— Смерть за Грецию!
Он отвел взгляд от тьмы и взглянул а глаза Ребекке.
— Она действительно пришла вновь два месяца спустя. Я выехал со своими товарищами на разведку. В нескольких милях от города нас настиг проливной дождь, он лил как из ведра. Я увидел ее: она сидела, скорчившись, на корточках в грязи. Медленно, как и прежде, она указала на меня. Я задрожал.
— Вы видите ее? — спросил я. Мои спутники обернулись, но дорога была пуста. Мы вернулись в Миссолунги, промокнув до нитки. Я был весь в поту, мои кости ломило от лихорадки. Тем вечером я лежал на софе в беспокойстве и меланхолии. Образы прошлого, казалось, проплывали перед моими глазами. Как в тумане я слышал перебранку солдат на улице, они, как обычно, неистово ругались. Но я не обращал на них внимания. Я ни на что не обращал внимания, кроме своих воспоминаний и сожалений.
На следующее утро я попытался стряхнуть с себя отчаяние. Мы выехали верхом. Был апрель, и погода, как ни странно, была превосходной, мы скакали по дороге и перекидывались шутками. И вдруг в оливковой роще она вновь предстала предо мной — скорчившийся призрак в грязных отрепьях.
— Агасфер? — закричал я. — Агасфер, это ты? Я проглотил подступивший к горлу ком. Мои губы пересохли. Слова ранили сердце.
— Гайдэ?
Я стал вглядываться. Кем бы она ни была, она исчезла. Мои друзья отвезли меня обратно в город. Я бредил и звал ее. Вновь вернулся приступ ужаса и отвращения к самому себе. Я слег в постель.
— Смерть за Грецию! Смерть за Грецию!
Слова, казалось, вместе с кровью стучали в моих ушах. Смерть — да, но я не мог умереть. Я был бессмертен, в конце концов, до тех пор пока питался живительной кровью. Мне показалось, что я увидел Гайдэ. Она стояла у моей кровати. Ее губы были приоткрыты, глаза сверкали, на ее лице было смешанное чувство любви и отвращения.
— Гайдэ? — позвал я и потянулся к ней. — Ты действительно не умерла?
Я попытался дотронуться до нее, но она исчезла, и я остался один. И я поклялся, что не буду больше пить кровь. Я хотел пренебречь своими страданиями и побороть свою жажду. Смерть за Грецию? Да. Моя смерть может принести намного больше, чем жизнь. А для меня самого? Облегчение, угасание, небытие. Если мне действительно это было дано, я желал этого.
Я оставался в постели. Проходили дни. Я все время был в лихорадке, моя боль усилилась и стала непереносимой. И я боролся с ней, даже когда моя кровь начала гореть, когда казалось, будто мои конечности скрючились, когда я чувствовал, что мой мозг, подобно сухой губке, прилипает к черепу. Как мухи, слетающиеся на гнилое мясо, собрались доктора. Видя, как они жужжат и суетятся вокруг, я страстно желал их крови, хотел истощить их всех. Вместо того чтобы бороться с искушением, я выгнал их, мои силы и здоровье продолжали ухудшаться. Мало-помалу доктора стали собираться вновь. Вскоре мне уже не хватало сил, чтобы отсылать их обратно. Меня беспокоило, что они могут спасти меня, но, слушая их разговоры, я понял, что ошибаюсь, и даже с каким-то облегчением поощрял их. Боль стала ужасной, чернота сжигала мою кожу, я терял сознание. И все же я не умирал. Казалось, даже доктора не могут свести меня в могилу. И тогда они предложили вновь пустить мне кровь.
На их первую просьбу я ответил отказом. Той крови, что текла в моих венах, уже почти не было — истощение причиняло мне ужасную муку, и я был не способен терпеть какую-либо боль. Я был в отчаянии. Полностью потерявший силы, я согласился. Я почувствовал, как пиявки впились в мой лоб. Каждая жгла, как огненная искра. Я закричал. Разве можно было стерпеть такую боль?
Доктор, видя, как я мучаюсь, взял меня за руку
— Не беспокойтесь, милорд, — прошептал он мне на ухо. — Вам вскоре станет лучше.
Я рассмеялся. В моем воображении лицо доктора превратилось в лицо Гайдэ. Я выкрикнул в бреду ее имя. Должно быть, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я вновь увидел пред собой лицо доктора. Он надрезал мне вены на запястьях. Тоненькая струйка крови потекла из раны. Я хотел Гайдэ. Но она была мертва. Я выкрикивал ее имя. Мир завертелся в водовороте. Я начал выкрикивать другие имена — Хобхауза, Каро, Белл, Шелли.
— Я умру, — кричал я, погружаясь во тьму, исходившую из присосавшихся к моему лбу пиявок.
Мне показалось, что все мои друзья собрались у моей постели.
— Я буду таким, как вы, — сказал я им, — таким же смертным. Я буду смертным. Я умру.
Я застонал. Тьма надвигалась. Она окутывала мою боль. Окутывала мир.
«Это смерть?» — возникла мысль, как последняя свеча в темноте вселенной, и погасла. Не было больше ничего. Лишь тьма.
Я очнулся и увидел лунный свет. Он освещал мое лицо. Я пошевелил рукой. Я не чувствовал боли. Я провел рукой по лбу. Там, где были пиявки, я нащупал ранки. Я опустил руку, и лунный свет вновь осветил раны на лбу. Когда я прикоснулся к ним снова, они показались мне менее глубокими, в третий раз — они полностью затянулись. Я потянулся и встал. На фоне звезд я видел пик горы.
— Нет лучшего лекарства, милорд, чем наша красавица луна.
Я обернулся. Ловлас улыбался мне.
— Разве ты не рад, Байрон, ведь я спас тебя от этих миссолунгских шарлатанов? Я мрачно посмотрел на него.
— Нет, иди к черту, — сказал я наконец, — я надеялся, что их искусство сведет меня в могилу. Ловлас рассмеялся.
— Ни один шарлатан не сможет убить тебя. Я медленно кивнул.
— Я понял это.
— Ты нуждаешься в хорошем лекарстве, восстанавливающем силы.
Он жестом указал мне на двух лошадей. За ними находился человек, привязанный к дереву. Он задергался, когда я посмотрел на него.
— Лакомое блюдо, — сказал Ловлас — Я полагал, что ты, как истинный греческий воин, сможешь оценить кровь мусульманина.
Он ухмыльнулся, глядя на меня. Я медленно подошел к дереву. Турок начал корчиться и извиваться. Он застонал, у него во рту был кляп. Кровь, после столь долгого воздержания, была восхитительной на вкус. Я выпил всю кровь из своей жертвы до последней капли. Затем, слабо улыбаясь, я поблагодарил Ловласа за его заботливость.
Он пристально посмотрел мне в глаза.
— Неужели ты думаешь, что я оставил бы тебя в твоих страданиях? — Он помолчал. — Я порочный, жестокий, я законченный негодяй, но я люблю тебя.
Я улыбнулся. Я верил ему. Я поцеловал его в губы, затем огляделся по сторонам.
— Но как ты доставил меня сюда? — спросил я. Ловлас подбрасывал в руках кошель с монетами. Он ухмыльнулся.
— Никто так хорошо не берет взятки, как твои греки.
— И где мы находимся?
Ловлас склонил голову и не ответил.
Я огляделся. Мы были в лощине среди скал и деревьев. Я снова посмотрел на вершину горы. Эти очертания, силуэт на фоне звезд…
— Где мы? — спросил я снова. Ловлас медленно обратил на меня свой взор. Лунный свет подчеркивал бледность его лица.
— Как, Байрон, — удивился он, — разве ты не припоминаешь?
Я застыл на мгновение, охваченный ужасом, затем прошел мимо деревьев. Впереди я увидел вспышку серебряного света Деревья остались позади. Подо мной простиралось озеро, освещенное лунным светом, по воде шла рябь от легкого ветерка. Надо мной знакомым силуэтом возвышалась гора. Позади… Я обернулся — картина была все та же. Я медленно подошел к выходу из пещеры. Ловлас встал рядом со мной.
— Почему? — прошептал я.
Возможно, бешенство и отчаяние сверкнуло в моих глазах, ибо Ловлас, испуганный, отпрянул назад и закрыл лицо. Я отнял его руки, заставив его смотреть мне в глаза.
— Почему, Ловлас? — Я сжал его сильнее. — Зачем?
— Оставь его.
Голос, доносившийся из пещеры, был слабым и почти неслышным. Но я узнал его, узнал тотчас, и я понял, услышав его в тот момент, что его отголоски никогда не стирались из моей памяти. Нет, он всегда был со мной. Я разжал руки. Ловлас отскочил назад.
— Это он, — прошептал я.
Я не спрашивал, я был уверен в этом. Ловлас кивнул. Я наклонился к его поясу, вытащил пистолет и взвел курок.
— Послушай его, — сказал Ловлас. — Послушай то, что он должен сказать тебе.
Я промолчал. Я огляделся вокруг, посмотрел на луну, гору, озеро и звезды. Я так хорошо помнил их. Сжав крепче рукоять пистолета, я повернулся и пошел в темноту пещеры.
— Вахель-паша. — Мой голос эхом отдавался в глубине пещеры. — Они сказали мне, что ты покоишься в своей могиле.
— Так оно и есть, милорд. Это правда.
Этот голос, все еще слабый, доносился из глубины пещеры. Я вглядывался в тени и разглядел фигуру, распростертую на земле. Я сделав шаг вперед.
— Не смотри на меня, — сказал паша. — Не подходи ближе.
Я презрительно рассмеялся.
— Именно ты привел меня сюда. Поэтому слишком поздно отдавать мне подобные приказания.
Я встал над пашой. Он прижимался к скалам. Медленно он повернулся ко мне.
Я вздрогнул от неожиданности. Кости на его лице были разрушены, кожа была желтой, печать боли сквозила в его взгляде, но не лицо так ужаснуло меня. Нет, но его тело! Оно было голым, вы понимаете? Голым, лишенным одежды, — да, с содранной кожей, а местами — даже с вырванными мускулами и нервами. Рана на его сердце все еще была открытой и незажившей. Кровь, подобно воде из крошечного источника, слегка пузырилась с каждым мучительным вдохом. Вся его плоть была синей от гниения. Я наблюдал, как он чистит рану на своей ноге. Белый и жирный червь выпал из нее. Паша раздавил его пальцами и вытер руку о скалу.
— Вы видите, милорд, в какое произведение красоты вы превратили меня?
— Мне очень жаль, — произнес я наконец. — Я думал, что убил вас.
Паша расхохотался и закашлялся, когда кровь пеной выступила на его губах. Он сплюнул, и кровь запачкала его подбородок.
— Вы хотите мести, — сказал паша. — Ну так смотрите, чего вы достигли. Вот ужас, который намного страшнее любой смерти.
Наступило долгое молчание.
— Еще раз повторяю, — сказал я. — Мне очень жаль. Я не хотел этого.
— Такая боль, — паша пристально смотрел на меня, — такая боль пронзает мое сердце в том месте, где прошла ваша сабля. Такая боль, милорд.
— Вы казались мертвым. Когда я оставил вас там, в ущелье, мне казалось, что вы умерли.
— Это было почти так, милорд. — Он помолчал. — Но вы даже представить себе не могли, насколько я могущественнее вас.
Я нахмурился.
— Что вы имеете в виду?
— Таких величайших вампиров, милорд, как я, — он опять помолчал, — и вы, не так-то легко убить.
Я так сильно сжал пистолет, что суставы моих пальцев побелели.
— Но есть ли выход?
Паша попытался улыбнуться. Его усилия разрушила гримаса боли. Когда он заговорил снова, это не было ответом на мой вопрос.
— Долгие годы, милорд, я лежал в могиле. Моя плоть смешалась с грязью, мои пальцы обвили черви, всякие ползучие твари земли оставили на моем лице липкие следы грязи. Я не мог пошевелиться, так велика была тяжесть земли, сковавшая мои руки и ноги, она преградила мне путь к живительному свету луны и ко всем тем живым существам, чья кровь могла бы воскресить меня. О да, милорд, рана, которую вы мне нанесли оказалась тяжелой и мучительной. Долгое время она сковывала меня, не давая восстановить силы и вырваться из объятий могилы. И даже теперь, вы видите, — он указал на себя, — как много мне предстоит претерпеть.
Он сжал свое сердце. Кровь, пузырясь, потекла по его руке.
— Рана, которую вы мне нанесли, милорд, все еще кровоточит.
Я стоял, похолодев от ужаса. Пистолет, казалось, растворился в моей руке.
— Так вы поправляетесь? — спросил я. Паша слегка склонил голову.
— И вы в конце концов вновь обретете свой прежний вид?
— В конце концов да, — Паша улыбнулся. — Если только способ, о котором я упомянул…
Его голос затих. Я все еще не двигался. Паша потянулся ко мне, чтобы взять меня за руку. Я не сопротивлялся. Медленно я наклонился и встал на колени. Он повернулся и пристально посмотрел мне в глаза.
— Вы все еще прекрасны, — прошептал он, — после всех этих лет.
Его губы искривились в усмешке.
— Хотя постарели. Вы, наверное, отдали бы все, чтобы восстановить свою прежнюю красоту?
— Я бы отдал все, чтобы вновь стать смертным. Паша улыбнулся. Видимо, мой ответ поразил его, потому что в его глазах я увидел боль печали.
— Мне жаль, — прошептал он, — но это невозможно.
— Почему? — воскликнул я с внезапной яростью. — Почему я? Почему именно меня вы выбрали для своего, своего…
— Для своей любви.
— Для своего проклятия.
И вновь он улыбнулся. И вновь я увидел печаль и сожаление в его взгляде.
— Потому что, милорд…
Паша потянулся, чтобы дотронуться до моей щеки. Это усилие заставило все его тело содрогнуться. Я почувствовал его окровавленный палец на своей коже.
— Потому что, милорд, — он запнулся, и вдруг его лицо словно осветилось страстью и надеждой, — потому что я увидел ваше величие.
Он судорожно дышал, но даже боль не могла заглушить эту внезапную вспышку страсти.
— Когда мы впервые встретились, уже тогда я понял, кем вы можете стать. Моя вера была оправданной, вы — создание более могущественное, чем я, без сомнения, величайшее из всего нашего рода. Мои ожидания оправдались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46