменить...
Звягина Мишель видел еще лишь раз, мельком, когда тот командовал построение накормленным и одетым в новенькую форму бывшим красноармейцам, а ныне добровольцам Белой армии.
Он заметил его и тут же предпочел шагнуть в толпу пленников, дабы раствориться средь сотен подобных ему оборванцев. С глаз долой... Он принял решение и не хотел искушать судьбу сызнова.
Да, видно, Звягин был с его решением не согласен.
— А приятель-то ваш не прост — ох не прост! — по секрету сообщил Валериан Христофорович. — Он ведь меня к себе зазвал да такие тенета плести стал — просто кружева. Все о вас расспрашивал. Ну да я калач тертый — ничего лишнего не сболтнул, а, напротив, всячески убеждал его, что вы, сударь, скрытый белогвардеец и убежденный монархист, коего «товарищи» насильно в свою веру оборотили!
— Так-то зачем? — расстроился Мишель.
— А по-вашему, лучше в петле болтаться? — резонно возразил старый сыщик. — Ныне здесь все в овечек рядятся, хоть прежде комиссарили! Я ведь, грешным делом, тоже показал, что меня насильно мобилизовали, к их красному делу пристроив, так вы, милостивый государь, уж не подведите меня, подтвердите, коли вас спросят.
Но — не спросили...
Дале жизнь потекла обычным порядком — утреннее построение с читкой приказов, бессмысленное, утомительное шатание по лагерю в поисках чего-нибудь съестного, холод, голод, злоба... После — ночное забытье на жестких нарах в бараке, поутру перекличка и вынос остывших хладных тел пленников, умерших по соседству, коих складывали штабелем тут же, подле строя...
И уж казалось, что смерть — единственно возможный исход из сего бедственного положения. Но как-то отозвали Мишеля в сторонку Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром да огорошили:
— А ведь мы, сударь, бежать отсель задумали! — заговорщически прошептал старый сыщик. — Ей-ей, сколь можно измывательства над собой терпеть!.. Ведь коли теперь не попытаться бежать, после сил уж не будет! Вон у Паши и план имеется.
— Да ведь если поймают — запорют нас! — напомнил Мишель.
— А ежели нет? — усмехнулся Паша-кочегар. — Прямо из лагеря, конечно, не убечь, но ежели на работы напроситься да за колючую проволоку выйти...
— А как же выйти?
— Штабному писарю дать надобно, а он похлопочет. Да я уж и дал!..
— Когда ж? — отчего-то торопясь и весь дрожа, спросил Мишель.
— А чего откладывать — завтра вечером и побежим!..
Глава 28
— Что! — всплеснул руками Карл. — Что ты наделал?! Да ведь зарежет он тебя, ей-ей, зарежет как цыпленка! Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!
— Не за мной тот выбор был, — напомнил Яков.
— Ах беда, беда!
Ну да делать нечего — не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.
Если отказаться от дуэли — сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!
— Когда ж назначено? — спросил Карл.
— В пять часов пополудни, послезавтра.
Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.
— Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, — твердо сказал Карл. — А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...
Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.
— На-ка — держи.
Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.
— Вставай супротив меня да бейся — не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.
— А ежели я вас пораню, батюшка?
— Если поранишь — честь тебе и слава! А нет — не взыщи, да пощады не ожидай — я тебя жалеть не стану! Атакуй!
Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.
— Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей — не жалей!
Теперь уж Яков во всю силу драться начал — ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул — то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел — Яков и не понял!
— Худо дело, — вздохнул Карл. — Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?
— Бог мне поможет! — уверенно заявил Яков.
— Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему — не тебе в подмогу!
— Но ведь дело его неправое! — возразил Яков.
— Зато рука верная! — ответил Карл. — Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду — тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!
А ну — вставай!
Удар — звон стали о сталь.
Удар — звон...
Удар... Укол!..
— Вставай!
Удар!..
Удар — да такой, что искры в стороны!..
Удар!..
Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...
— Ладно, коли так — покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, — сказал Карл. — Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?
— Понял, батюшка.
— А коли понял — так попробуй.
Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына — стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.
— Ой!..
— Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!
А ну — покажь!
Вновь прыгнул Яков, да вновь не так — шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!
— Ой!
— Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!
И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.
— Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.
— Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.
— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..
Выпад...
Удар...
Звон!..
А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!
Глава 29
Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.
Они были — там.
Он — здесь!
А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!
Уф...
Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...
Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?
И yes!..
Подошел автобус.
Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.
Поехали...
А куда, собственно?
К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.
Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...
Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?
Вот и выходит, что податься ему некуда!
И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.
— Ваши документы!
Что — опять?!!
Да что они, сговорились, что ли?
— Нет у меня документов.
— А что есть?
Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.
— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.
— Куда?
Туда, где он уже был!
Только что! И откуда столь успешно бежал!
Вот это и называется — снова-здорово!
Глава 30
— Стройсь!.. Шагом марш!..
Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.
Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.
— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?
— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.
— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.
Мальчишка — ей-ей мальчишка!
Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...
Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.
Побросав ведра, подбежали, встали рядком.
Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.
Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.
Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.
— А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.
Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.
— Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.
«Чего это он?» — подивился Мишель.
Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.
Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!
А коли прибил, так их, как поймают — повесят!
— Чего встали — тикай теперь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Нет, — отказался Мишель. — Ничего я подписывать не стану.
— Да ведь сгниешь здесь заживо, не за понюшку табаку! — пожалел его Звягин. — Неужто не жаль?
Может, и жаль — да как иначе?..
— Разреши мне пойти? — вновь попросил Мишель.
— Да погоди — поешь хоть! — остановил его Звягин, торопливо выкладывая на стол какие-то свертки.
— Благодарю, — кивнул Мишель, чувствуя, как ему сводит желудок голодный спазм. — С твоего позволения, я возьму все это с собой.
— "Товарищей" подкормить хочешь? — зло спросил Звягин.
— Хочу, — кивнул Мишель, — товарищей...
Уж ночью, когда в бараке все спали, он лежал без сна, думая, что, может быть, зря отказался от возможности выбраться отсюда, что, возможно, лучше было бы поступиться честью, чем предать Анну, — да теперь все одно, ничего уж не изменить...
Звягина Мишель видел еще лишь раз, мельком, когда тот командовал построение накормленным и одетым в новенькую форму бывшим красноармейцам, а ныне добровольцам Белой армии.
Он заметил его и тут же предпочел шагнуть в толпу пленников, дабы раствориться средь сотен подобных ему оборванцев. С глаз долой... Он принял решение и не хотел искушать судьбу сызнова.
Да, видно, Звягин был с его решением не согласен.
— А приятель-то ваш не прост — ох не прост! — по секрету сообщил Валериан Христофорович. — Он ведь меня к себе зазвал да такие тенета плести стал — просто кружева. Все о вас расспрашивал. Ну да я калач тертый — ничего лишнего не сболтнул, а, напротив, всячески убеждал его, что вы, сударь, скрытый белогвардеец и убежденный монархист, коего «товарищи» насильно в свою веру оборотили!
— Так-то зачем? — расстроился Мишель.
— А по-вашему, лучше в петле болтаться? — резонно возразил старый сыщик. — Ныне здесь все в овечек рядятся, хоть прежде комиссарили! Я ведь, грешным делом, тоже показал, что меня насильно мобилизовали, к их красному делу пристроив, так вы, милостивый государь, уж не подведите меня, подтвердите, коли вас спросят.
Но — не спросили...
Дале жизнь потекла обычным порядком — утреннее построение с читкой приказов, бессмысленное, утомительное шатание по лагерю в поисках чего-нибудь съестного, холод, голод, злоба... После — ночное забытье на жестких нарах в бараке, поутру перекличка и вынос остывших хладных тел пленников, умерших по соседству, коих складывали штабелем тут же, подле строя...
И уж казалось, что смерть — единственно возможный исход из сего бедственного положения. Но как-то отозвали Мишеля в сторонку Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром да огорошили:
— А ведь мы, сударь, бежать отсель задумали! — заговорщически прошептал старый сыщик. — Ей-ей, сколь можно измывательства над собой терпеть!.. Ведь коли теперь не попытаться бежать, после сил уж не будет! Вон у Паши и план имеется.
— Да ведь если поймают — запорют нас! — напомнил Мишель.
— А ежели нет? — усмехнулся Паша-кочегар. — Прямо из лагеря, конечно, не убечь, но ежели на работы напроситься да за колючую проволоку выйти...
— А как же выйти?
— Штабному писарю дать надобно, а он похлопочет. Да я уж и дал!..
— Когда ж? — отчего-то торопясь и весь дрожа, спросил Мишель.
— А чего откладывать — завтра вечером и побежим!..
Глава 28
— Что! — всплеснул руками Карл. — Что ты наделал?! Да ведь зарежет он тебя, ей-ей, зарежет как цыпленка! Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!
— Не за мной тот выбор был, — напомнил Яков.
— Ах беда, беда!
Ну да делать нечего — не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.
Если отказаться от дуэли — сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!
— Когда ж назначено? — спросил Карл.
— В пять часов пополудни, послезавтра.
Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.
— Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, — твердо сказал Карл. — А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...
Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.
— На-ка — держи.
Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.
— Вставай супротив меня да бейся — не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.
— А ежели я вас пораню, батюшка?
— Если поранишь — честь тебе и слава! А нет — не взыщи, да пощады не ожидай — я тебя жалеть не стану! Атакуй!
Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.
— Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей — не жалей!
Теперь уж Яков во всю силу драться начал — ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул — то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел — Яков и не понял!
— Худо дело, — вздохнул Карл. — Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?
— Бог мне поможет! — уверенно заявил Яков.
— Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему — не тебе в подмогу!
— Но ведь дело его неправое! — возразил Яков.
— Зато рука верная! — ответил Карл. — Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду — тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!
А ну — вставай!
Удар — звон стали о сталь.
Удар — звон...
Удар... Укол!..
— Вставай!
Удар!..
Удар — да такой, что искры в стороны!..
Удар!..
Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...
— Ладно, коли так — покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, — сказал Карл. — Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?
— Понял, батюшка.
— А коли понял — так попробуй.
Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына — стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.
— Ой!..
— Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!
А ну — покажь!
Вновь прыгнул Яков, да вновь не так — шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!
— Ой!
— Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!
И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.
— Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.
— Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.
— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..
Выпад...
Удар...
Звон!..
А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!
Глава 29
Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.
Они были — там.
Он — здесь!
А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!
Уф...
Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...
Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?
И yes!..
Подошел автобус.
Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.
Поехали...
А куда, собственно?
К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.
Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...
Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?
Вот и выходит, что податься ему некуда!
И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.
— Ваши документы!
Что — опять?!!
Да что они, сговорились, что ли?
— Нет у меня документов.
— А что есть?
Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.
— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.
— Куда?
Туда, где он уже был!
Только что! И откуда столь успешно бежал!
Вот это и называется — снова-здорово!
Глава 30
— Стройсь!.. Шагом марш!..
Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.
Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.
— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?
— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.
— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.
Мальчишка — ей-ей мальчишка!
Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...
Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.
Побросав ведра, подбежали, встали рядком.
Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.
Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.
Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.
— А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.
Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.
— Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.
«Чего это он?» — подивился Мишель.
Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.
Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!
А коли прибил, так их, как поймают — повесят!
— Чего встали — тикай теперь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29