Паша улыбнулся, но ничего не сказал.
— Будь ты проклят, проклят навеки! Зачем ты появился здесь?..
Я подумал о Шелли, спящем в доме.
— Неужели ты хочешь отказать мне в спутнике? Неужели я не могу сделать то, что сделал со мной ты?
Улыбка паши стала шире. Его желтые зубы были отвратительны. Гнев, такой же яростный, как ветер, толкнул меня вперед. Я схватил пашу за горло.
— Помни, — прошипел я, — что я твое создание. Всюду я вижу блаженство, недоступное мне одному. Я был человеком, а ты сделал из меня дьявола. Не смей насмехаться надо мной за то, что я страстно желаю найти счастье, и не пытайся мешать мне в этом.
Паша продолжал ухмыляться, оскалив зубы. Я усилил хватку.
— Оставь меня, — прошептал я, — ты мой создатель и потому — мой вечный враг.
Шея паши затрещала под моим натиском. Его голова откинулась, и кровь из горла брызнула на мои руки. Я бросил тело на землю. Когда я взглянул на него, то увидел, что у паши лицо Шелли. Я склонился над ним. Тело медленно потянулось ко мне. Оно поцеловало меня в губы. Когда оно открыло рот, вместо языка у него оказался червь — мягкий и жирный. Я отпрянул назад. Я увидел, что целую зубы черепа
Я отвернулся, а когда снова посмотрел вниз, то увидел, что труп исчез. Я услышал дикий смех, раздававшийся в самых глубинах моего сознания. Я начал озираться по сторонам. Я был один на берегу озера, но смех звучал все громче, пока не стал отдаваться эхом на озере и в горах, — мне показалось, что сейчас он оглушит меня. Достигнув наивысшей силы, он умолк, и в этот самый момент стекла балконных окон разбились, двери под порывом ветра распахнулись, а книги и бумаги были подхвачены бурей. Подобно нашествию насекомых, они разлетелись по лужайкам и по берегу, где я стоял, паря в воздухе и приземляясь вокруг меня, увязая в грязи или медленно погружаясь в воды озера Я поднял намокшую книгу, которая лежала у моих ног, и прочел название: «Гальванизм и принципы человеческой жизни». Я вспомнил, что читал такое название в башне паши. Я собрал другие книги и листы — остатки библиотеки, которую взял с собой, — и сбросил их в кучу на берегу. Когда шторм стих, я разжег огонь. Вяло и неохотно разгорался этот погребальный костер. Когда взошло солнце, его приветствовал черный дым, стелющийся по поверхности озера
Лорд Байрон замолчал.. Ребекка пристально посмотрела на него.
— Я не понимаю, — сказала она. Лорд Байрон прикрыл глаза.
— Я чувствовал себя осмеянным, — тихо произнес он.
— Осмеянным?
— Да. Мои надежды, они были чьей-то насмешкой. Ребекка нахмурилась.
— Вы имеете в виду ваши поиски принципа жизни?
— Вы понимаете, — лорд Байрон с горечью улыбнулся, — как пусто, как мелодраматично должны всегда звучать подобные слова?
Он покачал головой.
— И все же я думал, что получил свободу. Я был вампиром.
Стоя на берегу тем утром и наблюдая, как ветер разносит пепел погребального костра из моих книг, я не чувствовал ничего, кроме бессилия. Я обладал великими возможностями, но я знал теперь, что существует некто, кто обладает более мощными силами, которые все еще недоступны для нас, а самыми неизмеримыми силами обладала Вселенная. Как я мог осмелиться искать искру жизни? Это было безнадежное честолюбие — честолюбие, более подходящее для какого-нибудь готического рассказа или для научной фантастики.
Лорд Байрон остановился. Его губы растянулись в улыбке.
— И поэтому моя ненависть к паше, моему создателю, которого, как оказалось, я не смог уничтожить, разгорелась еще яростнее, чем прежде. Я страстно желал развязки, решающей схватки. Но паша, как истинный бог, теперь оказался скрытым от меня.
Меня вновь начало грызть беспокойство. Я думал уехать в Италию, но мое нежелание расстаться с Шелли было слишком велико, и мы продолжали наши совместные прогулки по озеру. Я все еще хотел его, хотел дать ему свою кровь, сделать его принцем вампиров, каковым был и я, но я не хотел навязывать ему такую судьбу. Моя ненависть к паше была для меня предостережением: получить то же, что и он, — вечную ненависть того, кого ты создал. Поэтому я искушал Шелли, намекая ему о том, что я могу ему дать, нашептывая ему темные тайны и необычайные возможности. Неужели Шелли понимал? Возможно — да, возможно — уже тогда он все понял. Однажды произошло вот что. Мы катались в лодке по озеру. Налетел шторм. И наш руль оказался сломанным. Мы уже начали погружаться. Я скинул с себя жакет, но Шелли продолжал спокойно смотреть на меня.
— Вы знаете, — сказал он, — я не умею плавать.
— Тогда позвольте мне спасти вас, — выкрикнул я, протягивая ему руки, но Шелли отпрянул.
— Я боюсь получать какие бы то ни было подарки жизни от вас, — сказал он.
— Но вы утонете.
— Это лучше, чем…
— Чем что? — Я невольно улыбнулся. — Чем что, Шелли? Чем жизнь?
Он ухватился за борта лодки, затем поднял глаза и посмотрел на меня.
— Я боюсь, — сказал он, — что меня начнет затягивать все глубже и глубже.
Он продолжал сидеть там, где сидел, скрестив руки, и я знал, что мне не удастся осуществить свои планы, по крайней мере этим летом. Буря начала стихать, и лодка удержалась на плаву. Никто из нас никогда не упоминал о том, что произошло между нами. Но теперь я был готов уехать в Италию.
И все же я остался. Меня удерживала здесь кровь моего неродившегося ребенка Как и прежде, она стала пыткой для меня. Опасность со временем все нарастала и нарастала. Я старался не оставаться наедине с Клер. Шелли также ощущал себя неловко, а Полидори был невыносим. Из всей этой группы я чаще всего виделся с Мэри. Она писала книгу. Мэри утверждала, что ее вдохновили ночные кошмары, которые посетили ее во время бури. Это была история об одном ученом. Он создал живое существо. Его творение возненавидело своего творца, а творец возненавидел свое творение. Мэри назвала свой роман «Франкенштейн».
Я прочел часть рукописи. И она произвела на меня глубочайшее впечатление. В ней было очень много из того, что я узнал.
«О, Франкенштейн, — сказал этот монстр своему создателю. — Я должен быть твоим Адамом, но я скорее падший ангел, который, не совершив ни одного злодеяния, был лишен радости».
Я содрогнулся от этих слов. После этого я уговорил Шелли уехать, взять Клер с собой и попросил позаботиться о ее ребенке. Наконец они уехали. Теперь я был готов. Я должен был преследовать своего собственного Франкенштейна. И все же… — Лорд Байрон умолк. — Нет, паша не был похож на Франкенштейна, книга производила такое ошеломляющее впечатление вовсе не потому, что содержала в себе правду. Роман, несмотря на всю его силу, все же был вымыслом.
Не существовало научной возможности воссоздания жизни. Творение оставалось загадкой. Но я до сих пор был поражен, какими смехотворными были мои амбиции. Я радовался, глядя на то, как сгорает моя библиотека.
Я прогнал Полидори. Теперь я не нуждался в нем. Я щедро вознаградил его, но он принял деньги с привычной для него неблагосклонностью.
— Почему именно вы, — говорил он, пересчитывая деньги, — должны обладать такой силой, чтобы сделать это, а не я?
— Потому что я не похож на тебя.
— Да. — Полидори прищурил глаза. — Думаю, вы не такой, как я. Я рассмеялся.
— Я никогда не сомневался, что ты обладаешь великой проницательностью, Полидори.
Он обернулся и злобно посмотрел на меня, затем достал из кармана крошечный сосуд. Он поднес его к свету.
— Ваша кровь, милорд.
— Ну и что с того?
— Вы собирались мне платить за то, что я буду исследовать ее, помните?
— Да. И что ты в ней обнаружил?
И снова Полидори злобно посмотрел на меня.
— Осмелитесь ли вы, — он ухмыльнулся, — осмелитесь ли вы презирать меня, после того что я узнал?
Я пристально посмотрел на него. Полидори задрожал и начал что-то бормотать сквозь зубы. Я вторгся в его сознание, поверг его в состояние полного ужаса
— Не угрожай мне, — прошептал я. Я взял сосуд с кровью из его рук.
— А теперь убирайся.
Полидори поднялся и, спотыкаясь, вышел из комнаты. На следующий день я уехал, не попрощавшись с ним.
Я поехал вверх в горы по дороге, пролегающей через Альпы. Хобхауз присоединился ко мне, и мы путешествовали вместе. Чем выше мы поднимались, тем головокружительнее и отвеснее становились горы. Над нами возвышались скалы изо льда, окруженные глубокими ущельями; над снежными вершинами парили, широко расправив крылья, орлы.
— Почти как в Греции, — сказал Хобхауз, — помнишь, Байрон? В Албании…
Он осекся и обернулся через плечо, охваченный невольным ужасом. Я также обернулся. Дорога была пуста. Наверху торчали стволы засохших сосен. Их кора была содрана, а ветки мертвы. Они напомнили мне мою семью. По другую сторону тропы лежал ледник, напоминавший застывший ураган. Да, подумал я, если он вообще придет, то придет сюда. Я был готов встретить его. Но тропа была пуста, как и прежде.
На фоне заката, спустившегося на Гриндельвальд, мы услышали топот копыт. Мы обернулись и стали ждать. К нам приближался человек, он был один. Его лицо, как я заметил, имело желтоватый оттенок. Я вытащил пистолет и затем, когда всадник подъехал к нам, вложил его обратно.
— Кто ты? — выкрикнул я. Это был не паша. Странник улыбнулся.
— Агасфер, — сказал он.
— Кто ты? — спросил Хобхауз.
Он взвел свой пистолет и держал его наготове.
— Странник, — ответил всадник. У него было удивительное произношение. Оно имело красивейшую и трогающую душу мелодию. Он снова улыбнулся и поклонился мне.
— Я странник, как и ваш друг, Хобхауз, всего лишь странник.
— Вы нас знаете?
— Да. Знаю.
— Вы немец? — спросил я. Незнакомец улыбнулся.
— Нет, нет, милорд! Это правда, я люблю немцев. Они принадлежат к расе философов, а без философии кто поверит в меня?
Хобхауз нахмурился.
— А почему они не должны верить в вас?
— Потому, мистер Хобхауз, что мое существование — вещь невозможная.
Он улыбнулся и повернулся ко мне, словно почувствовав блеск моих глаз.
— Кто вы? — прошептал я.
Путник ответил мне взглядом таким же глубоким, как и мой собственный.
— Если вам нужно как-то обозначить меня, милорд, зовите меня… — он помолчал, — жидом. — Он улыбнулся. — Да, евреем, ибо подобно всем, кто принадлежит к этой необычной и заслуживающей уважения расе, я принадлежу ко всем странам и одновременно ни к одной.
Хобхауз нахмурился.
— Этот человек сумасшедший, — прошептал он мне на ухо.
Я жестом велел ему успокоиться. Я изучал лицо странника. В нем невероятным образом смешались юность и старость. Его волосы были длинными и седыми, но глаза — такими же глубокими и сверкающими, как и мои. На его лице не было ни одной морщинки. Он не был вампиром, по крайней мере он не казался таковым, и все же его окружал ореол некой тайны, одновременно отталкивающей и вызывающей благоговение.
— Не хотите ли проехаться вместе с нами? — спросил я.
Агасфер поклонился.
— Тогда поедемте, — сказал я, разворачивая лошадь, — нам предстоит ехать еще около часа, прежде чем мы доберемся до гостиницы.
На протяжении всего пути я изучал его. Мы вели беседу. Он говорил по-английски, но иногда переходил на другие языки, не то современные, не то древние, я так и не смог узнать их. Вскоре я понял, что он бывал на Востоке. Он был с нами за ужином, но рано ушел спать. Я не спал и наблюдал за его комнатой. В два часа я увидел, как он выскользнул из гостиницы. Я последовал за ним.
Он стал взбираться по скалам с необыкновенной скоростью. Он скакал через расщелины и змеей извивался по ледникам. Впереди возвышались вершины гор, словно город мертвых, словно насмешка над человеческими силами, но Агасфер не был смертным, и его не могли остановить эти стены. Нет, я знал, кем он был. Я вспомнил призраков на Пикадилли, как они меняли свой облик перед моими глазами. Я вспомнил, как схватил пашу за шею и как обнаружил, что держу в руках скелет. Какой силой обладал он, как мог изменяться — я не знал, но был уверен в одном: сейчас в горах я преследовал пашу.
Все время я следил за ним. Вел ли он меня умышленно? Меня это не беспокоило, один из нас должен был умереть, я вряд ли отдавал отчет, кто именно. Я достиг вершины скалы. Моя жертва все еще была впереди. Я огляделся по сторонам. Внезапно горы стали пустыми и голыми. Я устремил взгляд вниз, в туман, который клубился вокруг ледника. И тут я услышал шаги позади себя. Я обернулся. Передо мной стоял паша.
Я бросился на него. Он пошатнулся, я увидел панику на его лице, когда он начал падать вниз. Он ухватился за меня и потянул за собой, мы покатились вместе к краю обрыва — пропасть, казалось, звала нас. Я почувствовал, как паша меняется и исчезает у меня в руках, но я крепко держал его и начал бить головой о камни, пока его кровь и мозги не забрызгали все вокруг. Я продолжал бить, даже когда его голова превратилась в череп. Паша начал слабеть. Наконец он затих, и я остановился — его остекленевший взгляд говорил о смерти. Затем разбитое лицо начало медленно меняться. Теперь передо мной лежал Агасфер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46