Творцу угодно было, чтобы Братья вернулись (иначе зачем бы он открыл доступ к Теневой Лакуне?). А когда дело было сделано, нужда в идеальном взаимостоянии отпала и солнце «сдвинулось». Все очень и очень просто, если только не задумываться над тем, на кой черт сдались Господу двое мальчишек.
И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.
Рыцарь появился в зале, когда Милрад, позевывая, наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний… Брюхотряс перекрестил рот: ох ранешенько пришлось подняться. Спать бы еще да спать, девки все сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!
– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке. – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.
Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристые монеты.
– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать, придавлю, как собаку. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?
– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – Мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по уграм?
Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:
– Да. А что такое?
– Ну так мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.
– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.
Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, развалился на стуле и задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?
Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене, – но, поднимаясь до рассвета, он кроме утреннего правила читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.
Покончив с молитвами, брат Яков возвращался к делам земным и становился Яковом Бердничеком – чорбаджи
Его Высочества герцога Элиато меняльной конторы.
Все на благо ордена и во славу Божию.
Все.
Даже попавшие в немилость, высланные из столицы в далекий Сегед, лишенные права собирать налоги, храмовники продолжали контролировать обращение денег в Единой Земле.
Золото, серебро и самоцветные камни сами по себе не представляли ценности, и согласно многочисленным суевериям даже хранить их дома или просто держать в руках было в высшей степени неосмотрительно. К тому же будь у тебя хотя бы и пудовый самородок или полный сундук самоцветов, ты и корочки хлеба на них не купишь, если не обменяешь на принятые в обращение монеты.
В идеале, который, к глубокому сожалению Якова Бердничека, был недостижим, все драгоценности, найденные или добытые удачливыми хайдуками, должны были пройти через меняльные конторы ордена Храма… ох, простите, разумеется – Его Высочества. Пройти и уйти, большей частью к дозволенным магам, которые использовали драгоценные металлы для создания всякого рода полезных вещиц – т-с-с, ни слова об этом – для магов диких, иначе говоря, интуитов. Те тоже умели многое, но при этом не сковывали себя «Кодексом Разумной Полезности», давным-давно определившим границы дозволенного волшебства.
Практически же, увы, многое уходило безвозвратно к тем же самым интуитам, в преступных целях использующим добытые контрабандой материалы. Каким путем дикие маги добывали драгоценности, чорбаджи и рыцарям Кодекса оставалось только догадываться.
Хм. Яков Бердничек не любил догадываться. Он предпочитал знать.
Вот, например, есть в Шопроне человечек, через руки которого проходит большая часть контрабандных драгоценностей. Некий Ежи Цыбань (человечишко-то так себе: пьянь и дрянь) – единственный, любимый и донельзя избалованный наследничек Косты Цыбаня, старшины купеческой гильдии. Но то ли кровь сказалась, то ли дал бог ума разгильдяю, а только все дикие маги княжества с ним дела ведут. Ну и хайдуки, ясное дело, тоже не спешат с добычей к чорбаджи Его Высочества герцога Элиато. Они сначала к Цыбаню заглядывают, и только если навар риска не стоит – кому охота из-за ерунды какой на строительство дорог загреметь? – в меняльную контору идут.
Скажете: так куда же ты смотришь, господин чорбаджи? Что ж ты об этом Ежи Цыбане Недремлющим не доложишь? Или в орден Храма, коли уж с рыцарями Кодекса дела иметь не хочешь. А господин чорбаджи мог бы ответить, что Храм давно все знает. И про Цыбаня, и про то, что он, Цыбань, сейчас один такой на все княжество Обуда. Сидит, как паучок, лапами за ниточки дергает, а прочие другие все на этих ниточках пляшут. И слава богу, что оно так. И пусть оно так и остается. А возьмут Недремлющие Ежи Цыбаня, и что начнется? Беспорядок начнется, разброд и брожение. Свято место не бывает пусто, но, пока его кто новый займет, и Храму и Недремлющим – всем головной боли прибавится.
А так… И ведь что хорошо: не любит маленький Ежи рыцарей Кодекса, ну просто страсть как не любит. А к ордену Храма, наоборот, со всем уважением относится, как и подобает любому жителю Единой Земли, благонравному подданному Его Высочества. Ездит он много, Ежи Цыбань. Раньше, пока простым контрабандистом был, приходилось ему из конца в конец Единой Земли мотыляться, а сейчас и надобности уже нет, а все равно ездит. Привык. Он ездит и видит, что не все так гладко в герцогстве, как люди в столице думают. Оттого и орден Храма чтит. А за что уж он Недремлющих не терпит, это его, Цыбаня, дело сугубо личное.
Раньше было не так. Давно, правда – сам Яков и не помнил тех времен, – но были контрабандисты тихие, а Недремлющие не дремали, и уж точно никому не пришло бы в голову перебегать дорожку ордену Храма.
Но раньше и сам он, Яков Бердничек, был бы ордену не нужен. Служил бы, конечно, с его-то головой – храмовники головастых ценят. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно без особого таланта рыцарем не станешь. А сейчас такие, как чорбаджи Бердничек, в ордене на вес золота – рыцари, с бойцами на равных. И хранятся на маршальском складе шопронского монастыря серебряные доспехи брата Якова, и есть у него право носить особое оружие, и форма парадная: белая туника, белая гербовая котта да белая эсклавина дожидаются того торжественного дня, когда Яков Бердничек вновь сможет в них облачиться.
Дождутся ли?
Золото, золото, золото…
И серебро. И самоцветы.
Все это появлялось в Единой Земле извне. Из Большого мира. Клады возникали и исчезали, повинуясь своим таинственным законам.
Бердничек не вникал. Откуда берется золото – не его дело.
Его задачей было присматривать за драгоценностями, добытыми неведомо как, неведомо от кого. Менять их на деньги. Принимать деньги в рост. Вкладывать в дела, заметая, если такова была воля Храма, все следы. И следить за порядком.
Вот буквально сегодня, раным-рано с утра, Яков узнал, что в церковной казне начали скапливаться… излишки. Да, пожалуй, излишки – самое подходящее слово. Зачем церкви хранить у себя проклятый металл? Уж не хочет ли митрополит Шопронский сделать дозволенным магам какой-нибудь особенный заказ? Или, того хуже, не замыслил ли владыка связаться с дикими магами, желая стребовать с них что-нибудь совсем уж хитрое? Дикие маги, как известно, не слишком любят продавать артефакты, однако если предложить им ну очень много…
Для прояснения ситуации следовало узнать, копятся ли в церковной казне только золото и серебро, или там оседают и самоцветы? Если да, значит, можно предполагать, что владыка собирается иметь дело с колдунами. Ибо всем известно, что драгоценные камни еще более восприимчивы к магии, чем мягкий металл.
Интересная работа у чорбаджи, особенно если он непосредственно сенешалю Единой Земли подчинен. Порой думаешь: в отставку бы, ведь и годы не те уже, и в монастырь вернуться хочется, дожить последние годы в мире и покое. Но разве встретишь в монастыре, даже за год, столько людей интереснейших, сколько через меняльную контору за неделю проходит?
Бердничек как раз думал, стоит ли выяснять подробности о церковной казне в том же источнике, из которого уже получены сведения об излишках, или имеет смысл побыть подозрительным и опросить нескольких независимых наблюдателей, когда заявился к нему один из таких вот «интереснейших».
Храмовник.
Совсем мальчик. Однако, по нашивкам судя, рыцарь, а не оруженосец, да еще и с крылатой стрелой на рукаве: знаком гонца с особыми полномочиями. Длинный, худой, суровый. Блондин. Тут-то Яков и заинтересовался: ну откуда бы, скажите на милость, взяться в Шопроне блондину?
Парень вошел, и в конторе сразу стало тесно и светло. Золотые волосы да глаза ярко-ярко синие – неудивительно, что вокруг посветлело. Этакое солнышко явилось.
С топором.
Бердничек встал и вежливо поклонился. Во-первых, потому что давно отвык иначе вести себя с высокомерными храмовниками, во-вторых, потому что подобной вежливости требовала роль. А в роль он вжился так, что порой забывал, кто на самом деле откуда и какого обращения заслуживает.
Но, вставая, и кланяясь, и бормоча приличествующие слова приветствия, чорбаджи разглядывал гостя и голову ломал: кого же это с кем свели, чтобы такое родилось? Изучение фенотипов было не более чем увлечением. Так, от скуки, в свободное от работы время. Какие, скажите на милость, могут быть фенотипы в обществе, намертво закрытом от внешнего мира? Один, максимум – два. И все сплошь представители динарской расы… Правда, на юге не повывелись еще светловолосые потомки народов, населявших Единую Землю до Дня Гнева. А с востока, из Добротицы, не так давно приезжал в столицу некий хайдук Зако по прозвищу Золотой Витязь, так тот, говорят, с виду типичный ариец. Бердничек сам хайдука повидать не успел, о чем и сожалел до сих пор: когда еще представится возможность зарисовать такой экземпляр?..
И вот пожалуйста!
Сам пришел.
Разглядывая визитера, Яков завел с ним вежливую беседу. Одно другому давно уже не мешало: думаешь в одну сторону, действуешь – в другую, говоришь – в третью. Такая жизнь.
– Доброе утро, благородный рыцарь. А вы раненько, однако. Все ли благополучно в Сегеде? Не досаждают ли эльфы? Как здоровье почтенного сэра командора?
– Да. Нет. Не знаю, – коротко бросил юноша. И объяснил: – Я давно не был в Сегеде.
– Вы пришли забрать деньги? Вложить деньги? Обменять серебро, золото, камни?
– Обменять и оставить. Это не деньги Храма.
– Понимаю.
Такое тоже случалось частенько. Рыцари отдавали в рост суммы, смешные по сравнению с вложениями ордена, зато добытые законным путем: патрули Храма во время своих регулярных вылазок наталкивались на бродячие клады чаще, чем хайдуки, целенаправленно эти клады разыскивавшие. Правду говорят: нечистый ищет, где светлее. Что ему хайдуки? Лучше он святым людям проклятый металл подсунет.
Святые люди драгоценности забирали, но к искушению оставались равнодушны. Им самим денег иметь не полагалось по Уставу, а родственники и любовницы святых людей святыми не были, так что усилия рогатого пропадали втуне.
– Сколько желае…
Яков заткнулся, когда синеглазый поставил на его стол два тяжеленных, туго набитых мешочка. Услышал спокойное:
– Десять. И десять. В старых монетах. По-нынешнему, значит, двадцать и двадцать. Всего сорок тысяч больших львов.
Бердничек молчал.
Рыцарь развязал один из мешков, на стол вытекла тускло блестящая золотая волна, и чорбаджи опустился на свой стул, хватаясь за сердце.
– Чистые, – храмовник понял его по-своему, – без проклятия. Три тысячи леев разменяйте на что-нибудь более ходовое, остальное я оставлю.
– Ка-а… ах. Боже мой… Какой процент вы хотите?
– Вклад не срочный. Пять годовых, как обычно.
Пять. Поди ж ты, все-то он знает! Но откуда все-таки взялся этот красавец? Золото без проклятия… да в Единой Земле уже сто лет как забыли о проклятых кладах… Даже сказок не осталось.
Бердничек перебирал темные золотые кругляши и понимал, что соглашаться на пять процентов никак нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.
Рыцарь появился в зале, когда Милрад, позевывая, наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний… Брюхотряс перекрестил рот: ох ранешенько пришлось подняться. Спать бы еще да спать, девки все сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!
– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке. – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.
Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристые монеты.
– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать, придавлю, как собаку. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?
– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – Мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по уграм?
Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:
– Да. А что такое?
– Ну так мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.
– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.
Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, развалился на стуле и задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?
Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене, – но, поднимаясь до рассвета, он кроме утреннего правила читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.
Покончив с молитвами, брат Яков возвращался к делам земным и становился Яковом Бердничеком – чорбаджи
Его Высочества герцога Элиато меняльной конторы.
Все на благо ордена и во славу Божию.
Все.
Даже попавшие в немилость, высланные из столицы в далекий Сегед, лишенные права собирать налоги, храмовники продолжали контролировать обращение денег в Единой Земле.
Золото, серебро и самоцветные камни сами по себе не представляли ценности, и согласно многочисленным суевериям даже хранить их дома или просто держать в руках было в высшей степени неосмотрительно. К тому же будь у тебя хотя бы и пудовый самородок или полный сундук самоцветов, ты и корочки хлеба на них не купишь, если не обменяешь на принятые в обращение монеты.
В идеале, который, к глубокому сожалению Якова Бердничека, был недостижим, все драгоценности, найденные или добытые удачливыми хайдуками, должны были пройти через меняльные конторы ордена Храма… ох, простите, разумеется – Его Высочества. Пройти и уйти, большей частью к дозволенным магам, которые использовали драгоценные металлы для создания всякого рода полезных вещиц – т-с-с, ни слова об этом – для магов диких, иначе говоря, интуитов. Те тоже умели многое, но при этом не сковывали себя «Кодексом Разумной Полезности», давным-давно определившим границы дозволенного волшебства.
Практически же, увы, многое уходило безвозвратно к тем же самым интуитам, в преступных целях использующим добытые контрабандой материалы. Каким путем дикие маги добывали драгоценности, чорбаджи и рыцарям Кодекса оставалось только догадываться.
Хм. Яков Бердничек не любил догадываться. Он предпочитал знать.
Вот, например, есть в Шопроне человечек, через руки которого проходит большая часть контрабандных драгоценностей. Некий Ежи Цыбань (человечишко-то так себе: пьянь и дрянь) – единственный, любимый и донельзя избалованный наследничек Косты Цыбаня, старшины купеческой гильдии. Но то ли кровь сказалась, то ли дал бог ума разгильдяю, а только все дикие маги княжества с ним дела ведут. Ну и хайдуки, ясное дело, тоже не спешат с добычей к чорбаджи Его Высочества герцога Элиато. Они сначала к Цыбаню заглядывают, и только если навар риска не стоит – кому охота из-за ерунды какой на строительство дорог загреметь? – в меняльную контору идут.
Скажете: так куда же ты смотришь, господин чорбаджи? Что ж ты об этом Ежи Цыбане Недремлющим не доложишь? Или в орден Храма, коли уж с рыцарями Кодекса дела иметь не хочешь. А господин чорбаджи мог бы ответить, что Храм давно все знает. И про Цыбаня, и про то, что он, Цыбань, сейчас один такой на все княжество Обуда. Сидит, как паучок, лапами за ниточки дергает, а прочие другие все на этих ниточках пляшут. И слава богу, что оно так. И пусть оно так и остается. А возьмут Недремлющие Ежи Цыбаня, и что начнется? Беспорядок начнется, разброд и брожение. Свято место не бывает пусто, но, пока его кто новый займет, и Храму и Недремлющим – всем головной боли прибавится.
А так… И ведь что хорошо: не любит маленький Ежи рыцарей Кодекса, ну просто страсть как не любит. А к ордену Храма, наоборот, со всем уважением относится, как и подобает любому жителю Единой Земли, благонравному подданному Его Высочества. Ездит он много, Ежи Цыбань. Раньше, пока простым контрабандистом был, приходилось ему из конца в конец Единой Земли мотыляться, а сейчас и надобности уже нет, а все равно ездит. Привык. Он ездит и видит, что не все так гладко в герцогстве, как люди в столице думают. Оттого и орден Храма чтит. А за что уж он Недремлющих не терпит, это его, Цыбаня, дело сугубо личное.
Раньше было не так. Давно, правда – сам Яков и не помнил тех времен, – но были контрабандисты тихие, а Недремлющие не дремали, и уж точно никому не пришло бы в голову перебегать дорожку ордену Храма.
Но раньше и сам он, Яков Бердничек, был бы ордену не нужен. Служил бы, конечно, с его-то головой – храмовники головастых ценят. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно без особого таланта рыцарем не станешь. А сейчас такие, как чорбаджи Бердничек, в ордене на вес золота – рыцари, с бойцами на равных. И хранятся на маршальском складе шопронского монастыря серебряные доспехи брата Якова, и есть у него право носить особое оружие, и форма парадная: белая туника, белая гербовая котта да белая эсклавина дожидаются того торжественного дня, когда Яков Бердничек вновь сможет в них облачиться.
Дождутся ли?
Золото, золото, золото…
И серебро. И самоцветы.
Все это появлялось в Единой Земле извне. Из Большого мира. Клады возникали и исчезали, повинуясь своим таинственным законам.
Бердничек не вникал. Откуда берется золото – не его дело.
Его задачей было присматривать за драгоценностями, добытыми неведомо как, неведомо от кого. Менять их на деньги. Принимать деньги в рост. Вкладывать в дела, заметая, если такова была воля Храма, все следы. И следить за порядком.
Вот буквально сегодня, раным-рано с утра, Яков узнал, что в церковной казне начали скапливаться… излишки. Да, пожалуй, излишки – самое подходящее слово. Зачем церкви хранить у себя проклятый металл? Уж не хочет ли митрополит Шопронский сделать дозволенным магам какой-нибудь особенный заказ? Или, того хуже, не замыслил ли владыка связаться с дикими магами, желая стребовать с них что-нибудь совсем уж хитрое? Дикие маги, как известно, не слишком любят продавать артефакты, однако если предложить им ну очень много…
Для прояснения ситуации следовало узнать, копятся ли в церковной казне только золото и серебро, или там оседают и самоцветы? Если да, значит, можно предполагать, что владыка собирается иметь дело с колдунами. Ибо всем известно, что драгоценные камни еще более восприимчивы к магии, чем мягкий металл.
Интересная работа у чорбаджи, особенно если он непосредственно сенешалю Единой Земли подчинен. Порой думаешь: в отставку бы, ведь и годы не те уже, и в монастырь вернуться хочется, дожить последние годы в мире и покое. Но разве встретишь в монастыре, даже за год, столько людей интереснейших, сколько через меняльную контору за неделю проходит?
Бердничек как раз думал, стоит ли выяснять подробности о церковной казне в том же источнике, из которого уже получены сведения об излишках, или имеет смысл побыть подозрительным и опросить нескольких независимых наблюдателей, когда заявился к нему один из таких вот «интереснейших».
Храмовник.
Совсем мальчик. Однако, по нашивкам судя, рыцарь, а не оруженосец, да еще и с крылатой стрелой на рукаве: знаком гонца с особыми полномочиями. Длинный, худой, суровый. Блондин. Тут-то Яков и заинтересовался: ну откуда бы, скажите на милость, взяться в Шопроне блондину?
Парень вошел, и в конторе сразу стало тесно и светло. Золотые волосы да глаза ярко-ярко синие – неудивительно, что вокруг посветлело. Этакое солнышко явилось.
С топором.
Бердничек встал и вежливо поклонился. Во-первых, потому что давно отвык иначе вести себя с высокомерными храмовниками, во-вторых, потому что подобной вежливости требовала роль. А в роль он вжился так, что порой забывал, кто на самом деле откуда и какого обращения заслуживает.
Но, вставая, и кланяясь, и бормоча приличествующие слова приветствия, чорбаджи разглядывал гостя и голову ломал: кого же это с кем свели, чтобы такое родилось? Изучение фенотипов было не более чем увлечением. Так, от скуки, в свободное от работы время. Какие, скажите на милость, могут быть фенотипы в обществе, намертво закрытом от внешнего мира? Один, максимум – два. И все сплошь представители динарской расы… Правда, на юге не повывелись еще светловолосые потомки народов, населявших Единую Землю до Дня Гнева. А с востока, из Добротицы, не так давно приезжал в столицу некий хайдук Зако по прозвищу Золотой Витязь, так тот, говорят, с виду типичный ариец. Бердничек сам хайдука повидать не успел, о чем и сожалел до сих пор: когда еще представится возможность зарисовать такой экземпляр?..
И вот пожалуйста!
Сам пришел.
Разглядывая визитера, Яков завел с ним вежливую беседу. Одно другому давно уже не мешало: думаешь в одну сторону, действуешь – в другую, говоришь – в третью. Такая жизнь.
– Доброе утро, благородный рыцарь. А вы раненько, однако. Все ли благополучно в Сегеде? Не досаждают ли эльфы? Как здоровье почтенного сэра командора?
– Да. Нет. Не знаю, – коротко бросил юноша. И объяснил: – Я давно не был в Сегеде.
– Вы пришли забрать деньги? Вложить деньги? Обменять серебро, золото, камни?
– Обменять и оставить. Это не деньги Храма.
– Понимаю.
Такое тоже случалось частенько. Рыцари отдавали в рост суммы, смешные по сравнению с вложениями ордена, зато добытые законным путем: патрули Храма во время своих регулярных вылазок наталкивались на бродячие клады чаще, чем хайдуки, целенаправленно эти клады разыскивавшие. Правду говорят: нечистый ищет, где светлее. Что ему хайдуки? Лучше он святым людям проклятый металл подсунет.
Святые люди драгоценности забирали, но к искушению оставались равнодушны. Им самим денег иметь не полагалось по Уставу, а родственники и любовницы святых людей святыми не были, так что усилия рогатого пропадали втуне.
– Сколько желае…
Яков заткнулся, когда синеглазый поставил на его стол два тяжеленных, туго набитых мешочка. Услышал спокойное:
– Десять. И десять. В старых монетах. По-нынешнему, значит, двадцать и двадцать. Всего сорок тысяч больших львов.
Бердничек молчал.
Рыцарь развязал один из мешков, на стол вытекла тускло блестящая золотая волна, и чорбаджи опустился на свой стул, хватаясь за сердце.
– Чистые, – храмовник понял его по-своему, – без проклятия. Три тысячи леев разменяйте на что-нибудь более ходовое, остальное я оставлю.
– Ка-а… ах. Боже мой… Какой процент вы хотите?
– Вклад не срочный. Пять годовых, как обычно.
Пять. Поди ж ты, все-то он знает! Но откуда все-таки взялся этот красавец? Золото без проклятия… да в Единой Земле уже сто лет как забыли о проклятых кладах… Даже сказок не осталось.
Бердничек перебирал темные золотые кругляши и понимал, что соглашаться на пять процентов никак нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82